ДЕТОУБИЙЦЫ

   – Зябко?  <…>
   – Очень,  <…> и, заметьте, это еще оттепель. Что ж, если бы мороз?
Я даже не думал, что у нас так холодно. Отвык.
   – Из-за границы, что ль?
   – Да, из Швейцарии.
   – Фью! Эк ведь вас!..
  Черноволосый присвистнул и захохотал.
«Идиот» Ф.М. Достоевский

    «…князей Мышкиных теперь и совсем нет, кроме меня, мне кажется, я последний…». Последний, а не «крайний» спектакль «Князь» Константина Богомолова сыграли в Ленкоме в минувшую субботу. Он закрыт с беспрецедентной формулировкой «из-за переизбытка спектаклей в репертуаре». У перекупщиков цена счастливого билета перевалила за тридцать тысяч, автору этих строк повезло: заплатила за билет лишь втридорога, в третий раз же, отправляясь на спектакль, дорого стоивший его создателям. Дорого не в денежном эквиваленте.  В этот вечер все было так, как нередко бывает на спектаклях Константина Богомолова: аншлаг – в начале спектакля и опустевшие места зрителей в финале. Опустевшие, ибо публика  от партера до балкона – аплодировала стоя, долго и громко, словно хотела быть услышанной администрацией театра, словно ходатайствовала об оставлении спектакля в репертуаре. Но в Ленкоме, как в стране в целом, – проблемы с акустикой… 

  Мы вернулись в пору театральных некрологов и эпитафий. Хороним не отживших, напротив, тех, что живее всех живых, живительных, задевающих за живое. Рецензия  из postscriptum критика все чаще превращается в post spectaculum, в то, что остается после спектакля, который уже нет возможности увидеть. Премьера всегда зародыш, вот и рецензия на нее не более/не менее чем свидетельство о рождении. Идут время и спектакли, – и критик может пересмотреть и постановку, и написанное им ранее. Продолжительность спектакля, допустим, – три часа: рождается после 19.00, умирает – с последним зрителем, уходящим из зала. В зрителе же и умирает или вместе с ним. Но есть и те, названия,  что обессмертили своих создателей, что знаем и помним, даже и не видев воочию.  Время действенности их оказывается не ограниченным ни временем действия, ни временем как таковым. «Князь» Богомолова теперь и несомненно в этом мемориальном списке. Помимо продолжительности спектакля есть и иная дистанция – продолжительность жизни спектакля в репертуаре. Отечественный театр знает примеры феноменальных долгожительства и живучести, опровергающих законы природы (иногда, правда, и здравого смысла). И все же возможность проследить жизнь  и становление спектакля не по часам,  а по годам – великое дело. В патриархальной культурной среде ратуют за традиции, но может не стоит быть настолько верными им и сбрасывать кажущиеся кому-то сомнительными спектакли с Тагейтской скалы театрального репертуара? Ведь наш театр, если не принимать во внимание присосавшуюся к нему политику, всегда отличался терпимостью. Чего он только не натерпелся и какие имена и названия продолжает претерпевать… Но известно и немало примеров того, как спектакли, по мнению тех же критиков, с показателями несовместимыми с жизнью становились театральными легендами. Если уж спектакль одобрен худруком, выведен в афише и на публику, то театр в ответе за того, кого приручил. Время – тот минимум, что репертуарный театр дает, должен давать принятым к постановке опытам.

   «Князь» – «опыт прочтения романа Ф.М. Достоевского «Идиот» – был зачат со скандалом, скандально и почил. За неделю до премьеры режиссер снял с  главной роли артиста и принял ее со всей примыкающей ответственностью на себя. Через неделю после – вышли первые возмущенные отзывы на спектакль под условным псевдонимом (учитывая содержание и тон статей) Кретинкин (ну, или через «и», если причислять авторов к критикам). Медицина знает как лечить зрительные галлюцинации, искусство же мучается в поисках панацеи от галлюцинаций зрительских. Кто-то, не помыв рук после туалетной, берется писать на газетной или гербовой и, прямо как в «Идиоте», «усердие всё превозмогает» – чужие талант, труд, рассудок. То и дело объявляются новые Прокрусты (объявляющие себя Протагорами) с мерилами для культуры и искусства. И вот уже спектакли (и не только их) закрывают, запрещают, снимают с репертуара раньше, чем успевают снять на пленку.  Перефразируя Евриподово, – скажи мне против какого спектакля ты возражаешь, и я скажу кто ты и какие у тебя проблемы. В державе, в которой выступают против «Тангейзера», оскорбляются названием «Иисус Христос – суперзвезда», закрывают документальные спектакли «Театра.doc», проверяют на экстремизм «Отморозков» Кирилла Серебренникова и обвиняют в нанесении ущерба нравственному здоровью «Все оттенки голубого» Константина Райкина, –определенно завелась какая-то гниль. Знать бы, кому писать, чтобы запретили бездарную массовку «униженных и оскорбленных» искусством с их бездарным слогом  и вымыслами, лишенными всякой художественности. Кому жаловаться на этот ставший модным «иммерсивный» театр нашей жизни, который длится без антракта по избитому (испитому еще в советскую эпоху) сюжету? И против кого, если не против себя же, введены эти внутренние культурные санкции? «Дай ответ. Не дает ответа».

  «Князю» приписали то, в чем пытались обвинить когда-то автора «Бесов», в которых так убедительны были откровения Ставрогина –педофилию.  Богомолов привнес в свою, как всегда, сложно и тонко сочиненную инсценировку мотивы и цитаты  из «Бесов» и  «Смерти в Венеции» Томаса Манна, тем самым сделав акцент на теме насилия над детьми, детством отдельного человека или целой страны, о жестокости к беззащитным и заученной беспомощности поколений.  Собственно, трехчасовой спектакль содержит множество пластов, смыслов, ритмов, интонаций и аллюзий, приглашая и побуждая зрителя к трудной, но увлекательной мыслительной работе во время спектакля и осознанному его просмотру, но большая часть нашей публики привыкла приходить в театр, дабы оценить чужую работу, и отдохнуть от работы собственной.  Самозваные блюстители нравственности увидели в спектакле то, что более их занимает, то на что заточен их взор – похабство и грязь. «Князь» стал для них условным театральным тестом Роршаха,  в котором каждый видит в кляксе то, что  определяется особенностями его личности (в декорации «Князя» как раз есть и тени, и пятна на стенах – кто знает, что и кому в них может привидеться). На возмущения «Князем» можно было бы ответить рекомендацией из «Покровских воротах»: «У-у-у, милый, тебе надо показаться!», когда бы спектаклю не мешали жить и выживать из зрителей их комплексы и предрассудки, разгонять их умственный и нравственный застой.  «Блюдущие вместе» (или «в мести» и зависти к чужому таланту) не простили главной премьере сезона то, что прощают новостям (я про фактуру, а не ее подачу на ТВ) – правды. Правды, не совпавшей с алгоритмами и обыкновениями их жизни, в которой «Князь» непременно должен быть светлейшим, за идеальным не может таиться гнилое, а за прожженным человечное. У Богомолова нет привычного, только прививочное – от лекал, трафаретов, рутины, пафоса и торжественной глубокомысленности.

   Режиссер, которого часто и ложно обвиняют в непочтении к публике, на самом деле  относится к ней с большим уважением, чем ее незваные защитники. Богомолов не отказывает зрителю ни в уме, ни в воле, ни в чувстве юмора, потому и предлагает публике выбрать из пространства вариантов спектакля то, что ближе и интереснее конкретному зрителю в конкретный вечер.  Кажущийся шуткой титр из детской считалочки, вписанный в спектакль, – «…сапожник, портной, выбирай, кто ты будешь такой», – это прямое обращение к зрителю сделать свой выбор. Вне рамок спектакля в том числе. Как нет в  программке «Князя» распределения ролей  («каждый не одну играет роль»), так нет в нем и навязывания какой-то одной линии, темы, приема, вульгарных упрощений. Хулители же пытаются низвести спектакль до одной мнимой трактовки, оскорбляя тем и зрителя, и автора литературной основы спектакля, и, что, в общем, и является их главной целью, создателей спектакля.

   «Князь» подразумевает внутреннюю и внешнюю диалектику, отсылки к внесценической основе спектакля, нервные сплетения и сопряжения текстов и смыслов. Режиссер, стремящийся увести публику от штампов и шаблонов восприятия, унаследованных со школьной скамьи, и сам избегает ловушки – не создает свой авторский штамп. Он не оправдывает даже возложенных на него лояльной публикой ожиданий  – превосходит их. Что уж говорить об ожиданиях от знакомого текста –  если в спектакле по мотивам «Идиота» и возникает камин, то, будьте уверены, сожгут в нем не хрестоматийные сто тысяч. Впрочем, теперь уже, не сожгут – непривычно и страшно писать о «Князе» в прошедшем времени…  У Богомолова, даже в самых «плотных» и запутанных спектаклях зритель не чувствует себя в тисках чужого замысла, в нем, порой, чуднО, непривычно, но вольготно, так там все ловко сочинено и продумано до деталей. Да, от зрителя требуется одновременность восприятия (например, титров и реплик персонажей, порой, спорящих друг с другом), отказ от шор и готовность принять новое, но награда за этот труд велика и, право, же стоит  дороже   платы за билет.

   Впрочем, грязь в «Князе», действительно есть. В неизменно точной и лаконичной декорации постоянного соавтора Богомолова – Ларисы Ломакиной. Пространство «Князя» – немытые стены, такие, на которых грязь не вымывают, а закрашивают, она проступает вновь и вновь, как не маскируй. Эти седые, как голова режиссера, стены, то ли заиндевели, ибо в России от Достоевского до Богомолова царит минус, и каждый согревается, как и чем может, то ли исцарапаны ноготками ребенка, запертого в этих стенах. Ему взрослыми и  порядком предписано строго-настрого и крест-накрест решеткой – «Не выходи из комнаты». Впрочем, за ней все равно ведь – детская комната милиции (одно из ключевых мест действия спектакля). Сквозь пятна на стенах проступают титры – режиссерский текст. В «Князе» и слово написанное, и произнесенное, и немота одинаково эффектны. Есть в спектакле моменты «без действия», но нет бездейственных. Титр «За красивой решеткой играли красивые дети» и стоящая на коленях Настасья Филипповна за оградой, будь то решетка Летнего ли, детского ли сада или исправительного учреждения,  суть клетки это не (от)меняет – один из ярчайших образов спектакля. В «Князе» детство поставлено на колени перед авторитетами, пьедесталами, идеалами, канонами, порядками. Не дай Бог, вытянуться в полный рост и перерасти незыблемое – так ведь можно ненароком заметить пыль, да и сдуть ее вместе со всей шаткой конструкцией, а этого допустить никак нельзя… Детство в «Князе» перемолото системой, в которой всех приводят к общему знаменателю —  не добродетелью, но пороком.  Детство в спектакле насильно кормят мертвыми языками и омертвевшими обыкновениями. В спектакле штатские и форменные надзиратели (нынешние блюстители, разумеется, узнали себя), при погонах или депутатских значках – действующие лица в истории о загубленном не прожитом счастливым детстве, о детях, которых окунают во взрослые проблемы, не давая им осознанно повзрослеть. «Князь» говорит о детской беззащитности и выученной, приобретенной  беспомощности. Это такое состояние,  в котором человек уже не предпринимает попытки к улучшению своей жизни, не пытается противостоять негативному окружению, хотя имеет такую возможность, теряет чувство свободы, веру в себя, в перемены… В этой беспомощности можно взрастить человека или целый народ. Два места действия – детская комната милиции и  санаторий для уставших от жизни – в спектакле работают в тесной связке –  старый, что малый. Здесь вспоминается другой спектакль режиссера – «Гаргантюа и Пантагрюэль» – о детстве и старости, в котором местом действия является дом престарелых великанов. В финале спектакля сообщают, что «все великаны умерли» и исполнитель одной из главных ролей встает на колени под звуки песни «Маленькая страна». Так и оказывается, что маленькая страна – не сказочный островок счастья, а люди на коленях. 

  Тема детства – одна из болевых и ключевых для режиссера: в спектакле «Мой папа Агамемнон» раскрывался сюжет о родителях губящих своих детей,  «Карамазовы»  открывались исповедями о гибнущих и умерших детях, в «Идеальном муже. Комедии» – дети представали живым товаром, в «Ставангере. PulpPeople» – детьми тяготились. Скоро на экраны выйдет режиссерский кинодебют Богомолова, в основе которого – новелла Владимира Сорокина «Настя», в котором, как и в сюжете о Настасьи Филипповне, наверняка, возникнет тема  Сатурнов, пожирающих своих детей.

   «Князь» не был спектаклем, сочиненным на коленках, не был и коленопреклоненным. В нем не были предусмотрены даже поклоны.  Актеры вышли поклониться публики лишь однажды – в первый и последний раз. На прощание. Девятимесячный спектакль о насилии над детьми, убили во младенчестве. Такой исход в нем самом словно бы предсказан –  в «Князе» смерть оказывается единственным спасением, вот и списанный в архив спектакль уже одним этим обстоятельством вписан в историю (вне истерии). Александр Збруев и Виктор Вержбицкий сыграли здесь, пожалуй, одни из лучших своих ролей, раскрыв не только в тексте, но и в себе, своем таланте невиданные ранее грани. Иван Агапов, и Алексей Скуратов покорили очень высокую планку, а Елена Шанина, Наталья Щукина и Александра Виноградова с успехом справились с труднейшей, предусмотренной для женских образов в спектакле, партитурой.  Если что и подвело спектакль, так это вывеска Ленкома. Кажется, покосилась она, изменив своим истории и принципам, которые обитали не в кассе театра. Как бы не превратиться театру в тот самый «санаторий для уставших от жизни». Места в нем, согласно ремарке из спектакля, освобождаются, если кто-то умрет. Вот и в «реперТРАУРЕ» Ленкома умер «Князь», уж не во имя ли или по поручению долгожданного, но обманувшего ожидания «Дня опричника»?..

  В биографии режиссера уже был случай спектакля «Турандот» (в котором тоже без Мышкина не обошлось), случай скороспелого снятия спектакля с репертуара. Эта драма в итоге стала предвестием режиссерского триумфа, а «Турандот» вспоминают и те, кто не видел, и те, кто не рассмотрел, поспешив с выводами (автор этих строк помнит свою близорукость).  Случай «Князя» – тоже этапный и для  блистательного режиссера Богомолова и для не уступающего ему Богомолова – актера, и просто Богомолова с честью и достоинством ответившего на ситуацию со спектаклем. «О, у меня время терпит; у меня время совершенно мое», – это реплика Мышкина и для исполнителя его роли справедлива.

   …Детство –  плохая координация, внушаемость, импульсивность, период, когда легко перепутать правду и вымысел. А еще это период пробы границ дозволенного и усвоения нового, будь то культура или режим… Кажется, это тема не только спектакля, но и обстоятельства вокруг нас.  Время детское. Стало быть, еще не поздно?

  «Черт возьми, никак нельзя умереть без объяснений». «Идиот» Ф.М. Достоевский

   «У нас в репертуаре много спектаклей, их более 30-ти, – пояснил Захаров. – Мы не успеваем сыграть эти постановки хотя бы по одному разу в месяц. Несколько дней назад мы вместе с директором театра Марком Варшавером посмотрели, какие спектакли можно убрать из афиши и сошлись на том, что надо убрать именно те, которые не собирают стопроцентных аншлагов. Таких спектаклей оказалось два – это «Князь» и «Борис Годунов»,  оба в постановке Богомолова». – Марк Захаров. ТАСС: 29 ноября, 22:08

   «Я в шоке, потому что я не понимаю, то есть что-то происходит, а что именно, нам ведь не говорят, артистам, участвующим в спектакле, ничего не объяснили. Они какие-то приводят доводы, что вроде бы не раскупаются билеты, но это не так. Дело в том, что я со сцены просто вижу, что зрительный зал полон каждый раз. И бывают такие спектакли, когда даже в проходах сидят люди», – Александр Збруев. «Коммерсантъ FM» от 30.11.2016, 21:31

   «Я, правда, абсолютно спокойно принимаю любую версию и мотив, которые назовет театр, и вдаваться в историю создания и жизнь спектакля я не хочу. Это дорогая мне работа, самая дорогая мне работа на сегодняшний день. Мне жаль, что она покидает репертуар, но это право театра, право художественного руководства формировать репертуарную политику театра таким образом, каким это видится театру», – Константин Богомолов. «Коммерсантъ FM» от 30.11.2016, 21:31

 «– И у вас в России никого, решительно никого? – спросил он.
   – Теперь никого, но я надеюсь…»
«Идиот» Ф.М. Достоевский