МАКСИМ КЕРИН: «АКТЁР – ПРОФЕССИЯ СОЗИДАТЕЛЬНАЯ»

Анастасия Моисеева

Фото из личного архива Максима Керина

Наш сегодняшний герой окончил Высшее театральное училище имени Михаила Щепкина, и уже 10 лет служит в Российском академическом молодёжном театре. На его счету 13 спектаклей, среди которых «Цветы для Элджернона», «Дом с башенкой», «Сны моего отца», «Нюрнберг», «Шатов. Кириллов. Пётр» и другие. Знаковыми для него стали роли, сыгранные в последние два года — Чацкий в «Горе от ума» (режиссёр Алексей Бородин) и Бен Росс в «Волне» (режиссёр Галина Зальцман). О том, что такое профессия актёра, как рождалась роль Бена Росса и как можно противостоять злу, поговорила с Максимом Кериным Анастасия Моисеева.

Начать разговор хотелось бы с недавнего Вашего спектакля «Волна». Расскажите, пожалуйста, как спектакль рождался, как проходили репетиции?

О том, что у нас будет эта постановка, было объявлено ещё до пандемии. Естественно, никто не знал тогда распределения ролей. Знали, что ставит Галина Зальцман, что это произведение Тода Штрассера. Я слышал об этом произведении, вернее, об этом эксперименте. И мне показалось, что для нашего молодёжного театра, для подростков, начиная с 13-14 лет и до совершеннолетия, это очень нужная история.

На фото — Максим Керин в роли Бена Росса, спектакль «Волна» © Мария Моисеева / РАМТ

Роль Бена Росса рождалась легко?

Нет, на самом деле не легко, но интересно, потому что это произведение хроника, потому что есть реальный учитель истории, живущий до сих пор, Рон Джонс, с которым мы совершенно не похожи. Мне было любопытно понять, что им руководило на тот момент. Надо иметь в виду, что 1967 год и 2022 год — это разное мироощущение и у школьников, и у взрослых. Надо было найти то, что именно сейчас было бы актуальным, что сейчас заинтересовало бы меня. Почему учитель идёт на этот эксперимент, и что с ним происходит. Вот что самое интересное, мне кажется, в этой роли. Почему человека, который изначально хотел благих намерений, вдруг понесло.

Да, в какой-то момент Бен начинает упиваться своей властью, теми результатами, которые она приносит. Вы бы смогли противостоять такому искушению?

Очень риторический вопрос. Мне кажется, что Рон Джонс тоже очень хотел в какой-то момент остановиться. На мой взгляд, в этом и смысл, почему результат автократии не может быть положительным. Потому что каждый человек лжёт, и никто на самом деле себя не знает. Мне кажется, начать надо с самого себя и честно ответить на вопрос, а я бы смог или не смог. Я не знаю. Я не могу вам ответить на этот вопрос. Конечно, здравый смысл мне бы подсказывал остановиться.

Недавно у нас была встреча со зрителями, и я там приводил такой пример. Ребёнок понимает, что такое лужа, и родители ему 154 раза сказали, что не надо в неё прыгать, у тебя новая курточка, ботинки светлые. А ребёнок всё равно раз – и туда — в эту лужу. История — в том числе об этом. Понятно, что в невинном примере можно отстираться и дальше пойти, а можно ли отстираться в этой истории — большой вопрос.

Фото предоставлено пресс-службой

Как вы считаете, что помогает человеку оставаться человеком?

Мне кажется, что Бог помогает человеку оставаться человеком. Это моё личное мнение. В нашем спектакле говорят: сила в дисциплине, сила в единстве, сила в действии. В одном известном фильме — сила в правде. А я уверен, что сила в любви.

А что для вас означает «оставаться человеком»?

Как я и сказал, это значит быть с Богом. Относиться к другому так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе. В каких-то моментах быть смиренным, в каких-то моментах знать, что правда абсолютна и надо за эту правду бороться. Я не имею в виду правду, которая у каждого своя. Я имею в виду ту божественную правду, любовь, истину и свет, которые изначально заложены в человеке.  И здесь, несмотря на все обстоятельства, человеку нужно попытаться не загасить в себе этот свет и каким-то образом его развивать. Это очень тяжело. И это главные вопросы жизни.

Может ли актёр быть свободным?

Вообще нет. Актёр — очень зависимая профессия, если мы берём аспекты профессиональные. Он изначально зависит от текста, от режиссёра, его видения, и так далее: костюмы, реквизит, свет, зритель. Всё на свете. Но ощущение свободы… тут тоже надо договориться о понятии, что такое свобода. В 90-х тоже сказали: «Вы свободны», все джинсы порвали и волосы покрасили. Если такая свобода, то это странная вещь. Но если разговор идёт с большой литературой, появляется вольтова дуга со зрителем, обмен энергией, чувство соучастия — и в этом свобода. Это может сделать только артист. Если мы берём театр и прямое настоящее живое общение со зрителем. Энергетически. В этом смысле свобода есть.

Собственное видение роли для актёра важно или нужно быть чистым листом для режиссёра?

Вы знаете, это очень сложный вопрос, потому что всё зависит от режиссёра, от материала и от артиста. У актёров со временем появляются «штампы», проверенные приёмы, и возникает убежденность, что нужно играть вот так и не иначе, такое видение. А оно, может быть, в корне расходится с мнением режиссёра. Но вот, например, Олег Иванович Борисов, которого я очень люблю и считаю великим артистом. Когда в БДТ пришёл молодой и тогда ещё никому неизвестный режиссер Лев Додин ставить «Кроткую» Достоевского, Олег Иванович, будучи уже мастодонтом театра, на первой же репетиции сказал, что готов стать чистым листом бумаги… Это очень мощное признание самому себе, но это надо попасть ещё к такому режиссёру, который сможет. Всё зависит от контекста. Но своё видение должно быть обязательно. Это всё-таки я играю, не другой артист. Поэтому здесь личный опыт, твой поиск, твои природные данные, твои мысли, твоя философия жизни – это всё влияет на роль.  

На фото — Максим Керин в спектакле «Людоедик» © Сергей Петров / РАМТ

Вы играете на разных площадках театра – на большой и на малой сцене, в Черной комнате. Где вам приятнее играть?

Я как-то не думал об этом. Скорее, на большой сцене всё масштабнее. Большая сцена —  это всегда большие энергетические затраты, это особый материал. Недаром большая сцена – это всегда главная сцена.

На других площадках чуть-чуть другая форма существования. Ведь когда зритель совсем близко, должна возникать очень чёткая документальность. И это такая же трудная и ответственная работа.

Актёр для вас — это миссия или ремесло?

Для меня — миссия.

А в чём она заключается?

В сочувствии, соучастии, в надежде. 800 человек в зале, друг друга в первый раз видят. Вот они приходят. Со всеми проблемами, радостями, горестями. И вот выходит на сцену человек, они его не знают, и вдруг происходит какая-то история. Жизнь. И эти 800 человек плачут над этим человеком, или смеются вместе с ним, или жалеют. И в этом смысле перед театром стоит большая задача – это сочувствие.

В пандемию, я помню, когда в зале было 25% и мы играли на полупустой зал, но люди как будто заполняли его своей энергией, аплодировали на поклонах, компенсировали эту пустоту. Это взаимный обмен, который очень важен. Особенно сейчас, когда многие хотят закрыться от мира в своем коконе.

А в театре люди оживают, потому что человек хочет живого общения, а не суррогата.

На фото — сцена из спектакля «Волна» © Мария Моисеева / РАМТ

Ваши персонажи – это всегда особенные люди. Вы в себе ощущаете особенность, непохожесть на других?

Мне кажется, каждый человек ощущает свою непохожесть на других. На то он и человек. Каждый человек индивидуален, не похож на других в принципе, начиная от физиологии, заканчивая нравственным, духовным миром. И это прекрасно. А вдвойне прекрасно, когда есть такой подход к роли, когда нет однозначности, хороший или плохой это персонаж. Вот Бен Росс хороший он или плохой?

Сложно сказать…

И мне кажется, что про любого человека сложно сказать. Если сказать, что он плохой, я могу ответить: а ты знаешь, что внутри человека происходит, знаешь, как он спит или не спит ночами, с какими намерениями он это сделал, через что он прошёл. Ты же не знаешь ничего! Поэтому не судите…

Однозначности не существует, а в людях особенно. Поэтому очень здорово играть объёмные вещи. В этом смысле мне, как актёру, в материале Тода Штрассера не хватает подхода Достоевского. «Волна» – это беллетристика, публицистика, где нет душевных терзаний, как и почему человек к этому пришёл, как он проводил дни, что он думал.

В спектакле всё очень плотно, стремительно и очень мало моментов, чтобы каким-то образом попытаться подробней показать, что происходит внутри моего персонажа.

Спектакли с вашим участием идут уже несколько лет. За это время вы менялись, узнавали что-то новое. Меняются ли ваши роли вместе с вами и ваше видение ролей?

Конечно, и в этом прелесть театра. Спектакль живой и каждый раз разный, начиная от настроения, от обстоятельств, которые тебя окружают. И очень хочется сохранять в спектакле это ощущение настоящей жизни. Не псевдо-существования, когда у тебя 300-й спектакль и уже никому ничего не нужно. Зритель это сразу чувствует.

Театр вообще очень ансамблевая штука. Многое зависит от того, кто с тобой рядом, какой материал, режиссер. И если все видят, что они делают что-то большое, мы все в это включаемся и это дорогого стоит. Только благодаря этому живут спектакли, которые играются много лет.

На фото — Максим Керин в роли Чацкого, спектакль «Горе от ума» © Мария Моисеева / РАМТ

Когда вы только пришли в театр, были ли у вас какие-то иллюзии, с которыми пришлось расстаться?

Нет, на нас педагоги розовые очки не надевали, наоборот всячески в течение четырёх лет старались донести нам, совершенно оголтелым студентам, что это вы про себя думаете, что вы такие замечательные, а жизнь может потом спустить с небес на землю. И имейте в виду, что, первое, что вы получите, будут массовки и маленькие роли. Все были к этому готовы. И я благодарен безумно Алексею Владимировичу Бородину, Юрию Грымову за такой подарок мне, вчерашнему студенту.

Вы играете в русской классике, в пьесах современных российских и зарубежных авторов. Как вы считаете, у культуры есть национальность?

Нет, конечно. У культуры есть ментальность. Есть определённые естественные черты, что, как мне кажется, и создает культуру отдельной нации, этноса, народа. Но национальности у культуры нет. Культура и искусство не могут принадлежать одному народу. Культура – нечто высокое, духовное, поэтому она принадлежит всем.

У нас, например, сейчас вышел спектакль «Душа моя Павел». Там есть прекрасные моменты, когда артисты a capella поют народные песни. И в тебе, как в русском человеке в эти моменты что-то переворачивается. Так же переворачивается и от Баха, Генделя. Это всё общее, это божественное. И культура не должна делиться на нашу, вашу. Душа же не имеет национальности.  

Михаил Ульянов говорил, что не понимает актёров, которые отказываются от ролей, и считал, что актёр должен уметь всё.  У вас есть роли, которые для вас неприемлемы?

Роли, которые я не могу оправдать. Я убеждён, что профессия актера – это созидание. Вообще творчество – это созидательная история. А если я понимаю, что оно направлено на разрушение, то это надо заканчивать. Эти 800 человек в зале для чего собираются? Чтобы я их из чернухи в еще большую чернуху заталкивал? Чтобы зритель вышел опустошённым?

На фото — сцена из спектакля «Горе от ума». Софья — Ирина Тараник, Чацкий — Максим Керин © Мария Моисеева /РАМТ

Это зависит от роли или от спектакля?

В совокупности. Тьма примеров таких людей, которые занимаются чернухой, называя это провокацией. А зачем в театре нужна провокация, я не совсем понимаю.

Это опять-таки к теме спектакля «Волна», когда чёрное называют белым и наоборот. И человек теряется, потому что не понимает, где правда. И люди в театре на таких спектаклях сидят и не понимают, это хорошо или плохо. Внутри что-то ёрзает от неприятия, но все сидят же, возникает ощущение, что это я что-то не понимаю.

Театр должен удерживать определенный уровень и понимание, что нельзя опускаться ниже какой-то планки.

И несерьёзный вопрос напоследок: какую супер-способность вы бы хотели иметь?

Телепорт, наверное. Вот допустим отыграл спектакль, раз – и на берег моря, посидеть часик – а потом раз — обратно домой.

Фотографии Марии Моисеевой, Сергея Петрова, Александра Иванишина
и из личного архива Максима Керина.

 

Author

Поделиться: