ЕСЛИ БЫ…

Евгения Ноздрачева

Режиссура драматурга – явление в сегодняшнем театре штучное, а потому заслуживающее отдельного внимания. Небольшая сценическая история пьесы «БЫ» Дмитрия Соколова исключительная, потому что сейчас в двух разных городах можно посмотреть два абсолютно разных спектакля двух разных версий одной и той же пьесы в постановках самого драматурга.

  Изначально пьесу «БЫ» Дмитрий Соколов написал для спектакля с актрисой Тамарой Зиминой. Постановка стала событием для Центра Современной Драматургии в Екатеринбурге. В Москве же пьеса была изменена для театра Практика и прозвучала по-новому в совершенно другой режиссуре в исполнении Людмилы Трошиной.

  Вечную проблему небольших театральных пространств – как под лупой камерного пространства сделать театральность выразительной, если декоративное смотрится чем-то излишне навязчивым, а любые актерские приемы запросто становятся наигрышами – в спектакле решили просто: не увлеклись средствами иллюстративной выразительности, а сделали сам текст пьесы главным инструментом.

  Неоново-красный контур стола и двух стульев, где разместятся актеры. Зеркально, почти у кулис, в глубине сцены – две громыхающие решетки-двери, и между ними – вешалка с побрякивающими непонятными проволочными фигурами на ней. Вот и вся сценография, в которой ничто не мешает звучать тексту.

  Ироническая интонация незатейливых бытовых диалогов вскрывает больные вещи. Стоит ли мучить себя сожалениями и размышлениями о жизни в сослагательном наклонении, моделируя другие сценарии прожитого? Чем сложнее был выбор когда-то, тем более разрушительным оказывается эффект от этих всех «бы» в голове. Но зачем-то же нам эта способность моделировать вариации прошлого дана.

  Надежда (Людмила Трошина) – осунувшаяся усталая провинциальная женщина – в день своего 60-летия пускает частицу БЫ в свои мысли. Сидя за неоновым столом, который скорее напоминает вывеску какого-нибудь бара, она вспоминает молодую себя когда-то в больнице и свое решение об аборте. К ней по очереди приходят ее сыновья Сережи, которые могли бы у нее быть. Или не быть. Спектакль и сама пьеса сконструированы так, что зритель не понимает реален ли хоть один из сыновей, с которыми встречается Надежда. Сделала ли она аборт или все-таки убежала из больницы окончательно – мы не знаем. О чем сожалеет героиня – о совершенном или, наоборот, о том, на что не решилась? Ни с одним из фантомов своих сыновей у Надежды не получается найти общий язык в силу разных причин, а последняя версия Сережи – человек с патологией, который может только рисовать карандашами на листке.

  Тема спектакля – самая спекулятивная какую только можно придумать – аборт. Вернее, отказ (читай: запрет) от него. И это настолько уместно, насколько вообще возможно говорить об этике в таком сложном вопросе и не попасть в тупик. Но не говорить невозможно.

  Можно ли сожалеть о решении не делать аборт? А можно ли пустить «бы» в такое свое настоящее? Вечный спор свободного выбора женщины и высокоморального представления о невозможности прервать зародившуюся жизнь.

  Другая не менее интересная смысловая линия пьесы и постановки в целом – обреченность. Ни один из БЫ-сыновей не проецирует счастья.

  Первый Сережа, приехавший в Сухой Лог поздравить мать с днем рождения, не обещает внуков, потому что женщины его не интересуют вовсе, да и вообще разговор с матерью едва ли клеится – такие они разные люди. У этого Московского Сережи есть пластический код, который периодически повторяется – нехитрая хореографическая композиция из нескольких мягких движений напоминающих жестовый язык. Это подчеркивает, что язык героев совершенно разный. Сережа почему-то уверен, что мать ничего не понимает, и как-то устало, без усилий пытается втолковать ей, что французский сыр с плесенью – это изящно. На самом деле, возможно, мать лучше его чувствует Францию, но через музыку – так просветлело ее лицо, и выпрямились плечи, и вся она как будто подтянулась и явно похорошела на минуту блестящего исполнения французской песни. Но Сухой Лог и Москва – две вещи несовместные. Наговорив дерзостей, Сережа прекращает разговор и замирает в глубине сцены.

  Появляется второй Сережа, который заявляет, что бросает мать и улетает в Канаду со своей женой, которую даже не представил матери. Но не все так жестоко только с одной стороны: сама Надежда совершенно не собирается признавать невестку и клянет ее на чем стоит свет. Именно поэтому сын сбегает. Его интонации чрезвычайно холодны, он едва-едва удосуживается выдавливать из себя скупые слова для объяснения на «вы» с матерью – залу все транслируется через микрофон, звук механический. Движения Сергея очень четкие, выверенные, он все время поворачивается под прямыми углами, и здесь начинают работать нехитрые декорации, которые до этого висели без дела – те самые непонятные проволочные фигуры – Сергей постоянно звякает ими, создавая неприятный звуковой фон для своих жестоких обвинительных приговоров матери.

  Третий непутевый Сережа – Серый – качок-алкоголик, который сидит у матери на шее. Он громыхает дверью-решеткой в поисках бутылки, кричит, угрожая и оскорбляя мать. Сережа угловато передвигается, рисуя шагами будто бы лестницу, которую никак не может пройти до конца. В ответ на признание матери в том, что она дала бывшей жене Сережи деньги на аборт, непутевый сын цинично отвечает, что и соседка от него беременна и деньги понадобятся и ей тоже. Последняя ступень лестницы пройдена, Серый уходит в глубину сцены к двери-решетке и затихает.

  Разговор с последним Сережей, который молча сидит и робко улыбается залу, становится монологом Надежды. Она, стоя за спиной сына-инвалида, рассказывает, что у нее есть единственное желание на день рождения, которое она сейчас же загадает.

  Записью звучат мысли женщины, которая вспоминает свои ощущения после аборта и рассказывает, как она теперь живет после этого и не может есть мясо. Мысли ли Надежды это или еще одно «БЫ» – сказать трудно. Все это время Надежда внимательно слушает собственный механический голос, так же стоя за спиной больного (фантомного?) сына.

  Запись воспроизводит именинные поздравления учеников Надежды, они называют ее второй мамой и желают исполнения желаний. Все четыре Сережи и сама Надежда внимательно слушают эти слова под медленно затухающий красный свет неонового контура. Кажется, эти пожелания в будущее – единственное, к чему нельзя применить сослагательное наклонение.

Фотографии предоставлены пресс-службой театра «Практика» 

Author

Поделиться: