Анастасия Нефёдова – главный художник Электротеатра Станиславский. Она окончила постановочный факультет Школы-студии МХАТ. Проходила стажировку в театре «Staatstheater», Германия. По возвращении в Москву продолжила работать в театре в качестве художника по костюмам и сценографа. В качестве художника-постановщика и художника по костюмам в кино работала на более чем 20 картинах и сериалах. Работала с Борисом Юханановым над спектаклями: «Синяя птица», «Сверлийцы» и «Пиноккио». Мы встретились с Анастасией накануне премьеры «Пиноккио» и поговорили о спектакле, его авторах и персонажах.
ОБ УЧИТЕЛЯХ И УЧЕНИКАХ
Я училась на постановочном факультете Школы-студии МХАТ, моим мастером был Алексей Дмитриевич Понсов, который сидел на коленях у Станиславского, то есть я через одно рукопожатие знакома с Константином Сергеевичем. Он был заведующим кафедрой, факультет у нас был очень интеллигентный, потому что традиции «высокого» МХАТа, про который мы читаем в книжках, транслировались через тех людей, с которым мы общались. У нас недолгое время преподавал Олег Шейнцис. Человеком он был непростым, как все театральные художники. Он искал абсолютно преданных людей, набирал учеников, которые будут всегда только с ним.
Я не очень хотела пускаться в преподавание, потому что мне казалось, что я еще очень маленькая, у меня еще много своих планов и проектов, а детьми надо заниматься с утра до вечера, но я вошла в эту реку и не жалею. Мы очень много друг другу даем, я рядом с ними расту, и мне это очень нравится.
Начав преподавать (у меня три курса в Школе Дизайна НИУ ВШЭ), я внутренне сталкиваюсь с выбором – хочу ли я, чтобы все мои ученики были похожи на меня. И постепенно прихожу к пониманию, что ученики должны обязательно превзойти учителя. Мне хотелось бы, чтобы они все были очень разными. Да, с одной стороны, хотелось бы, чтобы они были всегда с тобой, были тебе преданы, были твоими помощниками, но это невозможно. В какой-то момент ученику необходимо оторваться от учителя, взбунтоваться. И я учусь смиряться с мыслью, что все эти люди не будут вместе со мной всю жизнь.
Каждый проект в театре – это путешествие в неведомое. В процессе путешествия с Пиноккио что удалось узнать нового? Чем он был необычен для вас как для художника?
В него было страшно пускаться, потому что для меня текст Вишневского не пьеса, а сценарий фильма. Я много работала в кино и понимаю, чем отличается работа с костюмом в кино и в театре. Это разные языки. У Бориса Юрьевича изначально был запрос на то, что это будет и спектакль, и фильм, и я должна была как-то объединить два в одном. При этом первоначально это история про театр, поэтому найти язык, адекватный и сцене, и будущему фильму, было сложно.
Как удалось совместить кино и театр?
Все мои костюмы для проекта можно рассматривать под лупой. Технологически я совершенно спокойна за них. А как это будет сниматься, думаю, обсудим с оператором и сделаем с Борисом Юханановым раскадровку.
Костюмы все очень разные, и в этом тоже была сложность – как соединить несоединимое. Вишневский путешествует по мирам. Пиноккио рождается, путешествует по срединному миру и дальше – это все разные истории. У Бориса Юрьевича был образ храма, и Юрий Федорович Хариков этот храм построил. И я подумала, что костюмы могут быть путешествием туристов по храму. Храмы так устроены, что впускают в себя всех и все. Например, вчера это была античность с туниками и хитонами, а сегодня это шорты и майки. Архитектура незыблема, а время, люди, цивилизации и эпохи проносятся через нее сквозняком. Пиноккио, например, попадает к Дорогим. Их мир устроен как такой японско-китайский ивент: есть папаша и все жены одеваются как японские гейши. Такая игра. Или к нему приезжают Птенчики на супертачке в виде яйца. Я придумала их как суперсовременных гонщиков, в футуристических нарядах, которые соединяются с перьями.
Кто еще населяет мифологические миры?
Там очень много рас. Есть жители инферно – они представлены как насекомые – их у нас два сверча и иностранец, мы его придумали как муравья. Этот мир-инферно проникает в срединный, наш мир, и начинает вербовку к себе тех, кто может мутировать в насекомых. Или они становятся пищей для жителей инферно.
Есть джанк-паяцы. У них уже нет волшебных свойств небесных марионеток, но сохранилась жажда играть. Магия игры копится в специальном резервуаре, от которого они подпитываются. Мы буквально воспроизвели метафору о том, что игра – это наркотик.
Джанк-паяцы ждут ролей как манны небесной. Я им сделала маски, чтобы их отделить от срединного мира, от обычных людей. Масочки очень тонкие, проволочные. Все портретные. С одной стороны, они повторяют особенности и форму лица, с другой – дают геометрическую форму. И кое-где я запускала в эти маски прозрачный пластик – мягкий безопасный винил, который дает витражный эффект.
У этих персонажей костюмы рассыпающиеся, потому что они дисгармоничны по сути. И маски подчеркивают эту их разваливающуюся сущность.
Небесный мир – это театр?
Небесный мир – божественный. В небесном мире обитала масса существ, они приходили в небесный театр смотреть на игру небесных марионеток, которые могли превращаться в кого и во что угодно. И зритель мог стать кем угодно именно в этом месте.
Небесных марионеток у нас две – это Пиноккио, которого играют две девочки. Бог сокрылся, и все марионетки попадали в срединный мир. И Пинокиио тоже. Через древо он просочился в срединный мир, где Джепетто помог ему родиться. Пиноккио еще не осознает своей миссии, но уже осуществляет ее.
Ученичество ведь продолжается всю жизнь. Чему учат встречи с режиссерами?
С режиссерами я учусь диалогу со-творения. Для меня задача режиссера – собрать вокруг себя профессионалов и использовать их, чтобы воплотить его идею. В этом смысле режиссер должен быть лишен каких-то специальных амбиций, потому что он, по сути, собирает дары и таланты вокруг себя.
Я очень радуюсь, когда встречаю таких режиссеров, которые хотят мои идеи, и готовы их услышать. Самое сложное и веселое одновременно – расстаться со своими иллюзиями и амбициями. С каждым новым проектом я понимаю, что это реально коллективный труд. И театр этим уникален. Мне нравятся проекты, в которых непонятно, где начался режиссер, а где закончился художник, где начался хореограф и закончился художник по свету. Когда это живописное полотно в своем невероятном замесе, и когда ты не отделяешь одно от другого, но постигаешь целое.
