Так получилось, что это интервью стало подарком: мой собеседник, режиссер Антон Бутаков 16 сентября празднует свой 35-й день рождения. К своему «официальному» переходу из молодежи в мэтры он полностью готов, так как успел добиться впечатляющих успехов и в театральном мире, и в кино: под его руководством в Екатеринбурге создан частный театр Центр Современной Драматургии, который завоевал любовь зрителей благодаря ярким и востребованным спектаклям. А дебютный фильм «Бесконечный апрель» уверенно привлекает внимание профессионалов и публики. Премьера начавшегося сезона – набоковская «Лолита» – радует аншлагами, впереди – работа на большой сцене в Екатеринбурге. Поэтому это интервью – хорошая беседа с хорошим человеком. О хорошем.
Антон, давайте начнем с такой банальной истории, как знакомство. Вот вы встречаетесь с человеком, которому надо рассказать о себе. Что основное о себе как о человеке, актере, режиссере вы обычно рассказываете в таких случаях?
Вопрос самоидентификации для меня всегда был непростым. Сегодня у меня почти десятилетний опыт, и я называю себя режиссером. Но важно для меня не только определение профессии – я стараюсь оставаться человеком искусства: пишу музыку, ставлю спектакли, снимаю кино.
Могу сказать, что мне везет. Меня уже приглашают, уже знают. В какой-то мере за меня мое творчество уже что-то сказало, это мне кажется важнее. Из сорока с лишним своих постановок я доволен и горжусь, наверное, пятью спектаклями.
Очень хорошие проценты! Расскажите, пожалуйста, о ваших удачах.
Конечно, это один из последних спектаклей – «Собачье сердце», который произвел просто колоссальный фурор. Это для меня большая гордость, наверное, еще и по той причине, что это был первый спектакль, на котором я работал как режиссер. Все-таки изначально я актер. Удача есть и в кино: мой дебютный фильм «Бесконечный апрель», который сразу же попал на фестивали РФ и был очень принят хорошо. И то, что уже восьмой сезон у меня есть свой театр. Частный театр, который живет только за счет проданных билетов и сам себя окупает.
В нем люди работают на окладе, это большая гордость. Хотя для меня это настолько повседневность, что я не знаю, стоит ли этим гордиться. Поэтому Антон Бутаков – человек, который пытается заниматься искусством, хочет себя в этом найти и подарить что-то людям.
В вашем театре прослеживается интерес к определенной драматургии и литературе. Это продуманная репертуарная политика? Или же режиссерское настроение?
Здесь есть четкая логика, которая во многом мне ясна. Главный критерий выбора пьесы – возможность внутреннего роста. Иногда это решение продиктовано интуицией, иногда – зрелым пониманием времени. Например, «Лолита» для меня стала и художественным вызовом, и спектаклем, способным заинтересовать зрителя.
Со временем появляется умение работать внутри театрального процесса, понимание его. Сейчас больше обдуманных вещей. Мне 16 сентября исполняется 35 лет, я по нашей смешной градации перестану быть «молодым» режиссером, наверное, сразу стану мэтром, а «Лолита» будет последним хулиганским спектаклем. Взрослое баловство – это уже другое, это не плохо, но иначе. Да, у меня есть некий список произведений, которые я хочу поставить, но порой выбор происходит от какого-то внутреннего импульса. Есть и те, которые загаданы на очень долгий период, и, например, если я понимаю, что в этом сезоне я это не буду ставить, то этот материал все равно растет, живет.
Большинство театральных событий происходит именно в тот момент, когда это нужно мне, труппе, обществу и так далее. Однако бывает и наоборот. Например, вот таким исключением стал спектакль «Плаха», который очень обогнал свое время. Мне кажется, что поначалу он не был принят зрителем. Только по прошествии определенного периода времени публика поняла, о чем это было.
Хорошо, что это случилось. Но все равно очень тяжело переживать, когда тебя не принимают. Есть, конечно, уникальные вещи, как, например, то же «Собачье сердце», которое залетело сразу в топ. И два сезона было главным событием в Кургане и в Екатеринбурге. Меня здесь хорошо знают, но все-таки как режиссера малых форм, а я же ставлю в других городах и на больших сценах. Сейчас, кстати, наш театр выходит на большую сцену, мы будем ставить чеховские «Три сестры» на большой сцене. Это, конечно, событие для Екатеринбурга исключительное.
Ваша творческая история началась с актерской деятельности, причем у такого неоднозначного и самобытного режиссера как Николая Коляда.
Для меня-то он как раз однозначный.
До сих пор вспоминаю «Маскарад», который показывали на гастролях в Москве…
Просто выдающийся спектакль, в который я неожиданно попал на роль князя Звездича! По-моему, за полторы недели до премьеры.
Однако!
Первым полным прогоном спектакля для меня стал генеральный прогон на зрителя. Первый раз спектакль от начала до конца сыграл. Это было ужасно, конечно… Но я обожал и обожаю этот спектакль, хотя уже не играю его. Я заканчивал учебу, был студентом четвертого курса. Так что я вас понимаю, у меня тоже есть несколько спектаклей, которые на меня очень сильное впечатление произвели, просто вынесли мозг, повлияли на меня.
Вот есть «Коляда Театр», вот есть вы – режиссер. Вы брали что-то от Николая Владимировича? Оглядывались?
Мое творчество никогда напрямую не сравнивали с Колядой, хотя, конечно, влияние его театра я ощущаю. Для меня важнее то, чему он научил – умению любить театр и относиться к нему как к чему-то главному в жизни. У меня никогда не было задачи отличаться от него. Какой-то его школы режиссерской не брал никогда. Да и если бы даже меня сравнивали, я бы ничего в этом обидного не находил. У меня точно есть один спектакль, который поставлен в ключе Николая Владимировича. И я даже думаю, что это стало для меня неким экзаменом. Это был спектакль, который я впервые поставил не в Екатеринбурге: работал в Башкирии. Он был в самых лучших смыслах «колядовщина». Но я этого не стеснялся. А Николай Владимирович дал мне какие-то более дорогие вещи, которые не купишь, которым невозможно научиться.
А не было желания броситься покорять Москву? Не просто привезти спектакли, а приехать и здесь что-то сделать?
Как артисту мне поступали конкретные предложения по работе в театре. Это, конечно, повышало мой статус, как минимум в моих собственных глазах. А в плане режиссуры у меня есть такой приятный бонус, что я единственный режиссер Екатеринбурга, который ставил спектакль на сцене Большого театра в Москве. Это был восьмиминутный спектакль «Три сестры», который стал победителем Чемпионата творческих компетенций АртМастерс. После этого мы начали общаться с театром «Школа драматического искусства» по поводу моей постановки. Но по причинам, независящим от меня, постановка не состоялась. И сейчас я считаю, что было хорошо, что тогда не получилось.
Я очень люблю Екатеринбург, очень люблю Урал, и рад, что у меня здесь получается, и здесь действительно круто работать. Но я не могу отрицать, что все равно мысли о других городах всегда есть. Мне кажется, это правильно. У любого творческого человека всегда должно быть стремление к расширению аудитории. Но я не ставлю себе это основной целью. Но…
Но если будет интересное предложение, и вы совпадете графиками, то варианты будете рассматривать?
Да, и вот как раз сейчас один из таких вариантов рассматриваю…
По поводу проблем театральных, социальных и политических, которые в наше время оказались туго завязаны… Возможно, регионы меньше пострадали от смен политической и социальной «ориентации» режиссеров, чем Москва и Санкт-Петербург?
Мне кажется, тут проблема в том, что это все-таки единое поле. То есть, была у нас в России, предположим, пятерка лучших режиссеров, а сейчас их осталось два. Сначала происходящее казалось катастрофой для театра. Теперь я воспринимаю это как этап, который мы все проходим. Да, есть трудности с управлением, меньше громких премьер, но кризис может обернуться новым ростом.
Одно из спорных решений — отдавать по три-четыре театра одному бедному художественному руководителю. Да, это правильно или неправильно, но это решение в данный момент единственно возможное. В Екатеринбурге еще хуже: у нас в основных театрах города нет художественного руководства. Слушайте, я вот куда бы ни приезжал в любой театр в регионы, на лабораторию или постановку, мне буквально на второй день или после первой репетиции начинают предлагать: «А вы не хотите у нас быть главным режиссером?» Это проблема… Она всегда есть, сейчас она усугубилась, но насколько пострадала театральная общественность, покажет время. Сейчас мы просто видим техническую сторону вопроса, что да, стало меньше хитовых спектаклей, сложнее в управлении, спад внутри индустрии и так далее. Но мы же не знаем, что нас ждет завтра. Возможно, придет расцвет?
А насколько необходимо публичному человеку выражать свое мнение?
Я для себя очень сильно понял за последнее время только одно: очень легко выражать свое мнение, когда оно никому не интересно. Ты можешь где угодно – в любой соцсети, в интервью – разговаривать, если ты никому не нужен. А когда ты на любом уровне публичности, все становится гораздо сложнее. Это, наверное, тоже круто, так как ты тогда понимаешь уровень своей значимости. Но мы просто находимся в этом определенном этапе времени, с определенными условиями. Бывает, что у публичного человека позиция – ширма, которую он считает необходимой показать и закрыть истинную ситуацию свою. Но все ширмы рано или поздно, как известно, падают.
А для вас, как для творческого человека, имеет значение совпадение вашей позиции с позицией тех людей, с которыми вы работаете?
Этот этап жизни, который мы проживаем, станет очень показательным для нас самих в будущем. Честно говоря, я думал, что подобные события должны объединять. Но на самом деле это не всегда так… Конечно, всегда круто, когда у тебя есть человек, который тебя поддерживает, с которым ты разделяешь взгляды и ценности, но ведь, по большому счету, все разделяют определенные взгляды и ценности сугубо из своей личной выгоды. Поэтому я думаю, что твой единственный человек, который ты должен разделять какие-то взгляды на жизнь, это супруг или твой самый близкий человек. У всех свое мнение, у всех своя позиция. Нужно уметь уважать и нужно учить уважать свои границы. Это тоже сложно.
Почему вы обратились сейчас именно к Набокову, к «Лолите»? Она показалась актуальной?
Этот роман, при всей его сложности, — о границах дозволенного внутри самого себя. А у творческих людей эти границы часто отсутствуют, потому что ты не имеешь права кого-либо осуждать. В какой-то момент я понял, что сегодня идеальный момент для этого спектакля. Потому что сейчас мы все прощупываем эти границы. В постановке мы сознательно избегаем прямых провокаций. Важно говорить не о внешнем шоке, а о внутренних границах, о том, что страшнее любой откровенности. И благодаря этому в наши произведения добавляются и Достоевский, и Руссо. Возможно, спектакль будет сложный, кому-то непонятный, но для меня сейчас это действительно триггерная точка, очень сложная работа, потому что я много чего не понимаю, и пытаюсь это интуитивно из себя выжать где-то. Бывает, когда все легко складывается, а бывает, когда в процессе нужно пострадать, чтобы вырасти как личность. Вот сейчас у меня как раз такой период.
Публика, пришедшая на «Лолиту» ради некой запретной истории, увидит что-то иное… А вам важно оправдать ожидания публики?
Думаю, что я делаю сейчас именно так, потому что порой внутренне я стал подстраиваться под публику. Потому что это правда очень удобно. У меня, наверное, этот процесс внутренне запустился, но это большая беда, это нельзя ни в коем случае в себе допускать! Это можно сделать, но в том случае, если ты намеренно делаешь коммерчески успешный продукт, и как режиссер, как ремесленник, назовем так, ты должен уметь это делать. Но личностный процесс не должен быть таким!
Так сложилось, что у нас в театре всегда получалось удивлять наших постоянных зрителей. Например, в первый сезон мы два раза перевернули игру. В первый раз все нас вдруг восприняли как сильнейший драматический театр. Потому что у нас вышли подряд мощнейшие драматические спектакли. «Зулейха», «Магазин», «Бесконечный апрель». А в конце сезона мы делаем пластический спектакль по Этгару Керету. Это было круто, это было неожиданно. И вот такие штуки надо не бояться проворачивать.
Возможно, подобная политика – единственно верная для городов, где театров не так много, где необходимо постоянно бороться за внимание зрителей. Публике надо показывать что-то новое и таким образом привлекать, нет?
Вот в работе над «Лолитой» не думаю об этом, правда, я просто понимаю, что название удачное, и еще имена режиссера и актеров работают. Не надо забывать и о провокационности Набокова: он написал один из величайших русских романов не на русском языке и сделал отвратительнейший перевод. Я так хотел с поиграть с этой темой, но сценически это вообще не работает, к сожалению.
Что в вашем театре сейчас является скрепляющим элементом? Что объединяет людей?
Мы семь лет существовали на одном порыве. В четвертом сезоне вышли на очень крутой, мощный уровень, и на нем двигались какое-то время. А сейчас наш театр переживает этап, который можно назвать «плато».
Притом с точки зрения бизнеса у нас постоянный рост, но с точки зрения творчества у нас все стабильно. Я мучился, что делать, хотя все вроде бы хорошо у нас: премьеры, заполняемость зала. Сейчас, наверное, выход на большую сцену, переход камерного маленького театра на шестьдесят мест на другой уровень, этот момент перестройки, появление новых ориентиров становится новым фактором объединения. Как маленький театр в этой нише мы добились успеха, а сейчас мы выходим на большую площадку, и теперь мы реально конкурируем с большими театрами. Это круто.
В прошлом году я ставил себе задачу, чтобы при упоминании театра Екатеринбурга сразу же вспоминали ЦСД. Но в любом случае это не происходит просто так. Ты должен что-то придумывать, перепридумывать, ты постоянно в каком-то процессе, и помимо твоих желаний ты еще должен что-то делать.
Очень многое, конечно же, завязано на самих людях. Кто-то теряет энергию, кто-то уходит, кто-то наоборот – горит ярче. Это такая непонятная всегда история, которая неизвестно, как начинается, неизвестно, как заканчивается, неизвестно, как происходит. Или наоборот — очень понятно.
Вы помните момент, когда вы решили, что недостаточно быть только актером, я хочу еще и что-то ставить?
Как я уже неоднократно рассказывал, это была абсолютная история на спор. И я никогда не мечтал об этой профессии, потому что это, как я называю, БДСМ-профессия. Я всегда с опаской общаюсь с людьми, которые поступают на режиссерский факультет, мечтают об этой профессии. Ты думаешь: «Так, ребята, вы подумайте девять раз!» Ведь это не такая профессия, что ты пришел — и все. Это постоянно внутри тебя, постоянно гложет.
Ваша актерская узнаваемость помогала или мешала режиссеру?
Очень сложно быть режиссером-актером. Это проблемная точка у многих режиссеров, которые начинали как актеры, потому что ты всегда работаешь по-другому. Ты всегда даешь задачу, которую ты сам можешь выполнить. Пару лет назад я впервые ощутил, что я режиссер, и у меня мозги поменялись. Это случилось как-то одномоментно. Я себя очень комфортно чувствую в актерстве, и у меня есть несколько спектаклей, которые я играю, пользуясь, так сказать, служебным положением. Однако, я не вижу, как продолжать эту профессию, ведь для всего в этом мире нужен талант, а талантом артиста я не обладаю, как мне кажется. Каждый должен заниматься своим делом.
А что такое талант?
Это такая классная штука, которая помогает, если она у тебя есть. Я думаю, что это что-то данное, точно не приобретенное. Приобретенное – это трудолюбие. Можно на одном трудолюбии вообще все в жизни сделать. Но талант, как бы это пафосно не звучало, но что-то такое данное свыше. Кем-то, зачем-то, и ты просто не имеешь права этим не пользоваться и не приносить людям пользу. Важно понимать, что это не твое. Тебе дали это в аренду, в кредит, я не знаю, зачем. Это абсолютно непонятная субстанция.
Можно ли с помощью трудолюбия, обучения, практики стать режиссером, не имея какого-то глобального таланта?
Да можно стать кем угодно! На каком бы уровне люди не театра не работали, так или иначе, это всего лишь люди, которые пришли в эту профессию. Научиться можно всему, что угодно. Но пути обучения разные. Я учился полгода на режиссуру и бежал оттуда, и сейчас, несмотря на сорок выпущенных спектаклей, я каждый раз начинаю репетировать как бы с нуля.
Чего вам, как режиссеру, в вашем наборе профессиональных навыков не хватает?
Не хватает системности. Но в то же время это и плюсом может быть, потому что бессистемность тоже система.
Вы умеете вовремя остановиться? То есть, не стремиться переделать, подумать, пересмотреть, переделать?
Когда день до премьеры, обычно приходится остановиться. У меня был такой опыт, когда у нас не было финала до начала спектакля. Уже прозвенели звонки, уже идет первая сцена. И я только тогда понял, какой будет финал и каким-то чудесным образом умудрился передать его артистам. Были случаи, когда мы не понимали, сколько действий будет в спектакле за два дня до премьеры. Всякое бывает, и, наверное, в этом есть определенная прекрасность.
Согласна. В этом есть какое-то ощущение бесконечного творчества.
Процессуальность, как говорил, к сожалению, недавно ушедший от нас Юхананов.
А с чем должны зрители выходить после ваших спектаклей?
Я не стремлюсь давать готовые ответы. Моя задача – задавать вопросы, оставлять пространство для размышлений. Если зритель выходит с ощущением, что спектакль его задел – значит, задача выполнена. В силу возраста и опыта я не могу учить людей чему-то, и я всегда это чувствую. Поэтому я всегда стараюсь говорить то, как я это вижу, но давать при этом альтернативную точку зрения. Любому зрителю. Поэтому с чем он должен выходить – не знаю. Как минимум, с впечатлениями, а если комедия, то с хорошим настроением. Это самое главное.
Для вас важнее вскрыть какие-то изначальные смыслы, заложенные автором, или на основе авторского текста высказаться самому?
Мне кажется, что в целом это большой обман, что ты в тексте какого-то дяденьки, который жил в ХIХ-м, XV, в I веке до нашей эры, раскрываешь то, что он хотел сказать. То, что он хотел сказать, он уже сказал. Ты всегда говоришь только о себе, и в этом вся суть.
Важно режиссеру, актеру для того, чтобы иметь право высказаться, быть личностью, быть в чем-то примером? Или это не зависит от каких-то его внутренних качеств, главное, что он выдает на сцене?
Конечно, всегда все дело в личности, как бы это банально ни звучало. Всегда превалирует личность, личности создают историю, а история – личности. Наверное, режиссер – все-таки профессия взрослых людей, я это все лучше понимаю с возрастом. Ведь надо что-то уже иметь, какую-то историю, чтобы эту историю рассказывать. Но все равно ты не расскажешь больше, чем ты сам, как бы ты этого не хотел. Недавно я прочитал высказывание, которое мне очень понравилось: «Режиссер – это создатель смысла». Для меня вообще любой творческий человек – создатель смыслов. Каждый творческий продукт – это смысл. Имеешь ли ты право создавать смысл, если ты бессмысленный?..
Один из ваших загадочных и интереснейших проектов – нейротеатр. Расскажите, пожалуйста, подробно.
Все цепляются в первую очередь за слово «нейро», а самое главное все равно театр. Я увлекаюсь технологиями и однажды задался вопросом: как может выглядеть спектакль для одного зрителя? Так родилась идея нейротеатра: уникального события, созданного под конкретного человека, где текст и атмосфера формируются на основе его анкеты. Надо оставить человека с самим собой. Спектакль делается индивидуально. На основе заполненной анкеты пишется текст. И потом спектакль смотрит зритель, который, по сути, его сотворил. Он его увидел, и все. Больше нигде и никогда никто этого не увидит. Никаких видеозаписей, что в принципе убивает саму идею театра. Мне также хотелось, чтобы это не было какой-то непонятной, сложной формы. И еще: у нас же на самом деле очень мало в жизни эксклюзива, да? А ведь театр по своей природе – это мистерия, которая существует единомоментно.
Были мысли о том, как это все сделать без артистов, но, возможно, пропадет определенный шарм, когда артист просто как губка впитал в себя твою энергию, твою историю. Он тебе ее выдал, и все. Вот он один раз сыграл и забыл. Это, кстати, очень классный для артиста тренинг, когда играется спектакль первый и последний раз. Очень хочется сделать так, чтобы этот спектакль был интересен только ровно для одного человека.
Нейротехнологии, искусственный интеллект… Как это все повлияет на театр?
Недавно у меня родилась мысль, что благодаря нейросетям артисты начнут возвращаться в театры. Ведь уже есть примеры и российские, и зарубежные, когда актеров второго плана, эпизодических ролей заменяют на ИИ-продукт. Когда у тебя эпизод с тремя словами, и ты кондуктор в автобусе, никто этого в кино не заметит. И потом – это дешевле. Я думаю, что в этой ситуации артисты начнут возвращаться в театр, и как ни странно, один из самых нетехнологичных видов искусства благодаря технологиям может возродиться.
У меня сразу вопрос к нейротеатру. Вернее, к вам, как к человеку, который придумал именно эту форму театра. Вы учитываете психологию вашего зрителя? Потому что сейчас он в анкете написал что-то, вы ему придумали и показываете историю, допустим, несчастной любви, а это попадает в него так, что вы его просто со скорой увезете. Понятно, что я сейчас утрирую, но тем не менее: насколько учитывается именно человеческая индивидуальность?
У нас в театре есть спектакль «Любовь людей» и после этого спектакля случались истерики. До скорой ни разу не доходило, но было однажды, например, что девушка просто не могла выйти из зала. Мы делали о ней спектакль? Нет, мы делали о чем-то другом. Мы же все идем в театр, так или иначе, с ожиданиями. Оправдываются они или нет – всегда по-разному. А тут я зрителю даю шанс оправдать свои ожидания изначально. И еще одна из фишек нейротеатра в том, что мы очень субъективную тему разбираем до конца, до атома, где все понятно.
А в целом… Неважно: обычный театр, нейротеатр. Все играется на две темы: любви и смерти. И все. Все сводится к этому. Даже неразделенная любовь может быть про смерть, про страх одиночества. А страх одиночества – это тема смерти. И мы в театре хотим вот этот самый начальный атом найти. Но вот этот атом любви или атом смерти, он витает все равно в любой истории. А у нас в этом сезоне что-то чудесное происходит: мы делаем спектакль очень маленький, для одного человека. И делаем для большой, на 500 с лишним человек. Мне кажется, вот в этом вообще вся суть нашего театра и, возможно, лично и меня: я готов к чему-то большому и люблю это делать, но в то же время могу взять за руку и поговорить. И поэтому разницы между нейротеатром и классическим спектаклем нет никакой. Дело только в названии. Суть остается одна и та же. Выходит режиссер. Выходят артисты, им режиссер сказал, ты встаешь здесь, вот здесь, и вот тут, вот здесь мы ставим декорацию, вот такая музыка. Вот и весь театр. Можно без декорации, без музыки, неважно, без артиста можно. Что делает зритель? Он приходит, садится. Иногда зритель ходит, иногда с ним взаимодействуют, иногда его водят на сцену. Но все равно: ты пришел, тебе показывают, ты воспринимаешь или нет.
Фото Ольги Барановой
