Фестиваль актуального театра «Гравитация», организованный театром «Старый дом», завершился в Новосибирске. Драматическая часть афиши выявила новую тему, претендующую на мейнстрим. Или это просто совпадение?
Сегодня жить – умирать завтра
Ключевой запрос фестиваля «Гравитация» – актуальный театр. Афиша составлялась исходя из эстетических, но не тематических категорий. И вдруг оказалось, что гравитации подвержена определенная тема, являющаяся смысловой основой каждого спектакля. Прежде чем приземлиться, тема давно витала в воздухе, как и ее субъекты, отделившиеся от тела. Тема смерти так же волнует, как и тема любви, но почему-то пугает.
Когда старая мама заговорит о своем скором уходе, мы утешаем ее с фальшивым оптимизмом: тебе еще жить да жить. Потом на вопрос детей, почему бабушку увезли в гробике, придумываем небылицы. Ну зачем, а? Смерть – естественная часть нашего мироустройства, она запрограммирована вслед за жизнью. А для тех, кто верит в бессмертие души, она может быть еще и не страшной, а желанной, как освобождение. Может, не надо делать вид, что это не про нас?
Все умрут, а я останусь
Салтыков-Щедрин «Господа Головлевы» – Никитинский театр, Воронеж, режиссер и художник Дмитрий Акриш
Права милый друг маменька: всякому человеку отмерен свой предел. Но! Разница в том, когда этот предел наступает и почему. В доме Головлевых осязаем дух смерти, а маменька даже не догадывается, что сама породила и воспитала убийцу.
Ряды неудобных стульев расставлены друг напротив друга и по бокам; персонажи лавируют между зрителями, выныривают из-за их спин. Аннотация обещает: ты становишься «не просто сторонним наблюдателем, а участником семейных перипетий». Ничего подобного, публике запретили даже стульями двигать, а персонажи ее в упор не видят. Головлевы проходят сквозь нее, как призраки сквозь стены.
Площадка спектакля не делится на зрительный зал и сцену; это два непересекающихся пространства, две различных реальности, два параллельных измерения. Зрители пока еще живы; персонажи – один за другим отдают богу душу. Надев черные покойницкие пиджаки, сидят нездешние, успокоенные, просветленные. Внимательно и неотлучно наблюдают за изуверствами Иудушки.
Уму непостижимо, как такой хлюпик умудрился вырезать целую семью. Однако он тоже родом из детства. Милый друг маменька, такая же тщедушная, еле-еле душа в теле –абьюзер с ледяными глазами и железной волей. Под башмаком ее преемника хрустит скорлупа грецкого ореха, хрустят просьбы, возражения, любой протест, любой бунт против домашней кабалы.
Собеседник Иудушки запутывается в паутине бессмысленной демагогии. А тот так и растекается мыслью по древу, словно материализовался из зомбоящика, где говорят вроде бы правильные вещи, формулируют вроде бы непреложные истины, ссылаются на господа нашего бога, льют в уши неоспоримые аргументы. И ты уже не различаешь, где там правда, а где там кривда.
Завлекает чайком, соленьицем, телятинкой, но большой дубовый стол (единственный предмет сценографии) предназначен не для обедов. На нем отходят в мир иной. Все умрут, а я останусь, потирает ручки Иудушка, не иначе вообразив себя Кащеем Бессмертным. В одноименном спектакле театра «Старый дом» последний из рода Головлевых все-таки испытывает что-то вроде бесполезного прозрения и вопрошает: «А где все?» А здесь пустота, темень и молчание – гробовое молчание.
Смертельный номер
Достоевский «Идиот» – «Приют комедианта», Санкт-Петербург, режиссер и драматург Петр Шерешевский, художник Анвар Гумаров
Где стол был яств, там гроб стоит. Первое, что бросается в глаза еще до начала действия – ноги покойницы из-под простыни на анатомическом столе в морге. За тот же стол вскоре вся семья усядется обедать. Первое, что сообщается зрителю, – Рогожин прикончил Настю. Затем время повернется вспять, призраки оживут и заново попытаются переосмыслить произошедшее – чтобы вернуться в точку невозврата. Режиссер закольцевал композицию спектакля темой Настиной погибели, транслируя из таинственного черного куба на экран свои главные тезисы. Трансляторами выступают друзья-антиподы-соперники Мышкин и Рогожин.
Глаз Левы Мышкина, вмонтированный в ЧБ-экран, увеличивается до гигантских размеров, чтобы зреть нам в душу. Ассимилируясь в социуме, Лева так же остается транслятором. Раскрывая томик Достоевского, он выбирает для чтения вслух как раз тот эпизод, где приговоренный писатель, стоя на эшафоте, пережил все, что испытывает человек перед смертью. Казнь петрашевцев отменили, но это было в позапрошлом веке. «Все равно погибать», – констатирует Настя. Персонажи, выясняющие отношения за чаем, выведены на плейбек как предвестники смерти. Смерть запечатана в черный куб. Пощады не будет.
В «Идиоте», как и в «Головлевых», изначально никто не жилец. Ни сломанная Настя, черные платья которой кое-как прикрывают обугленную душу. Ни бешеный Рогожин – приблатненный владелец сети автомоек, воплощение мощи и страсти, кои вот-вот взорвут его на осколки. Ни выписанный с неожиданными подробностями откормленный циник Ганя, вожделеющий цементный заводик в обмен на свободу, – он уже не маскирует свои намерения, он даже вспрыгивает на стул и весьма натурально кукарекает ради мешка денег.
Деньги никто не сжигает – в наше время они и так сгорают.
Время обозначено конкретнее некуда – 22.02.2022; лекцию о зеркальных цифрах Лева отбарабанил как по писаному. На признаках, фактах, мемах конкретного времени построена вся пьеса. Если в романе «Идиот» не содержалось ни капли смешного, то спектакль пронизан и белым, и черным юмором. Трагикомедия Петра Шерешевского подводит к той черте, когда поздно плакать – остается только смеяться.
Лева, оперируя психологическими терминами, ставит развернутые диагнозы социуму, в том числе себе. Будучи подверженным многочисленным триггерам безумия, в соответствующих обстоятельствах он исполняет смертельный номер. Внезапно ворвавшись в образ одержимого яростью психа, изрыгает присвоенный текст. Безо всякого видимого настроя, без перехода границы между состояниями пускается в дикую пляску смерти, едва Аглая заиграла на фортепиано балетную партию. Портрет мира в его интерпретации страшен.
Лева никого не спасет, ибо не в силах одного человека изменить мир, а в себе ему менять нечего. Мир обречен, ему пора на слом, он сжат тисками мистического Петербурга и бьется в предсмертном хрипе. Черный ящик, в третьем акте телепортировавшийся из фойе на сцену, уцелел после авиакатастрофы. Теперь, смотря трансляцию, мы знаем, о чем думают люди перед смертью. Но это знание вряд ли нам поможет.
Меня могила не страшит
Платонов «Котлован» – «Старый дом», Новосибирск, режиссер и художник Антон Федоров
Вощев, взрослый человек с наивным умом ребенка, попал в черную дыру котлована. Землекопы развертывают метафору нескончаемой и бессмысленной стройки. Они влезли в резиновые сапоги, но как будто явились со свадьбы – в черных костюмах с фальшивым белым цветком в нагрудном кармашке. Не было и не будет никакой установки на женитьбу в дистиллированном мире генеральных линий.
Мужики не только не забьют сваи для нового здания – у них исчезнет любое напоминание о доме. Они деловито отдирают от пола доски, чтобы на этом месте не было вообще ничего. Маленькую девочку, удочеренную Чиклиным, некуда приютить, она и появляется как элемент анимации, бесплотный белый силуэт, нарисованный невидимой рукой, вечный призрак обобществленного ребенка, погибающего от скотства и сиротства.
Лопаты стучат на ровном месте, выбивая похоронный ритм. Хорошо получается только убивать, иногда кулаком, иногда той же лопатой «для прочности гибели и для собственного сознательного счастья». Хладнокровно-размеренные тычки землекопа Чиклина в шею председателя Пашкина незаметны с дальних рядов, зато убиваемый выразительно сучит ногами в резиновых сапогах. Братская могила предполагается здесь же, посреди невырытого котлована. Мужики угробили сначала себе подобных, затем свое будущее.
Провалив идею из разряда «долгая счастливая жизнь», убийца Чиклин постановил, что «этот мир должен погаснуть», и пошел расстилать вдаль и вширь искусственное небо, то есть открывать новые миры. Там-то точно все сложится, туда, к небесам обетованным, упорхнул абрис умершей девочки, обещая все, чего не было.
Если посмотреть вверх, то увидишь звездную бездну над головой. Смерть не обращает наш взор в землю. Смерть обращает наш взор в небо. Там, за иероглифами недостижимых светил, находится нечто, ожидающее любого, кем бы он ни был.
Жизнь после смерти
Фоссе «Ребенок» – Камерный театр, Воронеж, режиссер и художник Антон Федоров
Кто видел «Котлован» в «Старом доме», тот уже понял, что Антон Федоров не приемлет банальный психологический реализм. Он сочиняет необычный, внебытовой способ существования актеров, чтобы через эту призму рассмотреть вещи, которые, растворяясь в повседневной рутине, казались ничего не значащими мелочами. Из них складываются линии судьбы, которую изменить невозможно.
В прологе «Ребенка» персонажи двигаются в рапиде, как подводные рыбы, которых, несмотря на замедленность всего сущего, несет по течению. Так, наверное, происходит перемещение в промежуточное пространство между жизнью и смертью – в перевалочный пункт, где решается вопрос дальнейшего путешествия души. Они проживают произошедшее с ними снова и снова, погружаются в паттерны слов и поступков – нескончаемые, назойливые, нелепые, комичные. Форма, картинка, пластическая модель поведения воплощают образ пребывания на земле.
Пара Агнес-Фредерик образовалась из маленьких человеков, которые столкнулись в бессмысленном круговороте обыденности и зачем-то прилепились друг к другу. Он так и останется с расквашенным носом; она так и останется с подтеками туши на щеках. Они так и останутся маленькими человеками, не способными руководить своей жизнью. Инфернальный Арвид неотступным призраком маячит у них под окнами, а у Агнес, ей самой на удивление, вырастает животик; надувается под платьем как баскетбольный мяч, который накачивают для броска.
Им так и не доведется стать родителями.
В финале вдруг выскочит лихой кардебалет, и там все подряд будут беспрестанно рожать резиновых пупсов, радоваться, веселиться и плясать. Сие, видимо, означает, что дети у них появляются без проблем и трудностей, без интеллектуальных затрат, сами по себе, как в животном мире. Трагедия главных героев обусловлена тем, что в вопросе деторождения (как и во всех остальных) они не пользуются мозгами. А то ишь, сходили в церковь – и бац, непорочное зачатие, какое счастье, мы будем родителями, бла-бла-бла. Агнес возлегает на больничной каталке; Федерик ударяет об пол баскетбольным мячом, который подает ему Арвид. Собирается бросить его в корзину, но над ним разверзлась пустота. И снова, и снова, и снова. А Арвид все маячит. Наверное, он знает, почему ребенок умер, не родившись.
Между жизнью и смертью
Все-все-все «Где ты был так долго, чувак?» – театр «Место», Москва, режиссер и художник Антон Федоров
Конструируя промежуточную реальность между жизнью и смертью, режиссер спрессовывает жизненный путь героев в одну многомерную картину. Свежий снег скрипит под деревенскими пимами, покос обдает ароматами трав, охота сулит добычу, только не по лицу бей, мужик опять угодил за решетку, жена качает младенца Ваську, Васька уходит в армию, опять придется утопить котят, а поезд все мчит и мчит.
Разрозненные события происходят одномоментно, далекие пространства сливаются в единое целое, в личности одного человека, вспоминающего реинкарнацию души, присутствуют и взрослый, и ребенок, и Наполеон, и Магомет. Над обломками сюжетной логики витают невесомые облака ассоциаций и аллюзий: передают привет «Джентльмены удачи»; окутывает атмосфера давно забытых хитов «Любовь и голуби» и «Семейный портрет с посторонним»; иностранец из «Осеннего марафона» не врубается в суть русского пьянства. «Дорога» Таривердиева из культового фильма детства раскинулась так далеко, что душа распрямилась в томительном предчувствии, которое оказалось упоительным воспоминанием, изнуряющим по ночам. Эй, как там тебя, Джон, он же Гоша, он же Гога, отзовись…
Суть смерти не в том, что забитая Нинка ходит по острию топора, с которым гоняется за ней прирожденный зек Петька. Суть смерти в том, чем грозит стать и в результате становится твоя многострадальная жизнь. «Чувак» содержит то, в чем сегодня театр нуждается позарез – родственный эзопову новый язык, новый стиль, новый способ выразить невыразимое. Альтернативой нарративному театру, где рассказчик все больше стал подменять действие, выдвигается театр импульса и ощущения. Никто никогда словами очевидца не расскажет тебе о смерти, но кто-то найдет способ передать свое интуитивное знание о ней.
Смерть меня подождет
Данилов «Саша, привет!» – Театр Наций, Москва, режиссер Марат Гацалов, художник Николай Симонов
Роман, затем пьеса, затем спектакль «Саша, привет!» считается антиутопией, но антиутопического здесь только программа всеобщей гуманизации. Она предписывает смертную казнь за добровольную связь преподавателя со студенткой. Прелестное создание, приходя на свиданку к приговоренному, топчется на цыпочках, пытаясь морально дотянуться до своего кумира. Профессору Фролову, ставшему просто Сережей, уже не до любви. Он сломлен, он превращен в понурую, стертую, согбенную жертву. Он угнетен тупым ожиданием неминуемого. Он повержен страхом.
Его жена Света слабо защищается иронией и сарказмом, но общаться с «небытием» не умеет. Она преподает в вузе не просто литературу 20-30 годов прошлого века, а поэтику обэриутов, которые жестоко поплатились за тексты, вскрывающие абсурдность современного мира. Все повторяется на новом круге истории; а капелла квартета N’CAGED стихами Хармса и Введенского выпевает лейтмотив неумолимого.
«Саша, привет!» – это слепок бытия, конкретизированного бытом. На комбинате все как дома: сытная пища, мобильная связь, интернет с VPN. Но стоит рыпнуться – и тебя ударит ток государственной машины. Умный и образованный человек, т. е. интеллигент беспомощен перед реальностью, ибо не владеет инструментами против насилия над личностью. Тем более насилие лицемерно, ласково, вежливо и непредсказуемо. «Помогите», – дружелюбно кивает начальник комбината, вынуждая «помощника» совершать нелепые телодвижения, чтобы прикрепить на полу черную полосу смертника.
Ощущения человека, идущего по черной полосе, описаны Достоевским, о чем зачитывал отрывок Лева Мышкин в «Идиоте». Но в «Саше» казнь не отменена, потому что отменить исход жизни нельзя. Комбинат – это микромодель мира, и законы в нем те же, что и везде. Смысл спектакля шире, чем стрельба из рогатки по устоям системы, ведь не факт, что ты погибнешь из-за несоответствия ей.
Если ты приговорен к жизни, то автоматически приговорен и к смерти. Пулемет по имени Саша навис не только над Сережей, но и над всем зрительным залом, тревожно мигая красным. Это и есть метафора неминуемого ухода, дату которого нам не дано предугадать. Отвечающий за порядок в абсурде начальник комбината преподносит паре интеллигентов урок: «Нужно просто наслаждаться жизнью, а там как бог даст».
И тогда Сережа и Света берутся за руки и идут по той самой черной полосе. Не как приговоренные, а как путники, показывающие Саше средний палец. Fuck you, Саша!
Не надо бояться.
Фото Виктора Дмитриева
