Мы продолжаем публиковать дипломы выпускников театроведческого факультета Российского института театрального искусства-ГИТИС, курс Анны Анатольевны Степановой. Анна Ананская исследует режиссерский метод Константина Богомолова.
Традиционный театр: «Событие» и «Год, когда я не родился»
В следующем после скандальной «Турандот» театральном сезоне 2011/12 Богомолов выпустил три спектакля: «Лир» в «Приюте комедианта», «Событие» на основной сцене Художественного театра и «Год, когда я не родился» в Театре под руководством Олега Табакова (спектакль играют на Основной сцене МХТ им. Чехова). Как уже было сказано выше, режиссерский путь Богомолова с этих пор раздвоился. «Событие» и «Год…» – замечательные образцы традиционного театра, по своей художественной природе они прямо противоположны постдраматическому характеру «Лира». Появление этих спектаклей было, вероятно, обусловлено служебной необходимостью, и поставлены они были на художественного руководителя театра и его ближайших родственников. Марина Зудина в манере шептательного реализма играла главную роль непопулярной пьесы Набокова «Событие». «Год..» же стал театральным дебютом младшего сына Олега Павловича – Павла, студента театрального колледжа имени своего отца. Выход отца и сына Табаковых в роли отца и сына Судаковых на сцену Художественного театра стал первой их совместной работой. Надо сказать, что с этим социальным заказом Богомолов справился блестяще.
На первый взгляд казалось, что творческой манеры режиссера-бунтаря в этих спектаклях не узнать. Однако этот образцово-показательный театр содержал немало режиссерских хитростей. «Событие», например, редкий и, пожалуй, единственный случай, когда концепт спектакля Богомолова легко расшифровывался по его сценографическому решению, то есть в большей, чем обычно у этого режиссера степени наследовал традициям психологического театра.
«Сценограф Лариса Ломакина разделила сцену на две жизни. Нижний мир – просторная гостиная в доме русских эмигрантов в Германии. Верхний – улица, по которой ходят люди, похожие на вампиров (это, скорее, тени людей, чьи лица покрыты белым гримом, а губы и брови обведены темной краской). В самом начале спектакля в этом «верхнем ярусе» появится экран, на котором поплывет цветная хроника предвоенной Германии: зазвучат фашистские марши, немецкие парни и девушки будут участвовать в спортивных состязаниях, произносить клятвы, бодро выбрасывать правую руку навстречу небу и кричать политические лозунги. В нижнем ярусе – своя драма. Между Любовью (Марина Зудина) и Алексеем Максимовичем (Сергей Чонишвили) давно прекратились супружеские отношения» .
Этот спектакль Богомолова очевидно распадался на разные типы театра – психологический и интерпретационный с элементами постдрамы. Там было два мира, два этажа, два вида портретов, которые писал художник Трощейкин (парадные – на продажу, и карикатурные – для себя), там жены метались между мужьями и любовниками, а писательница Опояшина, виртуозно сыгранная Александром Семчевым, разрывалась между мужским и женским в себе. Там, наконец, присутствовало сразу два автора и два режиссера. Циники Набоков и Богомолов иронизировали над традиционалистами Чеховым и Богомоловым. Так, например, всем известно, что эта пьеса Набокова исполнена сарказма в адрес бессобытийной драматургии, открытой Антоном Павловичем. Богомолов свой спектакль начинал в тихой чеховской интонации – уютная гостиная, мягкие кресла, чаепитие. Однако, как в триеровском «Антихристе», к финалу у Богомолова «Событие» набирало трагические интонации несмотря на то, что у Набокова в пьесе ключевого события – прихода в семью «опасного элемента» – так и не случалось.
В реалистичную ткань постановки параллельно, словно поверх «психологических кружев», старательно выстраиваемых дуэтом Зудина-Чонишвили, Богомолов то и дело вставлял выбивающиеся по стилю и интонационно фантастические элементы. Он строил мизансцены одновременно в двух не пересекающихся плоскостях. На первом этаже Богомолов тщательно создавал среду для солирования актрисы Марины Зудиной, на втором – выстраивал свой собственный параллельный режиссерский сюжет. И пока главная героиня томно произносила в кресле очередной психологический монолог, на втором этаже в витрине магазине неизвестные рисовали шестиконечную звезду Давида и писали краской на дверях ломбарда Jude.
Пьеса Набокова была создана в 30-х годах, но никаких политических аллюзий не содержала. Богомолов ловко, на манер «Лира», разворачивал сюжет максимально широко и встраивал события пьесы в самый широкий исторический контекст. Тема Холокоста словно бы эхом доносилась из трагикомичной постановки Богомолова по мотивам Шекспира. Интонации из того спектакля проступали и в небольших эпизодах Розы Хайруллиной и Дарьи Мороз. Они в спектакле были иными – из другого типа театра, с иной – скупой – актерской техникой, в густом белом гриме. Они будто спускались из того, верхнего мира и несли в себе страшное знание о наступающих нацистских ужасах.
Фантастическое и по-настоящему страшное то и дело пробивалось в мирно текущий ритм спектакля с его мнимой угрозой в любовном сюжете. И вот уже пухлый еврейский мальчик – умерший сын главной героини – беспечно разгуливал по квартире, на экранах второго этажа маршировали колонны нацистов, а парады национал-социалистов приводили к ужасам Варшавского гетто, детально показанных на тех же экранах. Этот параллельный мир, в котором смерть уже наступила, нависал не только над квартирой художника, но над старым театром, который сам Богомолов в параллель детально выстраивал на первом этаже.