В конце апреля в Санкт-Петербурге проходил фестиваль театрального искусства для детей «Арлекин», на котором спектакль Филиппа Гуревича «Василисса», поставленный в РАМТе, был отмечен в нескольких номинациях. Исполнительница главной роли – Полина Лашкевич – была названа лучшей актрисой. Мы поговорили с Полиной о её ролях, осознанном выборе профессии, умении слушать и понимать другого человека.
В сети не так много информации о вас. Окончили курс Бородина в ГИТИСе, работаете в РАМТе, снимаетесь. Давайте вспомним прекрасный момент, когда вы поняли, что хотите быть актрисой.
Это, действительно, прекрасный момент, потому что я была осознанна в своем выборе. С четырёх лет я знала, что буду в театре. Можно сказать, едва научившись говорить, я начала устраивать дома детский театр. Брала кукол, рассаживала их, красилась маминой косметикой и говорила, что хочу быть актрисой. А лет с шести, во время просмотра фильмов, давала им оценку: говорила, что нравится или нет на экране, в игре актёров.
Как-то мы с родителями проезжали мимо «Класс-центра». Это актёрская школа Сергея Казарновского, где занимаются фактически по институтской программе. Там были отборочные туры, которые было не так просто пройти. И на них Казарновский выделил меня, и я стала у его учиться. Нас учили мастерству, сценическому движению, сценической речи, преподавали историю джаза и историю театра, ставили с нами много спектаклей. В 9 классе я участвовала в «Вестсайдской истории», режиссёром которой была Галина Зальцман, которая была одним из наших педагогов.
После «Класс-центра» не очень долго я проучилась в колледже Леонида Филатова в Митино. И ушла оттуда вслед за своим любимым мастером. Закончив экстерном последний класс, подала документы во все вузы. Меня брали в Театральный институт имени Щукина на курс Валентины Николаенко и в ГИТИС на курс Алексея Бородина. Репертуар РАМТа я хорошо знала и любила, нас туда часто водила Галина Зальцман, так что выбор был очевиден.
Студенты часто рассказывают истории о том, что на первом курсе их «ломают», опуская с небес на землю. Как было на курсе Бородина?
Самое главное, что было на курсе Алексея Владимировича – любовь. У нас было четыре педагога, каждый из которых по-разному подходил к процессу обучения. Кто-то был очень нежным и почти пылинки сдувал, кто-то был очень строгим. Но никто никогда нас не унижал, просто приучали к тому, что надо много работать. Мы могли долго работать над этюдом, прежде чем нам разрешали показать его «на публику». Нас учили быть осознанными, докапываться до сути и относиться к себе очень самокритично. Хвалили редко. Студенты каждый раз должны были снова и снова доказывать, что достойны быть здесь, понимать, что за профессию они выбрали.
С чем подошли к диплому?
Я очень любознательный человек. Всегда была очень общительной, дружила с актёрами с других курсов, со сценографами, с режиссёрами. На нашем курсе я участвовала в спектакле Алексея Анатольевича Блохина по Агате Кристи – «Назад к убийству». Я там играла девочку, которая хранит все тайны, а потом постепенно их открывает.
Надо сказать, что многие ваши героини хранят тайны…
Да-да. У Якушкиной на курсе был спектакль «Униженные и оскорблённые», где я играла Нелли. Очень сложная роль, не очень близкая мне, и над ней было очень интересно работать. С нашим курсом работал режиссёр с курса Леонида Хейфеца Никита Бетехтин. Он ставил у нас «Как вам это понравится» Шекспира. Это был очень клёвый процесс, потому что это абсолютно другая школа и вникнуть в неё было очень интересно. И отдельно было любопытно поработать с режиссёром. Это не совсем так, как работали с нами педагоги. Он требовал профессионализма. Ещё я играла на курсе Леонида Хейфеца в спектакле Павла Пронина «Отрочество» по Толстому. Дружба с эти курсом дала мне много знакомств, благодаря им меня утвердили в кино.
Сразу ли вас взяли в РАМТ?
Когда выпускалась, я понятия не имела, берут меня в РАМТ или нет. Но так было со всем нашим курсом. У Алексея Владимировича была такая позиция, он хотел, чтобы нас все увидели. Он договорился со всеми театрами, мы показывались в МХТ, «Современник», Губернский театр и многие другие. Я думаю, он хотел посмотреть, как мы будем дальше, если никого не возьмут в РАМТ.
В МХТ, несмотря на слухи о его закрытости, было просто, мы показались и нам сразу сказали, кого берут. У нас мальчик с курса — Владимир Кузнецов — работает там. Мной заинтересовались Губернский театр и «Современник».
В «Современнике» была самая сложная система — туры. Не первом, отборочном, сидели все артисты, на втором – Марина Неёлова, на третьем – Сергей Гармаш. И только на четвёртом – Галина Борисовна Волчек. При этом мы все время показывали один и тот же отрывок, не очень понимая, зачем, и тебе никто не говорил, надо ли что-то поправить, нравится или нет. Но в итоге так никого и не взяли – мы пробовались вместе с курсом Писарева. И сразу после этого Бородин позвонил и пригласил на беседу, где и сказал, что берёт в театр.
Ролей за два года в театре у Вас немало. Но есть две сказочные – «Четвёртый богатырь» и «Василисса».
Мне близка Василисса. Я буквально собирала эту роль, конечно, не одна — с прекрасным режиссёром Филиппом Гуревичем, художником, артистами, — но это была моя ежедневная работа.
К Дарьюшке я только присматриваюсь, ищу подход к ней. Меня ввели на эту роль, и пока я не до конца понимаю её.
«Василисса» — спектакль мрачноватый, мягко говоря. Как зрители реагируют на эту «страшную сказку»?
В «Василиссе» заинтересовать аудиторию оказалось просто. Я даже не предполагала, что так будет. Мне ребята часто пишут и благодарят за неё. Мне написала мама подростка, что спектакль помог ей поговорить с сыном и лучше понять друг друга. Произошло то, к чему мы с режиссёром и шли – спектакль помогает понять, что нужно уметь говорить, договариваться, что всё, на самом деле, легко. Просто надо услышать другого человека.
Для меня мифология в этой истории вторична, я говорю про сейчас, про то, что волнует человека в данный момент. А сказочность помогает в этом. Мы пытались мифологических персонажей интерпретировать в реальный мир. Филипп создаёт, с одной стороны, очень доверительный образ того же Лиха – там есть подушка, одеяло, но потом из них вырастает нечто, враждебно настроенное к героине. Но если присмотреться, то всей этой нечисти когда-то что-то сделали люди, нарушив договор. А Василисса пытается всем сказать, что можно договориться.
Василисса ведь и с собой борется, не хочет принимать свой дар, и это выражается на физиологическом уровне – у неё идет кровь носом. Её проблема ведь ещё и в том, что родители не хотели с ней говорить, и выпускать из уютного детского мира. Она же предлагает им пойти вместе, но они пугают её опасностью. Но в конце концов, понимают, что дочка больше не будет сидеть дома.
Мне многие говорили, что плачут, когда родители отпускают Василиссу и говорят ей: «А ты живи в лесу, живи со своими, мы тебя с опушки любить будем». Потому что очень трудно отпустить детей. И классно, что это происходит. Наша история закончилась принятием, все смогли принять выбор другого и принятием себя.
В «Василиссе» очень интересное пространство…
Маленькая сцена — очень сложная, но у нас не было выбора. Мы могли экспериментировать только на ней. Наш режиссёр, Филипп Гуревич, тоже не очень понимал, как работать на этой вытянутой сцене, а потом сказал, что именно это нам и поможет. Потому что её форма – это дорога Василиссы, её путь к себе, в первую очередь. И именно она даёт возможность затянуть зрителя в путешествие героини.
Из вспомогательных средств, по сути, у вас остались только свет и музыка… По большому счёту, «спрятаться» не за чем…
Филипп в самом начале сказал, что всё на сцене будет делать светом. Он даёт ощущение иллюзии, тайны – непонятно, есть что-то на сцене или нет, появился кто-то или показалось. И что важно – в сознании героини правда должна перемешиваться с неправдой. И ничего нельзя потрогать. Единственный, если так можно сказать, осязаемый момент – воспоминания Берендея, когда собирают войско. То есть непосредственно появление людей. Здесь боль и непонимание должны были ощущаться физически. Потому что спектакль и об этом тоже – о желании понять другого.
Мне хочется вынырнуть из сказочной реальности «Василиссы» и поговорить о «Волне», где создаётся очень страшная реальность, от которой невозможно спрятаться. Как получается, что нормальные дети становятся практически роботами?
Я думаю, что очень все просто. Мне кажется, что такому влиянию больше подвержены дети из неблагополучных семей, в которых нет диалога между родителями и детьми. И это даёт им неуверенность в себе. Например, моя героиня. Эми – новенькая в школе, с ней никто не хочет дружить. Класс, куда она попадает, кажется ей очень сплочённым и дружным, но она не замечает проблем других ребят. И она тянется к Лори и пытается подражать ей. А когда они меняются ролями, и Эми чувствует свою силу, она признается Лори, что всегда хотела быть похожей на неё, а теперь не хочет.
Система, которую дает ребятам Бен, позволяет чувствовать себя сильными. А когда слабый человек получает силу, он обязательно ей воспользуется, в этом я точно убеждена. И будет делать всё, чтобы казаться сильным. Это же так классно, когда мы все хором говорим одно и то же, когда мы все равны и все заодно.
У Лори, которую играет Аня Дворжецкая, контакт с мамой есть, хотя она и спешит все время. Они говорят с мамой и именно возможность всё обсудить дома даёт ей силы выйти из этой системы, как только Лори видит, к чему эта игра может привести.
Но система ломается…
Да, конечно, но такая силовая штука обязательно должна сдетонировать. Дети уже не могут остановиться. Когда ты наделён властью, ты пойдёшь дальше. Я тоже не святой человек, будь у меня власть, я не знаю, куда бы я смогла зайти. Мы посмотрели много экспериментов. Например, проводили такой: взяли 10 человек, образованных, интеллигентных и никогда не сталкивавшихся с насилием. Их разделили – пятеро стали заключёнными, пятеро – надзирателями. Сначала надзиратели только наблюдали, а на седьмой день стали бить заключённых. И эксперимент прекратили. «Надзиратели» даже не поняли, как и почему им захотелось ударить «заключённых». И потому эта система должна была сломаться, потому что она запустила систему ненависти.
Зальцман ведь тоже проводит эксперимент со зрителями, активно встраивая их в спектакль. Сначала ты заполняешь анкету, потом оказываешься на слете «Волны» и у тебя возникает ощущение, что ты будешь следующей жертвой, если не примкнёшь к ним…
Это очень хорошее ощущение, значит то, что мы делаем – правильно.
Я не знаю, что было с психикой ребят, которые прошли через этот эксперимент, но там все остались живы. А в нашем спектакле Галя усиливает эффект воздействия на психику ребят. Один из персонажей после развенчания «системы» покончил с собой. Зальцман заставляет и актёров, и зрителей делать свой выбор.
Как играть для детей и подростков. Это ведь очень требовательный зритель…
Мне кажется, самое главное — быть честным. Мы не притворяемся, что знаем, как играть детей, не прикидываемся детьми на сцене. Мы пытаемся донести определенную мысль и всегда помним, что мы такие, какие есть. Я понимаю, что такое маленький человек – это любопытство, вовлечённость, быстрота реакции. Детям на наших спектаклях интересно, потому, мне кажется, что мы нашли какую-то схему, которая помогает им узнать себя в определённых обстоятельствах.
Фотографии из личного архива Полины Лашкевич и с сайта РАМТа
