Совместный проект Московского театра «Современник» и I курса театроведческого факультета (мастер курса – Анна Степанова) Российского института театрального искусства.
За помощь в организации интервью благодарим пресс-секретаря
Московского театра «Современник» Софью Русакову.
Иван Новиков – Николай Иванович
Беседовал Никита Жуков
Ваш герой, Николай Иванович — начальник библиотеки, тесно сотрудничающий с государством. Он вербует Чагина и заставляет доносить на своих коллег. Казалось бы, очевидный злодей, однако, у вас получилось добавить в этот образ объема, он и смешной, и очаровательный в своей нелепости. Как вы сами относитесь к Николаю Ивановичу?
Изначально Евгений Водолазкин написал его довольно смешным. Этот человек отвечает за безопасность, но в городской библиотеке, и кажется, что важная должность, а, на деле, охраняет только книги. Он не совсем про спецслужбы или вербовки, хотя, несомненно, это есть. И в первой части спектакля мой герой именно такой: взять, заманить, забрать, запудрить и все такое. Но, позже, в нем происходят важные изменения, он приходит к очень человеческим вещам. В книге есть глава «Операция «Биг-Бен», где много размышлений, становится видно, как он мыслит. Несмотря на то, что все считают его сумасшедшим, мысли очень ясные, ведь он понимает, что истина в красоте, а все остальное — не важно.
Значит, вы хотели его очеловечить?
Конечно. Если бы это было только про заговоры и спецслужбы, то было бы не очень интересно. Зачем на это смотреть? Можно интернет почитать. А интересно о человеке поговорить.
Как вам кажется, какие чувства вызывает Николай Иванович у зрителей и какие должен, если следовать замыслу спектакля?
Я бы не сказал, что он именно должен. В той же главе «Операция «Биг-Бен» есть большой фрагмент его размышлений: вот есть, например, Томми Томсон, и он что-то понимает про свой Лондон, а есть Печников Николай Иванович, который живет в Ленинграде, и он понимает что-то про Ленинград. Могут ли эти двое друг друга понять? И Николай Иванович приходит к мысли, что могут, потому что истина в красоте, суть-то в этом. Очень ясная мысль приходит ему в голову: фантазия сильнее реальности. И, конечно, ему хочется, чтобы люди тоже прониклись этой же мыслью. И что здесь нет и не должно быть границ. Человек должен мыслить свободно.
Давайте отойдем от спектакля и погорим о театре в целом. Как вам кажется, современный актер, он какой? Какие отличительные черты есть у нынешнего поколения актеров?
Актер должен быть интересующимся. Важно, чтобы ему было что сказать. Какой он сегодня? Не знаю. Надеюсь, что хороший.
Есть ли роль, которую вы не хотели бы сыграть?
У меня нет какого-то конкретного персонажа, которого бы мне не хотелось играть. А роль в целом… Наверное, плохую, неудачную, неинтересную. В антрепризе не хочу играть, потому что это не совсем про театр.
Семен Шомин – Исидор Чагин
Беседовал Никита Жуков
Что вы больше всего любите в своем герое?
Его смелость быть самим собой, ведь он, на протяжении всей жизни, несет свою вину, оставаясь при этом самим собой, не разменивается. А еще я очень люблю его доброту. Таких людей нет сейчас, поэтому он для меня немного как святой.
Есть ли что-то, что Вас в нем смущает или раздражает?
Вообще, нет.
Получается, что он для вас сугубо положительный герой? Святой?
Он для меня стал лакмусовой бумажкой, по нему можно мерить себя самого, насколько ты соответствуешь или нет. Когда мы репетировали «Чагина» и нужно было что-то делать, решать какие-то вопросы, совершать какой-то выбор, я начал тогда спрашивать себя: «А как бы Чагин поступил? Что бы Чагин сделал? Он бы так поступил?» И, конечно, всегда был ответ: «Нет». Потому что, иногда, я себя в жизни веду совсем не так… А Чагин — пример человека, каким можно быть. Каким хочется быть.
Есть ли цвет, с которым Вы ассоциируете его?
Серый, конечно.
Почему?
Во-первых, об этом у автора, Евгения Водолазкина, написано. Он сознательно толкнул себя в эту серость. Можно сказать, что это такая уникальная серость.
В 2016 году вы закончили ГИТИС и поступили в «Современник». С какими трудностями вы столкнулись как молодой актер?
Когда я пришел в «Современник», это был совершенно другой театр. Меня взяла в театр Галина Борисовна Волчек, за что ей огромная благодарность. И, наверное, Галина Волчек — лучшее, что случилось со мной в этом театре. Ее личность, ее сила поражали. Настоящая глыба. Говорю об этом абсолютно без пафоса. Это человек невероятной преданности театру, она так сильно любила его, любила молодежь, всех нас. После нее все стало иначе… Я сейчас выскажу сугубо свою позицию и знаю, что многие со мной не согласятся. Но я скажу так: театр, в который я пришел, вообще не соответствовал своему названию. Время, к сожалению, не щадит ничего и никого. Когда я пришел в театр, время перегнало «Современник». Мне было трудно, так как я — выпускник режиссерского факультета, и мне хотелось поиска, эксперимента, открытий, единомышленников. У меня были амбиции сделать что-то такое, чего нигде не было. Сюда я пришел один, и первые годы было очень трудно. И это при том, что я обзавелся прекрасными друзьями, здесь работали и продолжают работать замечательные люди.
Сейчас вы творчески реализуетесь в этом театре?
Я здесь восьмой сезон. И за это время сменилось несколько этапов. Именно сейчас внутри театра формируется крутая атмосфера: мы сами придумываем некоторые проекты, сами зовём режиссеров, делаем то, что нам нравится. То, что происходит сейчас вокруг, вызывает устойчивое желание приходить сюда, в театр, все чаще, так как здесь много единомышленников. Вы встречаетесь, смотрите друг другу в глаза и понимаете, что вы про одно и то же.
Какими качествами должен обладать молодой театральный деятель, необязательно, актер, чтобы сегодня помогать российскому театру и двигать его вперед?
Мне кажется, независимо от времени, это неравнодушие и смелость.
Евгений Шишкин – Мещерский
Беседовал Иван Егоров
Почему Мещерскому важно знать жизнь Чагина? Кто Чагин для Мещерского? Как человек?
Для меня нет конкретного ответа «почему?» Это не задача, которую нужно выполнить. Это просто обстоятельства, которые вдруг на Мещерского навалились. К тому же, у Чагина за плечами работа в КГБ – конечно, это дополнительный стимул для изучения личности. Но, конечно, ролеобразующая деталь — мечтательность моего героя и бесконечный интерес, любознательность, желание докопаться до всего. Как в архиве, где нужно знать каждую папочку, точно также и ему нужно познать всё. Поэтому он начинает изучать Чагина. Когда вдруг самый заурядный человек начинает открываться с другой стороны — это же безумно интересно.
Это такой природный интерес ко всему?
Да, он заставляет идти до конца. Даже после пропажи дневника Чагина, он продолжает свое дело. Хотя, казалось бы, ну что же ты можешь дальше изучать? Он мог ещё приходить в квартиру, искать какие-нибудь заметки, оставшиеся артефакты от КГБ-шников. Где же это было, когда? Вот, собственно, и ответ.
Следующий вопрос уже не о спектакле, а о жизни актера после окончания театрального института. С какими трудностями вы столкнулись после поступления в профессиональный театр? Что казалось необычным? Как адаптировались?
Из забавного: я столкнулся со сложностью отсутствия больших сложностей. В моем представлении, это выглядело так: ты приходишь в театр, все артисты — снобы и не принимают тебя в труппу. Но когда мы с двумя моими однокурсниками пришли в «Современник», нас приняли очень тепло. И мы не раз слышали: «Вы наши. Хорошо, что вы пришли. Мы очень рады, что вы с нами». Нас начали вводить во многие спектакли, сначала в массовку, на второстепенные роли. Но потом пошли премьеры: «Случайные встречи» и «Чагин». И это стало для меня открытием. Я боялся враждебности, но всех нас на спектаклях, на вводах подбадривали. Никто не тыкал носом в ошибки, не пытался свысока учить чему-то, всё очень интеллигентно, никакой надменности. Это было очень приятно. В институте, когда ты работаешь на сцене со своими товарищами, вы все в равной позиции, и больше вас в профессии понимает только режиссёр или педагог. То есть, один человек. А в профессиональном театре на сцене рядом с тобой опытные артисты. И я смотрю, как они разбирают какие-то сцены, детали, обстоятельства. Дотошно, скрупулезно. Именно здесь ты начинаешь учиться, вдруг понимаешь, что настолько глубоко над ролью не думал. Раньше ты мог пользоваться штампами, знакомыми по кино, например, приемами.
То есть, до сих пор, это был, своего рода, внешний уровень познания?
Да. А коллеги постарше приносят какие-то идеи, с которыми они успели прожить. Точные и, одновременно, неожиданные. Казалось бы, текст написан очень понятно. И я представил персонажа по одному образу. И тут на репетиции партнеры начинают добавлять в репликах какие-то подтексты, интонации. И я понимаю, что нужно работать иначе. На сцене же всегда слышно, когда идет неверная интонация, партнеры это отлично ловят, даже если ты сам этого не понял. А про сложности… ну, бывают личные моменты. Очень много людей сразу, со всем надо познакомиться, а я не готов кидаться к ним в объятия, например.
Личные отношения как-то влияют на работу или все разделяют личное и профессиональное?
По-разному бывает. Мне, например, совершенно неважно, с кем я и в каких отношениях вне сцены, у меня профессиональная задача – выйти и сыграть. И у партнера должно быть тоже самое. А бывают люди, которые думают: «Ты мне не нравишься, и я буду играть хуже нашу сцену. Ты мне не нравишься и то, о чем мы договорились, я не буду соблюдать». Это я не уважаю и не люблю. Конечно, если хорошо общаешься с человеком, то это всегда хорошо влияет на взаимоотношения на сцене. Если нужно сыграть какую-то, например, драматическую дружескую сцену, то играешь, как будто чуть меньше, потому что есть вот эти ниточки, которые и так связывают вас.
Вернемся к третьему акту спектакля. В нем, параллельно, идут истории пар Чагина-Веры и Мещерского-Ники. Насколько схожи их судьбы? И смогут ли Мещерский с Никой сохранить такую же любовь до гроба как у Чагина и Веры?
Хочется верить, что да. Я думал, что может быть у них в будущем, у Ники с Пашей. Ника говорит очень важную фразу: «Как страшна жизнь! Я вернусь. Может вместе нам будет не так страшно». И мой внутренний психолог боится, что, на самом деле, она просто прячется в нем. А если это так, то это не любовь, а неврастеническая привязанность. А это совсем другое дело. Будут ли они вместе? — Да. Очень может быть. Будет ли это такая же любовь как у Чагина и Веры? — Сомнительно.
Эти пары больше различны или похожи?
Судьбы похожа. А любовь… Мещерский любит так же, как и Чагин. А вот к Нике у меня вопрос. Но мы этого не узнаем. Я понимаю, что это непопулярная точка зрения, потому что хочется смотреть романтическим взглядом. Ведь вся канва сюжета строится на параллели, и, если они двойники, то все у них должно произойти похожим образом. Но вот эта фраза Ники, которую я цитировал выше, лично меня очень смущает. Что у нее есть, кроме страха? Мы очень долго обсуждали это на репетиции, и так, как мы сделали, в итоге, в спектакле, в книге не так описано. После премьеры я перечитал этот фрагмент. Он написан очень сухо. Никакого полета, как у нас, нет и в помине. Так что я не знаю, похожа ли у этих пар любовь. Есть ли у Ники и Паши ещё какой-то интерес человеческий? Хочется, конечно, верить, что да. Иначе это созависимые отношения. Вот так.
Илья Лыков – Эдуард Григоренко
Беседовала Инна Петрийчук
У вас на спектакле вчера был Евгений Водолазкин. Оценил?
Он в восторге. Это было очень круто, что он пришел. И его жена пришла. Он же ей диктовал роман, не писал его сам. И жена в восторге. Они еще были на спектакле «Соловьев и Ларионов», который ставил Айдар Заббаров. И «Соловьев» им тоже понравился. Но «Чагин» … Было целое обсуждение после спектакля. И он много хороших слов сказал.
И даже не ругал?
Вообще не ругал. Он однажды сказал: «Мой текст — это только дрова для фантазии. Вы можете делать все, что угодно, если у вас что-то рождается». Мы же текст сильно сократили. Всю вторую главу. Но он об этом не сказал ни слова.
По сути, Водолазкин был рад, что его текст использовался как материал для отображения видения режиссера?
Да. Он говорил, что антракты получились очень круто, так как точно делят спектакль на части. Не роман, а именно спектакль. И очень здорово, что второй акт – это демонстрация способностей Грига. Его концертный номер от начала до конца.
Ваш персонаж еще очень меняется в процессе. Сначала он очень смешной, но очень неприятный. Ощетинившийся.
Да. Я думал, ты скажешь, что он меняется: сначала старый, а потом молодой.
Это тоже. Но еще очень сильно меняется отношение зрителя к нему.
Глава «Незабываемое» начинается с того, что Григ говорит, что их с Чагиным отношения в самом начале можно было назвать глухим раздражением. Мы решили отталкиваться от этого. Ситуация описана очень точно. Во-первых, Григ – артист. Это немного другие эмоции, чем у обычных людей. И вдруг – какой-то маленький человек с философского факультета, который якобы все запоминает, будет жить с тобой в одной гримерке. Очень точно найдена эта мизансцена в гримерке и сама ситуация. Они абсолютно разные. Лед и пламень, красавица и чудовище. Такими они видятся один другому в самом начале, и лишь потом находят какие-то спасительные точки, начинают друг друга слышать.
Чагин признается Григу в совершенном предательстве. А тот ернически шутит. Не сразу понимая, что произошло на самом деле. Но именно мой герой задает потом Чагину очень правильные вопросы о жизни.
Григ и Чагин – две противоположности, которые сошлись на том, что они хорошие люди. Одному хотелось после всей театральной шушеры, толп и всего остального закрыться у себя в квартире и играть спектакли только для Бога. Второму — вырваться из скорлупы, изменить свою жизнь. Но как – он не понимал.
Вы говорите о спектакле изнутри. А для зрителя вся история Чагина очень похожа на эпос – и любовь, и рождение настоящего человека, и идиллическая смерть, и все на фоне истории… а у вашего персонажа все происходит за один акт. И он сильно меняется: из смешного и колючего Григ превращается в очень трогательного. Поразительно, насколько он становится другом зрителю из-за этого. Негативная эмоция сменяется на положительную.
Я, кстати, никогда не думал, что там есть негативная эмоция.
История Чагина – эпос, и она играется на Другой сцене. На очень ограниченном пространстве, да еще и среди коробок. У вас есть ощущение, что вы играете не просто персонажа, у которого не только очень сложный собственный жизненный путь, но он еще и влияет на чужую жизнь? Что Григ – часть чего-то большего?
Я думаю о Чагине. Я искренне расположен к нему и после предательства, которое я совершил, пытаюсь вернуть наши отношения. И понимаю, что единственное, чем я могу помочь: научить его забывать.
Я все надоедал режиссеру Сергею Тонышеву: сложно объяснить зрителю, каким образом Чагин научился забывать. Этого многие не понимают. У нас это происходит постепенно: сначала он забывал фразы, потом номера архивных бумаг. Потом путал книги и жизнь. А что было с ним в жизни – забывал начисто.
И мы решили взять тот фрагмент из романа, где герои разыгрывают на сцене «Вишнёвый сад». Чагин играет точно, но механически, а Григ импровизирует этим сбивает своего друга. Мы придумали им другую жизнь, за коробками, и старый Григ смотрит туда в надежде, что все может повториться.
И еще мы придумали трюк с переодеванием. Чагин где-то там, за стеной коробок, меняет костюм. Перед Григом появляется старый Чагин. Все превращается в рассказ о прошлом. Зритель видит старого Грига, тоскующего об игре, о Чагине. И старого Чагина, который не узнает Грига.
Это григовская история даже в плане подачи. Сначала старый, потом молодой, потом Пьеро… Это его фантазия, из которой вдруг рождается воспоминание о Чагине, который его не узнал.
По словам автора, весь акт – это представление Грига. В конце вы исполняете романс Александра Вертинского. При этом на Григе костюм Пьеро, который сразу же вызывает ассоциации с Мейерхольдом. Это игра с традицией?
У нас было много вариантов: я предлагал выключить свет, раз Григ говорит, что ему неинтересен зритель, и он играет только для Бога. Потом мы придумали сыграть Грига в разных возрастах. Одна из моих идей была в том, чтобы Григ был сначала старый, потом среднего возраста, а потом совсем маленький. Был вариант записать строки шекспировского «Короля Лира» голосом моего сына.
А Вертинский есть и в тексте. Мы за это и зацепились.
Тонышев предложил новое воплощение. В романе идет речь о разыгрывании ролей дома – значит, для Грига есть возможность прожить еще одну жизнь. И мы подумали, что это должна быть еще одна роль. Новое существо. Мы долго думали, и режиссер предложил Вертинского. Мне казалось, что Вертинский в театре – это ужасно избито, пошло уже даже. Но вышло вот так. А этот костюм Пьеро мне когда-то сшила мама. И он провисел 16 лет в гримерке. И вот пригодился.
Для меня это очень важная штука. Романс, который я нашел, удивительно подходит Чагину. Мы предполагали, что Григ поет ему. Но Водолазкин вчера сказал: «Я предполагал, что он поет это кому-то повыше». Понятно, что Богу. Но все равно у нас получилась история про дружбу, про дружбу на века. Не рядовую.
Получается, образ Грига создавался совместными усилиями, вашими и режиссерскими?
Персонаж родился сразу, как только я прочитал свою главу. Я — выпускник эстрадного факультета. Это было очень давно, тогда на эстраде хотели сделать артистов-гистрионов, чтобы они умели играть, петь, танцевать, жонглировать — все сразу. В итоге, все, естественно, влюбились в театр, и петь никто не захотел. И для меня эта работа в «Чагине» очень много значит: и как для человека, и как для артиста. Я не знаю, будет ли еще в моей жизни такая роль. В ней очень много всего сошлось: Вертинский, мамин костюм, Григ с эстрады и я понимаю этот язык.
Есть такой человек – Павел Каплевич, который меня привел в театр. Устроил показ, и Галина Волчек смотрела. Каплевич — удивительный человек. Учился на актерском факультете, потом был режиссером. Он генерирует большие оперы, изобретает ткани. На премьере «Чагина» познакомил меня со сценаристом и режиссером Сергеем Ильиным, который снял «Страсти по Матвею». Вот Паша для меня — абсолютный Григ.
А Сергей Тонышев – замечательный режиссер. Я ему очень благодарен. Он сочетает в себе интеллигентность и жесткость. Для меня – это вообще идеальный режиссер. С хорошим чувством юмора, умный, начитанный. Сережа говорит, что должно возникать «ух ты!». И ради этого «ух ты!» я готов у него играть все, что угодно.
Я был на лаборатории, где показывали только первую часть будущего спектакля. И когда я ее посмотрел, то подумал: «Вау, тут пахнет старым-добрым ГИТИСом, игровым театром, я хочу тут участвовать». Потом прочитал аннотацию и увидел этого Эдварда Грига, народного артиста РСФСР, который работает на эстраде, я пришел и сказал, что хочу это играть. Впервые в своей театральной жизни я хочу сыграть кого-то.
Роман я уже читал через призму спектакля. Как можно сыграть, как показать замечательный григовский юмор. Я его понимаю, я знаю, как на этом языке разговаривать, а такое бывает редко. И все совпало и встало на свои места. И мы очень быстро собрали «Незабываемое».
Фото Миланы Романовой,
Ольги Швецовой, Ольги Стрелец
