В марте на Малой сцене МХТ им. А.П. Чехова состоялась премьера спектакля «Голод» по одноименному роману Кнута Гамсуна. Автор инсценировки Анна Лифиренко совместно с режиссером Елизаветой Бондарь, адаптируя текст дебютного романа норвежского писателя к воплощению на сцене, превратили его в драму в одном действии. Этот спектакль – долгожданное возвращение Кнута Гамсуна, одного из любимых авторов основателей МХТ, на сцену театра. Более ста лет назад на сцене в Камергерском переулке шли его пьесы «Драма жизни», «У царских врат», «У жизни в лапах».
Роман «Голод» стал новаторским для конца XIX столетия, это литературный прорыв, своего рода протест, вызов. Кнут Гамсун называл его своим автопортретом. Все, что описано в произведении – это слепок с его реальной жизни, он на собственном опыте познал все тяготы нищенского существования и сопутствующие этому жалкому унизительному положению переживания из-за невостребованности таланта, который рвался наружу, но не был оценен по достоинству долгое время.
В сочинении норвежского писателя нет какой-либо структуры, понятного сюжета, хронологических рамок, персонажей с выстроенными до мельчайших деталей характерами и их сложных взаимоотношений. Зато есть оголенная душа, расщепленное сознание, натянутые нервы. Роман Гамсуна – это бесконечный поток мыслей безымянного героя, все действие романа совершается у него в уме, ни одна идея, ни одно слово, прозвучавшее в его голове, не остается незамеченным. Автор подмечает все тяготы существования писателя на грани голодной смерти – и физические муки, и душевные страдания. По сути это скрупулезные хроники прогрессирующего психического расстройства одаренного человека, который не нашел себе в жизни применения, не смог наладить контакт с внешним миром, и поэтому он все чаще погружается в себя и все реже обращает внимание на реальность, предпочитая заурядной и скучной повседневности роскошные воздушные замки своих иллюзий. По глубочайшей психологической проработке образа главного героя, по высокой точности описания его нравственных терзаний Кнута Гамсуна сравнивают с Федором Михайловичем Достоевским. И это весьма обоснованно, ведь Достоевский впоследствии стал одним из любимых писателей Гамсуна, перед талантом которого он преклонялся, однако при написании «Голода» автор еще не был знаком с творчеством русского мастера слова.
Тяжелое пограничное состояние героя мастерски изобразил Сергей Волков, для которого эта непростая роль стала первой в Московском Художественном театре. Актер транслировал болезненные фантазии своего героя, а его партнеры по сцене – Евгений Перевалов, Николай Романов, Полина Романова, Мария Сокова, Павел Филиппов, Арсентий Журид, Саша Зырянова – демонстрировали персонажей из этих фантазий, изредка прерывавшихся диалогами с представителями реального мира – уличной торговкой, редактором, ростовщиком, хозяйкой арендуемой героем комнаты. Все действие спектакля совершается будто бы в уме героя, практически нет настоящих реальных событий, конфликтов, зрителю открываются малейшие движения подсознания, духовный поиск героя, его размышления и впечатления, надежды и страдания, его очарование и разочарование, возрастающее ощущение безнадежности и неизменности жалкого бренного бытия при неистовом желании быть услышанным и признанным, стать великим писателем, сочинения которого перевернут этот мир.
В самом начале на сцене появляется чудак в котелке с широко раскрытыми круглыми глазами и блуждающей улыбкой. У него высокий голос и искательный тон. Зритель уже понимает, что дела его плохи, так как на этом странноватом мужчине мятый грязный костюм, на колене дыра, на ногах – стоптанные башмаки. Герой бодрится, не унывает и раздумывает, чему бы ему порадоваться сегодня. Но нездоровый, дикий огонек в глазах уже свидетельствует о некоем замешательстве героя, который не может найти работу, чтобы обеспечить себя пропитанием и жильем хотя бы на краткий срок. Он изможден и голоден, он беседует сам с собой, жалуется на вмешательство Высшего разума при поиске работы, полагает, что именно он чинит ему всяческие препятствия на пути к получению денег.
Над жалким обессилевшим героем смеется даже жирная черная крыса: «Фу, беднота-а-а»; а с назойливой мухой, мешающей работать, у него уже нет никакой мочи бороться. Он любовно рассматривает свои старые башмаки, они для него стали будто бы родным существом, морщины их все знакомые, он видит у них особенное выражение лица, похожее на свое, будто бы частица его существа перешла в эти ботинки. Человек без имени, сетуя на свою жизнь, видя в своем беспомощном положении чудовищную несправедливость, недоумевая, что ему делать, где найти выход, как избежать неминуемой гибели, взывает к помощи Бога, будто просит у него совета: «Господи, что я делаю не так? Почему слова не сливаются в одно целое?». Но Бог не отвечает ему, не помогает ему.
Тайная, скрытая душевная жизнь бедолаги открывается зрителю через нервный монолог, который оказывается сплошным потоком сознания, безуспешным поиском надежды, путешествием в страну безумия: из равнодушного сурового черствого города в безопасную гавань утешительных фантазий, милых миражей, успокоительных иллюзий…
Господин Такой-то катастрофически одинок. Как художник слова он от природы обладает повышенной восприимчивостью, но все чувства обострены до предела еще и вследствие физической изнуренности, на мельчайшие раздражители у героя проявляется спонтанная, гипертрофированная, неадекватная и зачастую неконтролируемая реакция. Случайного слепого старика на лавочке он принимает за шпиона, а газета в его руках кажется ему ценными бумагами, выкраденными из посольства. Вкрадчивым голосом герой разговаривает со стариком, пытаясь выяснить, кто же он такой и что тут делает. Медлительность подозрительного гражданина и его мнимая шпионская стойкость раздражают героя, он взрывается, орет, плачет, кидается на старика, который поспешно удаляется от безумца. Господин такой-то впадает в истерику, кричит: «Я не имею права сдаваться!», – и сразу после: «Я больше так не могу!!!».
Герой держится из последних сил. Его хлипкая психика расшатана недоеданием, моральное состояние крайне зыбкое, неустойчивое. Он сломлен. Рыдания и психозы героя сопровождаются лучом красного цвета, направленным на сцену, этот цвет огня и ярости, гнева и бешенства помогает передать внутреннее состояние нищего писателя, у которого все горит внутри. Он находится на грани отчаяния и сумасшествия, и таинственная мистическая музыка погружает зрителей в атмосферу умственного помешательства.
Неудачливый писатель хочет перевернуть философскую науку, представляет, как его великое сочинение изменит мир, но не может даже добиться от редактора уплаты десяти крон за рукопись. Вожделенные десять крон становятся идеей фикс, деньги кажутся герою возможностью решить все проблемы. Он часто улетает в сладкие мечты о том времени, когда десять крон достанутся ему, и тогда наступит долгожданное освобождение от нравственных и физических мук, тогда он, наконец, избавится от дурманящего мозг голода и, восстановив силы, сможет посвятить всего себя искусству.
Но денег нет, и хозяйка, не появляющаяся на сцене, но незримо присутствующая в мыслях героя как ненасытное чудовище, старая тварь, которая высасывает из него последние соки, требуя оплаты за комнату, уже готова выгнать нерадивого квартиранта. Однако герой опережает ее и сам съезжает из маленькой захудалой комнатушки, горделиво объявив бывшему жилищу: «Мы выросли друг из друга, подруга». Господин такой-то условно освобождается от одного гнета (денежные обязательства перед хозяйкой), но оказывается придавлен другим: теперь он бездомный с одним одеялом.
Но пусть у него заложен даже жилет и осталось одно одеяло, зато он легкой, летящей походкой под веселую, бравурную музыку направляется к редактору и отдает ему «сочинение о философском познании, написанное в едином философском порыве». Герой захлебывается упоительными мечтами, не верит своему счастью: «Обо мне узнает весь мир!». В душе его рождается надежда, а ум начинают волновать несбыточные мечты, он весь преображается, будто то, что он представляет, происходит с ним на самом деле. Вот он уже ощущает вкус сочного бифштекса, вот он уже чувствует аромат горячего кофе, и тепло разливается по его телу, но ощущение блаженства сменяется внезапным возвращением в реальный мир: на героя нападают уличные хулиганы, желая обобрать несчастного до нитки, но находят лишь пуговицу в кармане.
Избитый писатель лежит и все еще иронизирует: «Какое это счастье – быть нужным людям!». Ему приходится заночевать на улице, в высоте гуляет ветер, и в этом бесконечном однообразном гуле герою слышится «музыка блуждающих миров», «мелодия звезд»… Он снова уплывает в свои выдуманную Вселенную, покачиваясь на звуковых волнах бушующего ветра. Измененное состояние сознания рождает фантастические образы, герой с головой уходит в свой иллюзорный мир. Он видит Илаяли, свою возлюбленную. Эта красивая девушка – случайная встречная, писатель, который толком ничего не знает о ней, обладая богатым воображением, дорисовал все необходимое, чтобы влюбиться в эту загадочную незнакомку, и наделил ее чудным именем Илаяли. И вот он, рыцарь, оказывается перед замком, в котором живет его принцесса, которая ждала его двадцать лет, звала его все светлые ночи, плакала, когда он страдал, и утешала, приходя во снах…
И снова безжалостная реальность настигает несчастного. Через дежурного полицейского он получает критическое письмо от редактора, который просит подправить рукопись. Герой с готовностью устраняет все недостатки, прибывает к редактору, который встречает его крайне неохотно и просит подождать, обещает прочитать рукопись позже. Всемогущий редактор относится к герою небрежно, с некоторым презрением, всякий раз при прочтении рукописи произносит фразу «Это очень хорошо», однако затем за этой издевательски-обнадеживающей фразой следует ряд замечаний: то необходимо исправить несколько случайных описок, то автору нужно поумерить пыл, так как стиль выходит «весьма порывист». А между тем, писатель наблюдает, как редактор раздает деньги направо и налево, случайным проходимцам: и попрошайке Элли за песенку, и проститутке за ее воспоминания. И все это «очень хорошо», и все это стоит по десять крон.
Физические невзгоды сливаются с духовными терзаниями, потерей каких-либо значимых ориентиров в жизни, да и самого смысла ее, и вскоре внутренний монолог затмевает внешний мир, его очертания теряются в дымке бреда и галлюцинаций. И мерещится герою, что его потчуют обглоданной костью, любезно предлагая насладиться таким роскошным обедом, приходят таинственные незнакомки в вуалях, чьего лица не разглядеть, а малолетняя попрошайка Элли, просящая у него подаяния, украла его жилет (который он заложил у ростовщика), и он с яростью бросается на нее, желая задушить маленькую воровку.
Веры в чудо больше нет, последний лучик надежды погас. И только нежная Илаяли, плод болезненного воображения героя, раздраженного голодом и отсутствием перспектив, все еще с ним. Илаяли – его единственное и последнее прибежище, которая с одной стороны не дает ему окончательно сойти с ума, а с другой – утягивает его в бездну безумия. Илаяли – собирательный образ женщины, возлюбленной, воплощение всего женственного. Фантазируя о ней, подробно прорисовывая в уме ее образ, представляя сцены близости, душевного и телесного единения, герой без имени укрывается в своих фантазиях от безжалостного мира, он прячется в объятиях мифической Илаяли, только с ней ему становится тепло, только с ней он чувствует себя в безопасности. Илаяли священна для него, она одна заботилась о нем все это время.
Благодаря десяти кронам, брошенных редактором из жалости умирающему герою, тот попадает в пансион для нищих, где проводит три недели. В номере невзрачная, отталкивающая обстановка. Декорации представляют собой скудные интерьеры номера-палаты: в один ряд стоят железная кровать, обшарпанная ванная, шкафчик с ручками-глазами на ящике и равнодушно-прямой линией ручки на дверце, круглый стол с двумя грубыми приземистыми табуретками. Все предметы интерьера сливаются в один противный грязно-желтый фон. Герой окончательно сломлен, он парализован своим горем, он понимает, что он брошен не только людьми, но и его волшебной принцессой, его невестой Илаяли, более того, он отвергнут самим Господом-Богом.
По мере усугубления жизненных обстоятельств, бесконечной череды неудач, на фоне умственного помешательства от голода, герой ожесточается, теряет разум и человеческий облик. Ему кажется, что и Илаяли предала его, видя похожую на нее девушку, которая проходит мимо него под руку с другим мужчиной, он узнает, что о ней ходят гадкие слухи, будто она зарабатывает на жизнь, продавая свое тело.
Из вида Homo sapiens герой стремительно и превращается в некое пресмыкающееся существо, стелющееся по земле. Это инфернальное нечто передвигается только с помощью рук, ползком перебирается с кровати в ванную. Устроившись в ванной, подобрав колени, господин Такой-то сочиняет драму под названием «Илаяли». Он вершит Высший суд над Илаяли, которая предала его, изменила ему с капитаном, оказалась элементарной проституткой. Писатель чувствует себя абсолютно одиноким, ведь даже та, чьи объятия согревали его на протяжении долгих мучительных голодных дней, оказалась фальшивой продажной девкой, которая не стоила и сотой доли того внимания, которое уделял ей герой. Испытывая глубочайшее разочарование, наблюдая за крушением своей последней надежды, предавая свою мифическую любовь анафеме, герой сочиняет новую драму о блуднице, которая согрешила прямо у алтаря в храме. Он подбирает слова, представляет, как должна выглядеть эта блудница, его бывшая любовь: худая, с оттопыренными ушами, с длинными ногами, невзрачная, отталкивающая. Ему мешают голоса, то ли доносящиеся с улицы, то ли раздающиеся в его голове, и он начинает орать, пытаясь заглушить этот шум, мешающий ему работать.
Угнетенный нищетой, оскорбленный людьми, испытывающий адские муки стыда за свое бестолковое, бессмысленное существование при свойственном всем творческим людям честолюбии, чувствуя непереносимую горечь за «невоплощенность» творческих замыслов, герой отказывается терпеть лишения, смиренно нести свой крест. С остервенением он проклинает все, что было для него неоспоримо и свято: и Божьи заповеди, и Илаяли. Он ненавидит все, что его окружает, ненавидит самоё себя. Ожесточенный герой плюёт на благодать Бога, присваивая свои слова блуднице Илаяли: «Я разорву себе рот, если он еще раз произнесет твое Имя, ныне и присно и во веки веков!» И «прощай» вместо «аминь».
Но, успокоившись, тихим умиротворенным голосом он устно переписывает финал этой драмы: «У Христа странные зеленые волосы, как зеленая трава поемных лугов. Он посмотрел на Илаяли и коснулся едва заметно нитей нервов ее, а потом он вынул перст свой, и вот на нем обрывки нитей и комочки всех ее нервов. Но, коснувшись ее, он не трогал ее более, он отпустил ее с миром, с открытой раной, и не было ей больше никакого зла…»
Детский голос объявляет: «Конец», звучит тягостная музыка, навевающая тревогу и страх, усиливается свист и визг. Декорации превращаются в серую тюремную клетку…
Фото: Медиацентр МХТ имени А.П. Чехова,
Александра Торгушникова
