Чем дольше пытаешься разглядеть Ростислава Яновича Плятта из дня сегодняшнего, с большого уже расстояния, тем удивительнее он кажется. И чем пристальнее вглядываешься, тем сильнее удивляешься.
Он был во всех смыслах высоким человеком. Ростом, дарованием, профессионализмом, душевной щедростью, добротой, деликатностью, присущим только ему английским аристократическим шиком. Однако имелось в артисте Ростиславе Плятте то, что трудно описать, но именно это, трудно фиксируемое, сделало его особым артистом.
Он необыкновенно органичен. Во всех свои ролях, в документальных кадрах интервью, выступлений, естественен и соразмерен. Его герои находили в пространстве и времени будто специально для них отлитую форму, идеально входили в нее и становились неотъемлемой и необходимой частью пейзажа – это особенно заметно в кино.
По широте дарования Ростислав Янович, кажется, мог сыграть любую роль. Парадокс в том, что его же достоинства являлись мощнейшими ограничителями. Это были «талант доброты», как сказал когда-то о нем театральный критик Борис Поюровский, и интеллигентность.
Слово, постепенно переходящее сегодня в категорию малоупотребимых, определяло всех его персонажей. Даже если он изображал пошляков – они смешны, и как-то интеллигентно извинительны. Актер их хорошо понимал и, кажется, неизменно им сочувствовал. Смотреть на них – отдельный вид удовольствия. Его карьеристы и негодяи были какими-то не очень удачливыми карьеристами и негодяями, но все – с прямой спиной и какой-то душевной, что ли, аккуратностью. Однозначные злодеи Ростиславу Плятту никогда не удавались. Играть подлость, ненависть, злость и пошлость он был органически неспособен.
К этому редкому богатству прибавлялось тончайшее чувство юмора. Его во всех персонажах преизрядное количество. Плятт, вообще, по природе своей, был артистом высокой комедии, владевшим тайной трагизма. В его лучших ролях за легкостью и иронией проступала печаль, за смешным внешним обликом – боль и тоска. Тонко, вроде бы, между делом, неизменно интеллигентно, Плятт играл и пронзительное одиночество и понимание близости финала. Но все равно, стремился разбавить самую тяжелую психологическую драму чистейшими нотами смеха. Словно главной миссией Плятта–актера было дарить радость и возвращать силу духа вопреки любым, самым тяжелым, обстоятельствам.
Ученик Юрия Завадского, работать с ним он начал в 18 лет, сначала в драматической студии Моспрофобра, затем – с 1943 года – его артист в театре им. Моссовета. Здесь он прослужил всю жизнь, сохранив в душе, в основе профессии, верность Юрию Александровичу. Вероятно, от учителя, путем прямого переливания в театральную кровь, перешла вахтанговская радость существования на сцене. Проработанность внешнего и внутреннего, гротеск, яркость внешнего образа, острая характерность – для Ростислава Плятта понятие профессионализма было чрезвычайно, принципиально важным.
Сценические персонажи делались, на первый взгляд, довольно просто – сначала облик: грим, жесты, походка, мимика. Как только артист находил внешнее выражение, остальное выстраивалось как-то само собой. Вот в этом «само собой» и крылась главная загадка. Обожавший репетиции, Плятт собирал своих героев из тысячи мелочей, дарил им либо свою английскую щеголеватость, либо шел от противоположного – через подчеркнуто нелепый костюм, добавлял или убавлял собственной душевной щедрости и аккуратности, и выходил героем, придраться к которому было практически невозможно. Скорее всего, далеко не все роли удавались ему с одинаковым успехом, но, кажется, все были сделаны безукоризненно. Их можно разъять на составляющие детали – понять, из чего сделан тот или иной персонаж несложно – все эти элементы – азбука актерства, но соединить их вместе, с таким эффектом убедительности, можно было только нанизав на прочнейшую и крепчайшую ось – вкус, актерский такт, профессиональную выучку и нечто неуловимое и не формулируемое – талант и обаяние, сейчас уже кажущиеся какими-то едва ли не экзотическими.
Пыталась зафиксировать неуловимое Юлия Кулагина
Фотографии из архива Театра им. Моссовета
