Новосибирский драматический театр «Старый дом» открыл совпавший с юбилеем классика девяностый сезон премьерой спектакля «Дачники» по мотивам пьесы Максима Горького. Постановка Никиты Кобелева, драматургия Дмитрия Богославского, художник Нина Абдрашитова, художник по свету Игорь Фомин.
Параллельно с «Дачниками» новосибирский академический театр «Красный факел» открыл сезон премьерой «Мещан», точно так же претерпевших необходимую для современного театра реконструкцию текста. Названия можно поменять местами – все эти люди в одном замесе и мещане, и дачники, и партнеры по бизнесу. А также интеллигенты, но такие, кто всегда тычет в соус на скатерти. Никто из них не подвержен поклонению грядкам, и это единственное расхождение с реалиями Новосибирской области. В остальном погружение в сегодняшнюю действительность состоялось.
В новую версию старой пьесы все атрибуты современного театра вводятся с редким чувством меры. Бэкграунд спектакля заменяет исторические факты, которые уже никого не волнуют, но не касается политических реалий – войнушка идет внутри светской тусовки. Гаджеты используются только в силу производственной необходимости – зацикленный на своих проблемах Влас Тимофея Мамлина с раздражением захлопывает рабочий ноутбук; красивая тварюга Ольга Алексеевна торопится сделать селфи на фоне общего раздрая. Видео проецируется на узкую полоску экрана над сценой лишь в те моменты, когда диалоги уходят за пределы дома и сцена погружается в полумрак. Обороты обиходного языка органично вплетаются в лексику автора, полюбившийся пользователям соцсетей мем «жизнь такова и больше никакова» звучит с повтором подобно рефрену – данная мысль была бы самым полезным выводом из всей истории.
Количество персонажей в «Дачниках» сокращено – не случайно их здесь ровно чертова дюжина. Этот омут был сравнительно тихим, пока черти не собрались все вместе. Новоселье в загородном особняке адвоката Басова начинается со споров, которые ни к чему конструктивному не приводят, поскольку ценна только собственная точка зрения. У каждого в запасе своя правда, но эти маленькие правды нагромождаются в одну большую ложь.
«Яжемать!» – под смешки благодарной публики скромно восклицает Ольга, только что пытавшаяся бездарно флиртовать с первым попавшимся мужиком. Многодетная дамочка в филигранном исполнении Ларисы Чернобаевой воплощает в себе всю пошлость мира, вбирает все пороки социума. «Тише, тише, сейчас начнется что-то интересное!» – предвкушает Ольга, плотоядно подавшись вперед, глаза горят неукротимым огнем, разве что слюна не капает на розовые рюшки. Костюм ей под стать, все подобрано по моде, в тональном колорите: поросячьего оттенка изящное платьице с тонким ремешком, бледно-желтая сумочка и туфли ядовитого кислотно-желтого цвета, как шляпки у поганок. Чеховская Наташа сгодилась бы ей в ученицы.
На первый взгляд Варвара Басова у Альбины Лозовой «не такая» – ну прям честь и совесть нашей эпохи. При этом тонкая, как струна и прямая, как палка, жиденькие волосенки прилизаны, как у гимназистки. Ей идет траур по загубленной жизни: черное коктейльное платьюшко облегает худосочную фигурку, черные же туфли на шпильках окутаны гипюровыми финтифлюшками. Рюмин у Адександра Шарафутдинова так витиевато, путанно и трогательно объясняется ей в любви, что и мертвого заставил бы всплакнуть, но стать мертвыми только предстоит. Его слова заплетаются друг об друга, мимика неподвластна самоконтролю, руки мечутся по нескончаемому лабиринту то лица, то складок на добротном пиджаке. А она ему с презрением: «Выметайтесь из моей жизни!»
Варвара, собрав гостей для веселья, за один вечер чуть ли не каждого успела вымести из своей жизни. Кто-то действительно заслужил пинка. Евгений Варава в роли ее благоверного – красавец-мужчина, маскирующий внутреннюю гниль внешним лоском. Но тот еще фрукт: разгуливает в пляжных трусах с лимонами, хлещет виски напропалую, лапает жену, смакует сплетни, вещает в публичных откровениях с партнером: «Женщины ближе нас к животному». Ну-ну.
А ведь мы давно усвоили: хочешь изменить мир – начни с себя. Но дачникам свойственно начинать с ближнего. Для трансляции собственной истерии им понадобились театральные подмостки, и за этим дело не станет. «Внимание, господа! Наш спектакль начинается!» – провозглашает в конце первого действия богатая фактурой и блондинистой мастью актриса Юлия Филипповна в исполнении Анастасии Белинской. И точно, после антракта начинается: спектакль в спектакле, спектакль в квадрате, спектакль, где каждый и зритель, и актер. Вот тебе и театр, как говорил Костя Треплев.
Усадьба, превращающаяся в театр, велит трансформировать сценическую площадку компактного «Старого дома» согласно законам действа. В «Зулейхе открывает глаза» она, подобно подиуму, была вытянута в проход; в «Анне Карениной» сузилась и удлинилась вдоль стены зала. А в «Дачниках» вместо задника на сцене расставлены стулья для особо одаренных зрителей. Первое действие актеры работали исключительно в профиль, строго соблюдая четвертую стену по обе стороны реки. Но не тут-то было.
Чувство обоюдной ненависти у пьяных гостей постепенно достигает апогея, пора подключать к кипению страстей весь честной народ, то есть переходить к иммерсивным формам театра. В силу иной постановки света зрители, сидя напротив через сцену, теперь могут откровенно пялиться друг на друга; актеры же, находясь посредине и сменив профиль на анфас, заглядывают им прямо в глаза, обращаются с замечаниями и требованиями, садятся на свободные места рядом с ними. Однако не предлагают винишка, которым их герои тешат себя без перерыва на сон и еду.
Прием «посмотрите на себя в зеркало» не нов, а финальный монолог философствующего писателя Шалимова и вовсе усилил лобовую атаку. Но зал в очередной раз попал под гипноз Анатолия Григорьева и взорвался овациями. А прежде выдержал бурю и натиск поздравительного перформанса с последующим разоблачением.
Каждый из этого паноптикума единомышленников поочередно (а иногда и без очереди) рвет рубаху на груди, чтобы утвердиться за счет обличения окружающих. Как все нервны, как все нервны, сказал бы доктор Дорн, наблюдая со стороны. И в структуре, и в тексте, и в атмосфере «Дачников» пульсируют отсылки к Чехову, и сердце, екнув от радости узнавания, тяжелеет от пяти пудов несостоявшейся любви.
Если бы у меня была подруга или старшая сестра. Ты все такая же, Варя. Я должен писать, я должен писать. Так нельзя, надо себя помнить. Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа.
Уведите отсюда Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилыч застрелился… Нет, не то!
Здесь пистолет не висит на стене – им то и дело размахивают, целятся друг в друга и в себя, угрожают, паясничают. В первоисточнике Рюмин неумело ранил себя, да и то за сценой, а здесь он наконец-то завладевает всеобщим вниманием (театр же), но нажать на курок кишка тонка. Варвара притаскивает канистры с бензином, но поджечь опротивевший особняк тоже не хватает решимости. Дачники не способны на поступок, им не под силу создать гармоничные отношения, как и изменить свою жизнь, которая, впрочем, уже исчерпала себя до дна. До того самого дна, которое значится в названии другой горьковской пьесы, хотя социальный статус у обитателей ночлежки совершенно иной. Но исход может быть общий.
Не надо никаких усилий над жизнью, все решится само собой. Подобно героям метафизического кинематографа, они укладываются на загромоздившие сцену шезлонги и тихо-мирно засыпают от угарного газа. На лесной пожар, весь вечер полыхавший по другую сторону реки, мещане среагировать не сподобились. Но огонь, в отличие от человека, имеет свойство шагать не зная преград. Получилось как в том анекдоте: мы строили-строили – и построили, Абдулла, поджигай!
Гори они все синим пламенем. Не жалко никого. Если краснофакельские «Мещане», сделанные в гуманистическом ключе, распахнули двери к свободе и увенчались побегом из домашних застенков, то «Старый дом» расправился с дачниками без права на надежду. Чехов бы одобрил, но у главных драматургов начала прошлого века есть принципиальное отличие, и оно вот в чем. Невозможно сегодня ставить Горького без перевода его текста на современный язык. Чехов же универсален для любой эпохи. Если бы Горький жил в XXI веке, то он бы поработал над феноменом Чехова и написал бы пьесу такой, какой мы увидели ее на сцене театра «Старый дом».
Фото Виктора Дмитриева
