На нашем сайте снова дебют. Студентка 4 курса театроведческого факультета ГИТИСа (мастерская Н.А. Шалимовой) Мария Юрманова исследует взаимоотношения в творческом тандеме Николая Акимова и Евгения Шварца, проходя вместе с героями повествования от этапа знакомства до расставания. О взаимовлиянии двух удивительно непохожих друг на друга людей, первых постановках и возвращении к пьесам драматурга — в нашем историческом материале.
ВОЕННЫЕ ГОДЫ. ЭВАКУАЦИЯ
Е. Л. Шварцу чрезвычайно хотелось сочинить несказочную пьесу из реальной жизни. И вот, за несколько месяцев до начала Великой Отечественной войны, он написал пьесу «Наше гостеприимство». Несмотря на то, что государство всячески приветствовало произведения о непоколебимом чувстве патриотизма, Главрепертком запретил пьесу к постановке. Дело было даже не в том, что не названная прямо национальность «врагов» (открытые выпады против гитлеровской Германии запрещались по дипломатическим соображениям) легко угадывалась из различных деталей, а в том, что основной коллизией пьесы являлось пересечение вражеским самолётом советской границы. Цензоры были непоколебимы: «Вы читали <…> что наша граница на замке? Следовательно, основная ситуация пьесы неправдоподобна и невозможна!».
Вскоре после начала Великой Отечественной войны в Ленинграде началась эвакуация театров. Однако несколько театров (в том числе Театр Комедии) оставались для обслуживания населения в городе. Н. П. Акимов и Е. Л. Шварц много выступали на ленинградском радио, в передаче «Радиохроника», где Акимов, например, говорил о том, что Театр Комедии даже в почти фронтовых условиях не должен превращаться в театр только героической драмы, потому как именно смех способен зарядить людей на душевный подъём и продолжение борьбы.
Многие художники хотели отрефлексировать стремительно развивающиеся события, укрепить веру людей в неизбежный разгром врага. Николай Акимов предложил Евгению Шварцу и Михаилу Зощенко создать произведение, поднимающее боевой дух народа. Так появилась пьеса «Под липами Берлина», из которой (по словам самих же создателей) родился «отчаянный спектакль», предсказывающий скорый конец войне и полный крах Гитлера и его сторонников.
С одной стороны, Н. П. Акимов был уверен, что смех – та необходимая жизненная сила, что способна вдохновлять людей на подвиги даже в самой напряжённой борьбе. С другой, Е. Л. Шварц множество раз выступал на призывных пунктах, сочинял антигитлеровские скетчи, сатирические обозрения, сценарии и так далее, заключая в себе одном таланты целой артистической бригады. Поэтому пьеса «Под липами Берлина» была сочинена как балаган, небольшой забавный анекдот о правителе, инкогнито отправляющемся в народ. Персонажи смешили публику шутками, остротами, газетными цитатами, узнаваемой языковой игрой в духе фронтовых актёрских бригад.
В эти дни кольцо блокады вокруг Ленинграда всё более сужалось, артобстрелы усиливались. Известно, что во время некоторых спектаклей по ходу первого действия настоящие снаряды падали в непосредственной близости от театра, а во втором – начинались театральные звуковые эффекты, имитирующие взрывы. Зрители сохраняли присутствие духа и улыбались, ведь они, как никто другой, знали, похожи ли выстрелы театральных пушек на подлинные выстрелы. Тем не менее, произведение, высмеивавшее самонадеянность фашизма, выглядело неуместно в таких условиях. Поэтому ни театр, ни авторы, ни вышестоящие инстанции не выступали против снятия спектакля с репертуара, что и произошло спустя некоторое время.
Вскоре Театр Комедии переехал в помещение Большого драматического театра, эвакуированного в самом начале войны. В этом здании были бомбоубежища для зрителей, кроме того, в нём могли жить все работники театра, которые в отсутствие транспорта и по причине усиления снегопадов рисковали просто не добраться от места жительства до работы. Тогда же Н. П. Акимов узнал, что Е. Л. Шварц отказывается эвакуироваться, впав в то состояние цепенеющего спокойствия, когда начинаешь безэмоционально следить за расписанием артобстрелов. Акимов отправился к драматургу и буквально заставил того уехать. Как вспоминал об этом сам режиссёр: «На счастье, наши личные отношения сложились так, что подвергаться нажимам с моей стороны у него вошло уже в привычку». Некоторое время спустя после отъезда Евгения Шварца был эвакуирован и весь театр.
Известно, что Акимов старался вывезти из осаждённого города как можно больше людей, в том числе ему не близких. Так, он вернул в труппу уволенных ранее артистов (испытывавших к нему не самые тёплые чувства), предупредив их, тем не менее, что на Большой земле они снова будут сокращены. И если, по воспоминаниям самого Шварца, происходящее вокруг (голод, бомбёжки, тьма) представлялось «до такой степени нелепым», что он просто «не мог поверить, что от этого можно умереть», то «Акимов со всей ясностью понимал, что тут надо действовать».
Театр Комедии после долгих странствий осел в Сталинабаде (ныне Душанбе), где его радушно приняли. Местные власти оказывали театру всестороннюю поддержку, поэтому в самом скором времени Акимов сумел заполучить Шварца (находящегося в эвакуации в Кирове) на должность завлита.
В периоды вынужденных отлучек Акимова по делам театра, Шварцу приходилось выполнять и некоторые «директорские» функции. Однако, по всеобщему признанию, драматургу гораздо больше подходила роль «души театра», так как со всеми организационными проблемами Шварц, как вспоминали, боролся своим собственным методом: «Он настолько огорчался всякой неполадкой или проступком, что наиболее “закоренелые” <…> нарушители боялись огорчить такого хорошего человека!».
«ДРАКОН»
Помимо работы завлитом и «подработки» директором, Е. Л. Шварц оставался прежде всего драматургом. Именно в Сталинабаде он закончил одно из самых известных своих произведений – сказку «Дракон». Основой её во многом послужило ощущение самого драматурга, который писал в дневнике: «Бог поставил меня свидетелем многих бед. Видел я, как люди переставали быть людьми от страха… Видел, как ложь убила правду везде, даже в глубине человеческих душ».
Пьесу драматург начал сочинять ещё до войны, но случилось это как раз в тот момент, когда сложные дипломатические отношения с гитлеровской Германией в попытках сохранения мира исключали возможность открытого выступления со сцены против уже достаточно ясного и неизбежного противника. И если один из очевидных адресатов сатиры по-прежнему был персоной, чьё имя нельзя было поминать даже всуе, то другой (по пакту Молотова-Риббентропа) внезапно оказался союзником (на весьма непродолжительное время).
Возобновить работу над пьесой Е. Л. Шварцу удалось уже во время войны, когда её стало возможно отстаивать как антифашистскую. Недаром драматург подчёркивал, что в его Драконе течёт «кровь мёртвых гуннов», а три головы ящера – это Адольф Гитлер, Иоахим Риббентроп и Йозеф Геббельс. Однако важнее в «Драконе» была не столько тирания, сколько судьбы её жертв. В стремлении людей оправдывать собственные слабости, компромиссы, приспособленчество Н. П. Акимов видел преступление, которое и является питательной средой для оправдания всякой диктатуры.
Ход военных событий давал новую почву для развития интриги пьесы. Задержка открытия Второго фронта, сложная дипломатическая игра породили фигуру Бургомистра, который позиционирует себя жертвой Дракона, валяет при нём шута, потом приписывает себе победу над ним, а в конце – становится на его место.
В ноябре 1943 года Шварц прочёл свою пьесу в Театре Комедии, а в январе 1944 года Акимов уже поехал в Москву договариваться о разрешении на постановку. Вскоре он телеграфировал драматургу: «Ваша пьеса разрешена без всяких поправок, поздравляю, жду следующую».
Акимов вспоминал, что «сказка, оставаясь сказкой – поэтическим произведением, – не превращалась в точную аллегорию, где решительно каждый образ поддаётся точной расшифровке». Тем не менее, поначалу и Комитет по делам искусств, и Главрепертком (одобривший произведение без единой поправки), и многие видные литературные и театральные деятели того времени с восторгом приняли пьесу, а Театр им. Евг. Вахтангова, Камерный театр, Театр им. Моссовета, Московский театр драмы выстроились в очередь за право на постановку «Дракона» после Театра Комедии. Кроме того, пьесу опубликовали тиражом в 500 экземпляров.
Однако всё стремительнее приближалось время возвращения театра из эвакуации в родной Ленинград, в котором выпускать премьеру «Дракона» было рискованно, так как некоторые местные чиновники неприязненно относились к Николаю Павловичу. Режиссёру удалось добиться гастролей в Москве, где он мог рассчитывать на поддержку партийных и литературных величин. Таким образом можно было «узаконить» спектакль, и через столицу сделать это было эффективнее всего. Тем не менее, всё оказалось на грани срыва, когда один из чиновников решил отправить театр на киностудию в Алма-Ату, где катастрофически не хватало актёров. Акимову пришлось приложить невероятное количество усилий и совершить бесчисленное множество поездок, чтобы в конце концов добиться своего и отправиться с театром готовить премьеру в столицу. Шварц восхищался способностью Акимова осуществлять задуманное вопреки всем препонам: «Энергия эта не брызжет <…> Она проявляется, когда нужно. <…> Проявляется его сила и в неутомимой настойчивости, с которой ведёт он дела театра, не пугаясь и не отступая». В связи с этим особенно остро звучат и другие слова драматурга, сказанные им про одного из своих персонажей: «Человек, ужаснувшийся злу и начавший с ним драться, как безумец, всегда прав».
В Москве у пьесы нашлись как сторонники, так и недоброжелатели. К последним, например, относился писатель Сергей Бородин, который опубликовал разгромную статью «Вредная сказка» в газете «Литература и искусство». В ней, в частности, содержался пассаж о том, что беспардонная фантазия Шварца дошла до того, что описанные им жители города в восторге от своего Дракона – палача народов. И хотя некоторые разделяли позицию Бородина, пьеса нравилась председателю Комитета по делам искусств Михаилу Храпченко, которому удалось заручиться покровительством Александра Щербакова – одного из крупнейших партийных начальников той эпохи. Это на время прекратило активные выпады против пьесы.
Премьера готовилась в спешке в условиях послевоенного дефицита. Декорации и бутафорию к «Дракону» делали в мастерских МХАТа и Театра им. Евг. Вахтангова. Работу старались не афишировать, поэтому весь процесс создания спектакля происходил практически подпольно. Несмотря на трудности, Акимов хотел сделать визуально насыщенный спектакль, в котором бы сказочность формы не смягчала, но больше раскрывала значительность темы, поэтому он давал такое задание бутафору: «…мне нужно сделать стулья, похожие на тех людей, которые сидят в них по многу лет в заседаниях. Стулья приняли образ сидящих. Это люди чёрной души. <…> стулья должны отразить характер тех, кто придёт и сядет в них». Художник Акимов подсказывал режиссёру Акимову его композиции. «Художник, уединенно и с наслаждением работавший в своей мастерской, «публично» продолжался в спектаклях, был узнаваем <…> в присущем Акимову живописном максимализме, в гармонии и изысканности мизансцен», – отмечала актриса Ольга Аросева в своей книге «Без грима на бис».
Всего «Дракон» был представлен на двух генеральных репетициях с публикой и одном открытом выступлении 4 августа 1944 года. Судя по сохранившимся воспоминаниям, показ этот был экстренным, так как все декорации (в том числе стулья, сросшиеся со своими хозяевами) доставлялись в театр в спешке. «Стулья побросали в грузовик. [Большая] Садовая [улица] вся разбита. Особенно трясло Советника. Его остроконечная шапка была узкой и длинной, а шея тонкой. Голова эта вдруг оторвалась и повисла вперёд», – такие подробности приводит критик М. В. Заболотняя в своей статье «Дело о «Драконе».
После показа состоялось обсуждение, и вслед за этим постановка была запрещена. Некоторые чиновники жаловались на многозначность возможных интерпретаций (более предметно и конкретно никто, разумеется, не формулировал): «Слишком много толкований. Многое неясно, завуалировано. Театр не помог автору. Если спектакль выпустить сейчас, это было бы бестактно по отношению к зрителю». Другие, наоборот, делали акцент на том, что пьеса уже успела устареть: «Нельзя согласиться с прогнозами автора [насчёт того], что будет после Гитлера. Пьеса была рассчитана на предвоенное время или на самое начало войны».
Е. Л. Шварц предпринял попытку спасти постановку, переписав второй и третий акты, усилив в них роль «народа». Однако и с поправками спектакль не разрешили.
