7 и 8 июля в Театре Российской армии пройдут предпремьерные показы спектакля Глеба Черепанова «Не может быть!» по рассказам Михаила Зощенко. В июне прошла открытая репетиция, на которой были представлены сцены из нового спектакля. Анастасия Павлова расспросила Глеба Черепанова о том, чем театральная постановка отличается от известного фильма, зачем театру эта комедия и чем интересны 20-е годы XX века.
Театр Российской армии для Вас, можно сказать, родной. Вы изучили его вдоль и поперек, работая над проектом «Театр-Звезда». Что это был за проект?
Драматург Саша Денисова предложила сделать спектакль-променад по театру. Театр Российской Армии, конечно, знаком многим, но об уникальности этого здания знают не все. Одна из идей была провести зрителей по тем уголкам, где они точно никогда не побывают. И дирекция театра пригласила трех режиссеров, между которыми поделили сцены – Алексея Размахова, Галину Зальцман и меня. Сцены писались по ходу, правились, корректировались, и в итоге мы сделали такой спектакль-путешествие по зданию театра, по самым разным уголкам – от подвала (стилобат), который кругом опоясывает театр до чердака. Зрители побывают на всех его сценах, причем именно с закулисной стороны, и прокатятся на поворотном круге, словом, увидят всё, чего зрители, как правило, лишены в театре.
Путешествие по театру, это всегда путешествие по временам. Какое время было самое темное, непонятное в этом променаде?
Это, безусловно, военное время. Оно было тяжелым для всей страны и для театра тоже. Театр был в эвакуации. У нас в спектакле есть сцена, за которую отвечал я – Худсовет. Это отдельная страница существования советского театра, потому что сейчас этого почти нигде нет, или существует номинально. Но в то время худсовет был очень важным органом, который принимал решения, вмешивался в художественную ткань спектакля, мог диктовать режиссёру, что ему делать. Мы открыли стенограммы. Кстати, в этой сцене нет ни одного придуманного слова, хотя нам не верят – говорят, что мы досочинили, обострили, сделали все более гротесковым. Но весь парадокс в том, что люди реально все это говорили на заседаниях худсоветов. Это было очень интересно и показательно, потому что, мне кажется, нам нужно об этом времени вспоминать и напоминать иногда, чтобы не вернуться к нему.
Зощенко переносит нас в 20-е годы, и мы отправляемся в них вместе с вашей съемочной группой. В последнее время в разных театрах вышло довольно большое количество спектаклей по текстам этого периода. Чем так интересен этот период для режиссёров?
Мне кажется, что в плане искусства это был какой-то невероятный период: в театре продолжал работать Станиславский, ставили Вахтангов, Мейерхольд, Таиров, Михаил Чехов. И все это существовало одновременно в одном городе. Русский театр был на каком-то невероятном подъеме. И вовсе не ограничивался одним направлением. Он был разным и проявлял себя в каких-то невероятных формах. И многое в сегодняшнем театре из открытий театра того периода, даже видео в спектакле впервые было использовано в 20-е годы.
Если говорить о литературе, то первые, кто приходит на ум, это конечно, Михаил Зощенко, Юрий Олеша, Исаак Бабель… Такой же подъем и в живописи, появляется кино – сначала немое, потом звуковое. Это было какое-то время художественных открытий.
Почему оно сейчас так резонирует? Наверно, потому что это время перехода – из одной эпохи в другую, непонятно еще в какую. Мы сейчас зависли в этом состоянии, и непонятно, что будет дальше. И от этого возникает тревога, а тревога рождает юмор, очень едкий, острый, но по сути своей довольно страшноватый. Например, как в новелле «Преступление и наказание». Человека увели на допрос, а его семье уже успела так испугаться, что продала всё имущество. Но в основе ситуация ужасная, потому что все жили в атмосфере страха – если сегодня пришли за соседом, то завтра, возможно, придут за тобой. Наши времена во многом похожи.
20-е годы – они же еще про мечты и надежды. Как мечты и надежды толстовского «Гиперболоида инженера Гарина» трансформируются у Зощенко?
У Зощенко они идут немного в другую сторону, потому что у Алексея Толстого в «Гиперболоиде» речь идет об утопиях в мировых масштабах. А у Зощенко — о человеке и, надеюсь, что у нас в спектакле будет звучать тема несбыточности. При всем юморе, гэгах, анекдотах, мы стараемся провести мысль о том, что мечты в жизни, безусловно, сбываются, но чаще всего не тогда, не с теми и не в том месте, и не в то время, когда уже нет возможности насладиться сбывшейся мечтой.
Все три новеллы о семьях и браке. В первой «Преступление и наказание» главные герои семейная пара. Правда, когда мужа арестовывают, жена от страха выходит замуж за другого. Во второй – «Забавное приключение» — три пары мужей и жен, любовников и любовниц. В третьей – «Свадьба» — неудавшееся бракосочетание. Молодой человек, будучи навеселе, знакомится в трамвае с женщиной, они расписываются. Но только, оказавшись в доме невесты на собственной свадьбе, вдруг узнает, что молодая намного старше него. Но обратной дороги уже нет. В финале истории, в нашей трактовке, свадьбы не хотят этого уже обе стороны, но гости собрались, столы накрыты, и «живыми им не уйти». По факту мечта невесты сбывается, но не так, как она бы этого хотела. Так возникает в спектакле ещё один финал – о том, что где-то наверняка есть та самая идеальная любовь, о которой пишут книги и снимают фильмы, но в человеческой жизни зачастую все по-другому. Как будто всегда немного не так, как хотелось бы. Так возникает тема недостижимости идеала. И в этом смысле Зощенко продолжает традицию Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Чехова, современника Зощенко Булгакова. Это особый юмор, который нельзя назвать веселым. Зощенко, напротив, очень жесток к людям, очень жестко их видит и оценивает.
Пандемия, отчасти, внесла коррективы в репертуары театров, стало больше выходить комедий… Как комедия «Не может быть!» появилась в театре?
Отчасти поэтому. Театру понадобилась хорошая, густонаселенная, масштабная, желательно музыкальная комедия. Мы стали перебирать варианты, и кто-то вспомнил Гайдая и этот фильм. Была и еще причина – фильм основан на высокой литературе. И поэтому такое сочетание Зощенко и Гайдая нам показалось очень интересным
Кроме того, на сцене «Не может быть!» еще не ставили, и мы за эту идею ухватились, и стали ее реализовывать.
В спектакле заняты медийные артисты …
Для меня нет разницы – медийные артисты или нет. Я со всеми работаю одинаково. Все зависит от каждого конкретного артиста. Главная сложность – организационная. Трудно распланировать расписание – у всех расписаны съемки. Но мы эту возможность стараемся находить, поэтому кто-то из них войдет в спектакль немного позже.
Вы миксуете времена: у вас есть 20-й год как данность, 20-й год нашего века и музыка советского времени. Как они соприкасаются?
Стартовая ситуация и форма, которую мы придаем трем новеллам, — это съемки, можно сказать, ремейка фильма «Не может быть!», которые происходят сейчас, в 2021 году. В экстремальной ситуации. Мы все это обострили – это не плановые съемки, а в режиме ЧП. Когда надо срочно что-то снять, и другого варианта нет, и в ход идет все.
Мы и название оправдываем таким образом – «Не может быть!» Я думаю, это всем знакомо, особенно творческим людям, когда выпуск спектакля или фильма происходит каким-то чудом. Все способствовало тому, чтобы этого не было, или чтобы это было очень плохо. И буквально еще сегодня утром все говорило о том, что будет полный провал и никому это нельзя показывать. И мы постарались сделать так, чтобы и съемочная группа имела отношение к нашему названию.
Ремейк – это всегда невольное сравнение с оригиналом. Не боитесь сравнений с гайдаевской комедией?
У нас другой жанр. В кино я бы не стал этого делать. И потом мы не пытаемся перенести фильм Гайдая на сцену, именно поэтому добавлена линия съемочной группы и за счет этого, я надеюсь, спектакль станет самостоятельным произведением.
Фотографии Пелагеи Тихоновой и Елены Морозовой с открытой репетиции.
