«Никто не обнимет необъятного». Роковую фразу известного литературного героя автор этих строк вспомнил, услышав весть из любимого театра «Студия театрального искусства» о новой невероятной затее молодых «женовачей». Вчерашние студенты под руководством известного режиссера и педагога Егора Перегудова затеяли перенос в СТИ своих студенческих опытов по сценическому воплощению романа Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» и решили создать на их основе полноценный репертуарный спектакль.
Афоризм Козьмы Пруткова вспомнился потому, что даже в самых радужных фантазиях трудно было вообразить, как можно вместить пусть даже в семь часов сценического времени хотя бы часть великой эпопеи о жизни и судьбе огромного и странного рода Буэндиа, основавшего, а потом по сути дела способствовавшего разрушению загадочного, почти призрачного провинциального города под названием Макондо. Сложно было представить себе, как будет звучать со сцены потрясающий образный, остроумный авторский текст Маркеса – поток сознания, изредка прерываемый диалогами. И, наконец, как это часто бывает с вошедшими в твою плоть и кровь великими произведениями литературы, ты с трепетом, но и с некоторым сомнением ожидал встречи с «одушевленными» образами любимых героев, уже давно и незыблемо существующими в твоем воображении.
Опасения оказались, в целом, напрасными. Инсценировка получилась, конечно, не конгениальной роману, но вполне удобоваримой даже для тех, кто досконально знает произведение. Между тем её авторы, судя по всему, также помня завет незабвенного Козьмы Петровича, купировали главы романа, в которых повествуется о представителях третьего, четвертого и отчасти пятого поколений рода Буэндиа. Было немного жалко, но пришлось смириться, ибо стало ясно, что в противном случае спектакль мог растянуться на сутки, а то и более. Поначалу немного резало ухо то, что авторский текст был вложен в уста героев, произносивших его от первого лица. Но и с этим пришлось скрепя сердце согласиться: было понятно нежелание автора инсценировки и режиссера делать спектакль в жанре литературного театра. Но если касаться такой сложной материи, как жанр этого спектакля, то определить его я бы затруднился. Наверное, есть какой-то резон в остроумной придумке Е. Перегудова и сотоварищи, назвавших свое действо «импровизацией с этюдами». Действительно, одна из самых привлекательных его черт состоит в том, что их театр создается в данную секунду как бы из ничего – из пустоты, без декораций и особого реквизита.
Между тем, недаром говорят, что самая лучшая импровизация – это хорошо подготовленная импровизация. И спектакль СТИ подтверждает эту мысль. Он выстроен режиссером с филигранной точностью, как иногда говорят, «до пальчика». Наверное, такая мощная режиссерская «база» в результате и способствует тому, что артисты чувствуют себя как рыбы в воде в этом сложнейшем – и с точки зрения психологического разбора ролей, и в плане распределения в сценическом пространстве – спектакле. Но при этом вовсе не возникает впечатление слепого, «марионеточного» подчинения актеров воле режиссера. Более того, им предоставлены даже некоторые «лакуны» для поиска каких-то дополнительных смыслов и акцентов в своих ролях. Спектакль очень точно выверен и темпоритимчески. Действие развивается бойко, а порой стремительно, но вихревой темпоритм никоим образом не отвлекает тебя от сути происходящего. И, вовлеченный в этот водоворот, ты в финале ловишь себя на мысли, что на протяжении всех семи часов действия ни секунды не скучаешь! И вдруг «посредине этого разгула» страсти-любви-ненависти-эротики-музыки-юмора тебя как обухом по голове оглушает потрясающий театральный ход, когда герои как бы пытаются остановиться, оглянуться и осознать то, что «наворочено» ими за несколько лет и тщатся в полной тишине восстановить ход событий. Причем, прокручивают их «задом наперед»: от финала – к истокам. В этой трагической сцене они не произносят ни слова, и лишь их глаза светятся недоумением, радостью, горечью и скорбью. Пантомима в финале первой части без сомнения становится кульминацией спектакля!
Но если гипотетический читатель решил, что театральное повествование юных «женовачей» от начала и до конца пронизано высокой трагедией и тоской, то он ошибся. В этом спектакле немало тончайшего юмора, своеобразных оригинальных театральных ходов, свойственных бесшабашному и отвязному племени студиозов, которое, раззудив плечо и проявляя удаль молодецкую, готово выполнить любые самые невероятные трюки и гэги, доставляя огромное удовольствие самим себе, партнерам и, конечно, зрителям. Недаром после спектакля опытный театральный критик с восхищением сказала автору этих строк: «Такое могли учудить только вчерашние студенты!». Но надо отдать должное режиссеру и артистам: ни в одном из этих театральных приемов и придумок, даже в каких-то вызывающе гротесковых сценах им не изменяет чувство меры, что, безусловно, достойно всяческого уважения.
Для того, чтобы перевести дух от пережитого «смерча», зрителю после первой части дается два часа. Одни за это время пытаются остыть от напряжения, другие украдкой открывают в гаджетах текст великого романа Маркеса, чтобы освежить в памяти его перипетии, третьи решают отведать обед «в аутентичном стиле». На сайте СТИ для таковых уточняют: «Во время обеда вы можете насладиться изысканными блюдами латиноамериканской кухни, приготовленными в лучших традициях русского психологического театра». Автору этих строк было не до аутентичного обеда, ибо он, гуляя в окрестностях Таганской площади, пытался осмыслить увиденное за три с половиной часа. И размышлял, в том числе, о лучших традициях русского психологического театра.
Театральная стилистика второй части действа в определенной степени отличается от той, что была заявлена в первой. Если повествование о старшем поколении семьи Буэндиа в целом достаточно сдержанно – и во внешнем рисунке (что подчеркивается даже строгостью костюмов), и по способу актерского существования, то во второй части театральные краски становятся более яркими, а порой даже острыми и гротескными. Чего стоит только появление Игоря Лизенгевича в женском платье, макияже и в ювелирных украшениях в роли Фернанды или неимоверно «растолстевшей» Пилар Тернеры, названной в программке просто гадалкой (замечательная роль Татьяны Галицкой), которая ближе к финалу прилюдно сбросит с себя пышные формы, превратившись опять в стройную, «знойную» и сексапильную даму! В целом вторая часть оказывается в отличие от первой более чувственной, порой более жёсткой, грубоватой (но отнюдь не скабрезной) и на редкость эротичной. И, при этом, опять же ничто не нарушает границ хорошего вкуса.
Как всегда, изумительна сценография Александра Боровского. В первой части герои обитают в похожем на бездну «пустом» сценическом пространстве с черными стенами, задником из черных «кирпичей», двумя огромными мрачными окнами справа от зрителя. В левом портале художник расположил створки двери с разбитым окошком, а наверху – под колосниками вдоль задника – галерею, которая станет впоследствии неким символом того мира, куда будут уходить усопшие, а потом бережно принимать в свою семью вновь пришедших. Во второй части страшная черная кирпичная стена окажется почти на авансцене, символизируя начало конца рода Буэндиа и оставляя героям лишь небольшую полоску жизненного пространства. И они один за одним будут появляться и исчезать в образовавшемся в стене зловещем провале, постепенно увеличивая его. Замечательно придумал Александр Боровский и костюмы. Если в первой части они достаточно сдержанны, просты и практически двухцветны (хотя и на редкость выразительны и даже утонченны), то во второй в костюмах некоторых персонажей появляется более яркая цветовая гамма, они становятся более разнообразными и «чувственными».
Замечательный мастер Дамир Исмагилов выстроил великолепную световую партитуру (названную на сайте СТИ «световыми и цветовыми галлюцинациями»), которая становится самостоятельной художественной ценностью, но описывать которую значило бы поверять алгеброй гармонию. Это надо видеть! Под стать ей и «магия музыки», подобранной постоянным соавтором спектаклей СТИ композитором Григорием Гоберником и исполненной трогательным «оркестром Макондо», а также некоторыми участниками, которые наряду с их коллегой актером Антоном Ефремовым, не занятым в спектакле, стали авторами нескольких превосходных песен-баллад.
Возвращаясь в ночи домой, автор этих строк пытался сформулировать для себя, чем его так «приковала» к себе компания молодых «женовачей»?! Ответ на этот вопрос не однозначен. Наверное, прежде всего, тем, что эти юные парни и девушки обладают редким в наше время качеством — актерским достоинством, считая своим долгом неукоснительное выполнение поставленной режиссером задачи и не позволяя себе отсебятины и заигрывания с публикой. Во-вторых, они очень хорошо оснащены профессионально. И яркая театральность их действа, его игровая основа не только не исключают, но предполагают скрупулезный психологический разбор ролей. Но главное в недавних студентах и тех молодых актерах СТИ, которые были введены в ГИТИСовский спектакль, – это безоглядная, неистовая влюбленность в Маркеса и в своих героев! Поэтому через несколько минут после начала спектакля ты перестаешь задумываться над тем, похожи они на свои литературные прообразы или нет, и безоговорочно впускаешь их в свое сердце!
Рамки заметки, увы, не позволяют упомянуть всех участников спектакля, поэтому отмечу лишь некоторых. Прежде всего, философа, алхимика, упрямого как буйвол, любителя приключений трогательного кудрявого красавца Хосе Аркадио – основателя рода (Лев Коткин), в глазах которого с первых же секунд ты видишь предчувствие трагического финала под старым каштаном во дворе. Изумительна Мария Корытова в роли его жены Урсулы – рассудительной, немного ворчливой, челноком летающей взад и вперед по огромному дому, безгранично доброй, готовой прийти на помощь любому ближнему. А в финале, ощущая неотвратимость катастрофы, в каком-то диком пароксизме вопящей о б***стве, которое творится кругом! И зрителю становится понятно, что этот «глас вопиющего в пустыне» касается не только и не столько происходящего в Макондо… Трудно сдержать слова восхищения дивной актрисой, которая до этого блистательно сыграла в «Самоубийце», «Трех сестрах» и других спектаклях СТИ.
Мужественны и горды сыновья основателей рода: старший, «так хорошо снаряжённый для жизни» огромный и неприкаянный мачо и шатун, тот самый «дикарь», который потом погибнет от таинственного выстрела. (Интеллигентному Дмитрию Матвееву в этой роли можно было бы чуточку прибавить брутальности и «дикости»). И младший – сдержанный, даже чуть «зажатый», жесткий, абсолютно не похожий на сметающего на своем пути все преграды будущего героя гражданской войны полковника Аурелиано Буэндиа актера Никиты Исаченкова, внешне чем-то напоминающего молодого Василия Шукшина.
Невозможно оторвать глаз от трёх красавиц – упрямой и тоже, как и старший брат, немного диковатой, загадочной и, что называется, «себе на уме» дочери Буэндиа Амаранты (Екатерина Копылова), её вечной соперницы – их приемной дочери Ребеки – мягкой, нежной, тщетно пытающейся понять, за что судьба посылает ей такие злоключения (Елизавета Кондакова), и, наконец, несчастной, умершей в юности и так ничего не понявшей в этой жизни прелестной Ремедиос (Дарья Муреева).При всей своей непохожести, а порой и диаметральной противоположности, ты понимаешь, что их накрепко связывает какая-то общая незримая нить. Необыкновенно хороша, эротична и при этом трагична Катерина Васильева в роли Ренаты Ремедиос «Меме», несчастный роман которой с автомехаником становится неким «прологом» к краху огромной семьи…
Крахом и хаосом заканчивается эта история душевного одиночества длиной в сто лет, повествующая о канувшем в Лету странном и загадочном роде Буэндиа. И сбудется страшное пророчество о нём: «Первый в роду будет к дереву привязан, последнего в роду съедят муравьи». Эта вековая история, которую молодые актеры СТИ уместили в рамки одного дня, заставляет наши души трудиться. А это важнее всего.
Фотографии Александра Иванишина с сайта театра
