НАЗАД К СЧАСТЛИВОМУ СЕБЕ: ГРИШКОВЕЦ — ПОЭТ «ЛИЧНОГО» В ТЕАТРЕ. ЧАСТЬ 1

Софья Русакова

Сентябрь на сайте открываем дебютом. Выпускница ГИТИСа (мастерская А.В. Бартошевича и В.Ю. Силюнаса) Софья Русакова исследует феномен автора и исполнителя Евгения Гришковца.

«ОдноврЕмЕнно». В какой-то момент автор и исполнитель этого действа, Евгений Гришковец оказывается одетым в майку-алкоголичку, семейные трусы и классические ботинки поверх чёрных длинных носков. На сцене возникает современный русский мужик, который, почёсывая пузо, только-только встал с дивана после бесцельного щёлканья кнопок на пульте перед телевизором. Для полноты картины не хватает только пятна кетчупа или горчицы на этой самой алкоголичке. Порою подвыпивший, но совершенно не агрессивный, этот мужик на самом деле — мечтатель в мешковатом костюме и с уже изрядно поношенным портфелем в руках. Он мечтает очутиться на каком-нибудь острове, где обитают сплошь незнакомые, не очень притязательные, простые люди, которые будут неспособны ни узнать его, ни дать ему какую-либо оценку. В другой пьесе Гришковца — «Город» — такой же точно мужик (в этом случае его зовут Сергей Басин) увольняется с прекрасной работы, дабы уехать в неизвестный город на неопределённое время, бросив дом и семью, для того только, чтобы понять, «кто есть я?». Этот вопрос у автора один из важнейших, но ответа на него герои пьес не находят. «Хочется, чтобы люди любили и уважали – просто за то, что я есть» — произносит со сцены Гришковец. В спектакле «ОдноврЕмЕнно» он раздевается и достаёт плакаты-схемы, иллюстрирующие строение человеческого тела: вот кишечник, вот печень, вот желудок (последний имеет обыкновение урчать в самый неподходящий момент). И все эти анатомические механизмы, все эти сложнейшие телесные структуры человек даже не способен контролировать! Они живут своей собственной независимой жизнью, а мы, люди, живём жизнью, зависимой от них. Это открытие, которое делает драматург прямо на сцене, страшно его возмущает. «А где во всем этом я?!» — восклицает он, указывая на причудливые переплетения кишок и кругов кровообращения.

Драматургия Гришковца построена, главным образом, на одном ключевом приёме: из деталей самой обыденной, повседневной жизни автор вынимает несоизмеримые им крупные смыслы. Канун Нового года, жена пилит: не то купил, не так сделал, не то подумал. Выбило пробки во всём доме. Во время боя курантов из-за очередного замечания супруги герой не выдержал, выбежал из комнаты, собираясь уйти прочь, куда глаза глядят (идти было совершенно некуда, но главное – сам жест). Наутро 1 января проснулся в своей квартире, совсем один – домашние ушли на утренний спектакль, — увидел отполированную плиту, аккуратно поставленные в холодильник салатики и торт, выпил прохладного шампанского и осознал, как любит жену и детей и жизни без них своей не представляет, ибо она в них, собственно, и заключена. В этом состоит своего рода эскапизм драматургии Евгения Гришковца – не уход в инобытие, а погружение в детали окружающего мира, попытка остановиться в суете и рассмотреть отдельные фрагменты этого многообразия, обнаружить смысл в мелочах, заострить внимание на привычном.

Драматургу свойственно освобождение от нормативности: как устроен спектакль объясняется в самом начале. Вступительное слово автор-актёр произносит на авансцене, и предупреждает, что в момент, когда он зайдёт за периметр специально натянутой на сцене верёвочки, начнётся спектакль. И это будет уже не Гришковец-автор, а Гришковец-актёр. Он намерено разрывает привычную для зрителей театральную ткань, объясняя публике, из чего состоит действие, которое она сейчас увидит. Свои замечания по этому поводу драматург делает так запросто, что, кажется, здесь нет места игре и театру вообще – лишь разговор по душам на отвлечённые темы. Но при этом он акцентирует внимание на том факте, что ему вместе со зрителями предстоит провести «два часа совместной жизни». Иными словами, каждый человек в зале и сам Гришковец эти пару часов будут дышать одним воздухом, думать об одном и том же – «ОдноврЕмЕнно». Он пригласил на спектакль, а зрители, в свою очередь, купили билеты и пришли. Вот так условно группа людей договорилась провести вечер вместе и поразмышлять на предложенную тему. А такое симультанное, заранее спланированное проживание момента, возможно исключительно в театре.

Следом за вступительными словами внезапно начинается рассказ о том, как на самом деле перемещаются локомотивы поездов «Омск-Москва» — туда-сюда, не попадая ни в один из означенных пунктов и как тяжело железнодорожникам переносить такое бесцельное механическое движение. Рассказ о незавидной судьбе машинистов плавно перетекает в рассуждения о сложном устройстве женской сумочки, а уже от сумочки – к процессу подстригания ногтей на ногах, когда в одночасье, вследствие всего лишь одного движения маникюрных ножниц, человек лишается частички себя. Затем следуют рассказы про Джеймса Кука, Новый год, поездку в Париж, про «Семнадцать мгновений весны» и многое другое. Переход с одной темы на другую осуществляется без какого-либо очевидного повода, но всех их объединяет одно обстоятельство: то, о чём рассказывает Гришковец, непременно случалось с каждым зрителем, сидящим в этом зале. Круг тем, которых касается автор, избирается с конкретным расчётом: он будет рассказывать обо всём обыденном, заурядном, бытовом, но станет искать в нем новые смыслы вместе со зрителем.

Ещё один аспект, на который обращает внимание драматург, связан с названием уже упомянутого здесь спектакля: летят разные самолеты по тёмной и светлой сторонам земли, в самолётах люди летят в туалетах, у кого-то что-то переваривается, железнодорожники катаются в локомотивах туда-сюда по Транссибирской магистрали – и все это «ОдноврЕмЕнно». И всё это – жизнь: мы не способны ничего изменить, мы можем только в ней поучаствовать. «Люди не чувствуют, как самолёт сложно организован – когда они успели к этому привыкнуть??? Что такое «лететь в туалете???» — вопиёт со сцены Гришковец. И, словно маленький мальчик на детском утреннике, он встает на стульчик, предварительно надев на голову шлем пилота, и показывает, как машут друг другу лётчик в небе и прохожий на земле. Он как бы призывает нас обратить внимание на поэзию, которая заключена в привычном, на факт, что вещи, которые делают нашу жизнь проще, сами устроены очень сложно.

Современный человек, по большому счёту, имеет всё, о чём ранее люди могли только мечтать, и это «всё», главным образом, заключено в двух вещах: удобстве и доступности. Когда всё есть и трудно чего-то желать и о чём-то мечтать, неминуемо наступает кризис. Гришковец застаёт своих персонажей именно в момент осознания этого кризиса, когда приходит время исследовать самоё себя. Герой начинает искать счастья, причём, счастья как состояния — в моменте.

В своих пьесах (преимущественно, монодрамах) драматург стремится найти такого героя, которого мы, вероятнее всего, назвали бы «средненьким» человеком. Простой мужичок в майке-алкоголичке и семейниках, то ли уже опохмелившийся, то ли собирающийся уйти в запой. Однако это обстоятельство отнюдь не характеризует героя Гришковца плохо, а, напротив, даже добавляет ему особого обаяния. Он робок, застенчив и достаточно наивен. Это помогает практически мгновенно найти доверительный контакт со зрительным залом и перевести общение «актёр-публика» в приватный формат. Таким образом, границы между автором пьесы, её героем и публикой нивелируются, а предлагаемый художественный мир превращается в универсум.

Пьесы Гришковца появились в тот знаменательный для истории отечественной культуры момент, когда театр начинал активно выходить за рамки роли социального института. Постепенно возвращается понимание, что природа театра глубоко социальна, поэтому искусство – это лишь составляющая его доля. Осуществился особый трансгрессивный переход, который ознаменовал отказ от привычной ранее нормативности в театре, и, как следствие, наметил вектор на построение новой коммуникации с публикой: на спектакле зрителям и актёрам предлагалось пересмотреть свои взаимоотношения, чтобы посредством этого каждому взглянуть на себя со стороны. Возникает иной тип диалога со зрителем, благодаря чему главное представление разворачивается теперь где-то между сценой и зрительным залом. Гришковец был одним из тех драматургов, которые первыми осознали необходимость такой перемены и стали осуществлять её в собственном творчестве. Одним из главных инструментов таких художников становился процесс стирания границ между искусством и жизнью: таким образом, театр расширял зоны своего влияния и, в случае, например, с драматургией Гришковца, имел все шансы выйти на тропу своего рода психотерапии.

Как автор Евгений Гришковец определённо нацелен на активацию в зрителях особых ментальных процессов, позволяющих обрести давно забытое, снивелированное конъюнктурой и примитивом собственное «я». Он предлагает не стесняться искренности и наивности и, самолично их проявляя, провоцирует зрителя на то, чтобы тот повторял за ним.  Поэтому его драматургия – это выход за пределы допустимых, или, вернее сказать, привычных жанровых границ.

Author

Поделиться: