ИВАН ОЖОГИН: «ХОЧУ ДЕЛИТЬСЯ РАДОСТЬЮ»

admin

Артист Иван Ожогин прошел долгий путь в музыкальном театре – от самобытного «Норд-Оста» до культового «Призрака Оперы». Сегодня кажется, что массовую популярность актеру и певцу приносят роли мистические и таинственные. «Бал вампиров», «Призрак Оперы», «Мастер и Маргарита», «Джекилл и Хайд» – главные герои этих мюзиклов противоречивы и неоднозначны и, наверное, могли бы стать для кого-то другого непосильной задачей, однако, благодаря сильной актерской и мужской харизме Иван Ожогин не только делает каждого персонажа уникальным, но и умеет сохранить себя.

  Лучшие и самые известные ваши роли – персонажи мистические, почти полностью принадлежащие темным силам. Но играете вы их так… Обаятельно, что ли? Возникает вопрос – не пропагандируете ли вы зло?

  Хотите сказать, что я – адвокат дьявола? Но я делаю только то, что необходимо с точки зрения убедительности жизни моего героя на сцене. Чем глубже я сыграю, чем многограннее представлю своего персонажа, тем больше у зрителя будет вариантов развития событий и тем более ему будут понятны выбор, терзания, мучения моих персонажей, связанные с их существованием… А ведь также нужно принимать во внимание и сложность выбора у антиподов моих персонажей, которых они «искушают» — Сары, Маргариты, Кристин… В любом случае, интереснее не четко показать, что хорошо, а что плохо, а помочь зрителю самому себе задать этот вопрос, и задавать его вновь и вновь, как можно чаще.

  Мюзикл «Призрак Оперы», идущий в Москве на сцене МДМ – российская лицензионная копия мюзикла, идущего в Лондоне и на Бродвее. Как работать над образом, когда он прописан до мелочей?

  Я твердо уверен, что здесь все зависит от актера, от его личного и профессионального опыта. Если актер хорошо обучен, а также обладает большим жизненным опытом, то он, конечно же, может лучше себе представить, что переживает его персонаж, какие страсти скрываются в нем. В результате получается, что у каждого актера свой Призрак, свое наполнение. Любопытно наблюдать, как варьируется эта роль в зависимости от страны, присущей ей культуре: ведь «Призрак Оперы» идет практически везде. Недавно, например, его поставили в Стамбуле. И везде, у каждого исполнителя роля – свой подход.

  Что же ваш Призрак взял именно от вас? В личном, в профессиональном плане?

  Мне сложно сепарировать, что из жизни взято, а что из профессии. Все сплетается в единое целое. У меня даже каждый спектакль отличается один от другого. Например, недавно я играл после двухнедельного перерыва и почувствовал особый подъем: настолько соскучился по материалу, по персонажу. Как будто появилось что-то новое. И для актера это очень хорошее чувство. Ведь материал знаешь и любишь, в нем «плаваешь», ощущаешь себя очень уверенно, но иногда хочется привнести новую нотку.

  Каким получается персонаж – иногда зависит и от настроения. Как бы неправильно это ни звучало. Важно то, с чем ты выходишь на сцену. Я играю в «Призраке Оперы»  порядка пятнадцати спектаклей в месяц. Подобный подход позволяет не уставать от роли и каждый раз привносить какое-то новое прочтение, открывать новые детали.

  Впрочем, сам персонаж – Призрак — достаточно изменчивый: его эмоции скачут от отчаяния до бешенства. Резкие смены настроения как раз и являютсяего отличительной чертой. И возможностей для шагов «влево-вправо» для исполнителя роли Призрака в этом мюзикле достаточно. Мизансценический рисунок выстроен очень грамотно, он позволяет герою существовать достаточно гибко, но в то же время закреплять удачно найденное. Персонаж развивается на протяжении каждого спектакля, заново проходит свой путь. Перед спектаклем настраиваюсь, но даже сам зачастую не знаю, каким герой получится на этот раз, с чем я выйду на сцену…

  В чем же тогда настройка, если неизвестно, каким получится персонаж?

  Я стараюсь отбросить все свои жизненные и бытовые вопросы и проблемы, выходить на сцену «чистым».

  А вы знаете легенду, на которую опирался автор романа «Призрак Оперы» Гастон Леру?

  Да, я читал, что в подземелье Гранд-Опера в Париже нашли скелет мужчины, который и является прототипом моего персонажа. По легенде на нем был найден перстень, и Призраки по всему миру теперь носят его реплики.

  Как вам кажется, почему людям свойственно все мистифицировать? Превращать в миф?

  Человеку свойственно придавать тому, чего он не в силах понять, мистические свойства. Вот в мюзикле «Призрак Оперы» персонажи очень подробно простроены, и им тоже свойственно мифически-мистическое мышление. Возьмем, к примеру, ту же Кристин. С самого детства ее жизнь связана с театром, с музыкой. В юном возрасте она теряет отца, известного скрипача, который перед смертью обещает прислать к ней Ангела музыки. И вот она попадает в театр, работает в мимансе, в эпизодических ролях, ей очень тяжело одной, без поддержки… Кристин попадает под влияние Призрака – ведь она ожидает того самого Ангела Музыки, которого пообещал прислать ее отец. Несмотря на то, что Кристин — очень сильная личность, ей настолько запало в душу обещание отца, что она начинает все воспринимать как знак и верит в своего Ангела.

  Если она – сильная личность, почему не осталась с Призраком?

  Вопрос этот, скорее, следует адресовать к Кристин…

  Но любой мужчина может задуматься, почему от него ушли. Так почему Кристин уходит от вашего персонажа?

  Потому что на нее действуют нравы той эпохи. Никто бы ее не понял, если бы она осталась с Призраком. Если бы они попытались выйти на поверхность, открылись, что бы их ждало?.. Было бы много проблем, прежде всего, во взаимодействии с другими людьми.

  Вами сыграно уже более ста спектаклей. «Призрак Оперы» сейчас и на премьере — есть ли отличия в персонаже?

  В любом случае, мне есть, куда двигаться. Я стараюсь с каждым разом делать свой образ все точнее и точнее, не забывать о своем внутреннем рисунке и о том, что вкладывал режиссер-постановщик.

  Москва познакомилась с санкт-петербургским мюзиклом по роману М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита».  Что-то изменилось в нем на московской сцене?

  Перенос спектакля из одного театра, из одного зала в другой, напоминает мне операцию по пересадке органов. Любой спектакль — это, действительно, очень тонкий, ранимый организм, который легко можно разрушить. Но, несмотря на перенос, зрители, похоже, остались довольны. Хотя не мне об этом судить. Даже коллеги, работающие в этом жанре уже не один год, после просмотра мюзикла отмечают, что получилось красиво и профессионально…  Всегда можно лучше… но здесь на ум мне приходят слова Сальвадора Дали, которые любил повторять мой педагог в ГИТИСе Игорь Николаевич Ясулович: «Не бойтесь совершенства, оно недостижимо».

  Роман Булгакова в последнее время становится настолько популярным, что скоро его уже можно будет называть «попсой». Все примерно знают сюжет, но забывают об основных смыслах. Как обстоит дело с театральными постановками романа?

  Любая интерпретация зависит как от актеров, так и от режиссеров, и от продюсеров. Конечно, есть соблазн и опасность скатиться в чистую популяризацию романа. Однако я не могу сказать, что этот путь так уж плох. Потому что ничего скверного не будет, если зритель после просмотра мюзикла возьмет роман и начнет его перечитывать. Ну что ж? Популяризация, так популяризация! Ведь до конца это произведение познать, пожалуй, обыкновенному человеческому разуму не под силу, так же как практически невозможно полностью познать одну из древнейших и мудрейших книг человечества — Библию. Роман Булгакова можно читать и каждый раз открывать новые грани, новые смыслы, и так его до конца никогда не понять. Причем каждый найдет свои параллели, соответствующие уровню собственного сознания, опыту прожитой жизни…

  В чем плюс воплощения «Мастера и Маргариты» в жанре мюзикла?

  Еще некоторое время назад бытовало мнение, что мюзикл не такой глубокий жанр, как, например, драма или опера. Позволю себе не согласиться, ведь все зависит от постановки. И мюзикл можно поставить очень тонко, попытаться донести до глубин сознания зрителя основные сокровенные смыслы, затронуть душевные струны…

  Например, помимо текстового пласта, а тем более, стихотворного, как в мюзикле «Мастер и Маргарита», или «Призраке Оперы», еще идет и музыкально-эмоциональная составляющая, и этот пласт может каждый раз отличаться в оркестровке, в голосоведении. Это создает дополнительные слои информации. И происходит это не технически, а идет само, изнутри.

  Узкопрофессионально, но очень точно говорил Юрий Борисович Шерлинг, с которым мне посчастливилось  работать на спектакле «Черная уздечка белой кобылицы»: «Там, где заканчивается стопроцентное кипение текста, начинается pianissimo вокала. Когда заканчиваются слова, когда мы уже не можем говорить, начинаем петь, постепенно доходя до fortissimo. А когда не можем и петь – начинаем танцевать».

  Полагаю, именно поэтому у жанра мюзикла столько поклонников по всему миру: мы объединяем все средства выразительности в одном сценическом произведении. Это и танец, и пение, и музыка, и изобразительное искусство.

  Как развивались ваши личные отношения с романом?

  Я начинал с ним знакомиться, как и большинство людей, в школе. Тогда роман я не осилил. Либо читал выборочно, либо останавливался. С возрастом это изменилось. Как любая хорошая книга, «Мастер и Маргарита» открывается читателю по мере собственного развития, роста. Каждый раз, открывая роман, я нахожу в нем что-то новое для себя, будто я опять читаю его заново. Отзывается то, что тревожит и волнует в момент прочтения. И в этом – особая притягательность этого произведения.

  Готовясь к роли Воланда, я читал не только роман, но и черновики, наброски и другие произведения Булгакова, сюжеты и герои которых перекликаются с романом. Поэтому, я надеюсь, мне удалось копнуть глубже, понять замысел, который заложил в героя сам автор. Но многое в трактовке спектакля зависит и от продюсеров, и от партнеров. С разными актерами играешь – разная история получается. У нас в «Мастере и Маргарите» три разных состава исполнителей. Мало того, что, играя с одними и теми же партнерами, можно поднимать разные вопросы, так еще и к каждому исполнителю надо найти свой подход, понять, что в данный момент времени мы хотим сыграть. Бывает, что договариваемся: «Давай сегодня об этом» – «Давай попробуем», «А я хочу сегодня о другом» — «Хорошо, я тоже подумаю».

  Роль Воланда – некоторое соприкосновение с тьмой. Как выходите из нее?

  Я стараюсь не погружаться во тьму. Играть некоего младшего брата-хулигана. Искушающего, ставящего очень непростые задачи перед человеком, но все равно в итоге помогающего. Как, собственно, в эпиграфе к роману Булгакова, взятого им из «Фауста» Гете: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Но все-таки в финале спектакля, когда Маргарита остается с Мастером, а тот произносит Пилату «Свободен!», у меня внутри ликует какое-то светлое и радостное чувство. И это несмотря на то, что мой герой полностью опустошен. Видимо, этот персонаж находит позитив в любой ситуации.

  Публика уже привыкла видеть вас в известных ролях: графа фон Кролока из «Бала вампиров», Призрака из «Призрака Оперы», Воланда, Джекилла/Хайда – приходится ли на ваших сольных концертах как-то оправдывать эти ожидания, подстраиваться под желания?

  Когда такое происходит, я знаю всегда, что мюзиклы пройдут «на ура». Но я стараюсь давать их очень дозировано. Если я делаю программу романсов, я выстраиваю ее «от и до» в этом жанре. Если же мюзикловую, то хочу показать, донести до людей что-то новое, что мне нравится, что я чувствую. Хочу делиться своей радостью, своей любовью к произведениям. Выстраиваю все в одном жанре, или же постепенно, плавно переходя от одного к другому. Иногда по-новому интерпретирую уже знакомое зрителям произведение, исполненное много раз мною и другими исполнителями…

  По приезде в Москву вы были «ульяновским» артистом, начиная работу над «Балом вампиров» в Санкт-Петербурге – «московским», сейчас же вас воспринимают как санкт-петербургского. Так откуда же актер Иван Ожогин?

  Любой город,  в котором человек проживает определенное время, так или иначе накладывает свой отпечаток. Но город, в котором родился, навсегда останется чем-то родным. Даже если тебя уже ничто с нимне связывает, он все равно будет с тобой в мыслях, в воспоминаниях. Улицы, по которым ты ходил, где влюблялся, начинал свою трудовую деятельность, учебу – все это будет присутствовать в тебе. Из Ульяновска я очень много взял для профессии, да и характер мой сформировался там же. Характер, воспитание, привычки – все оттуда!

  Конечно же, большое влияние на меня оказала и Москва, в которой я оказался в мои восемнадцать лет. Это было начало моей самостоятельной жизни. И, естественно, это были очень тяжелые времена. Студентам не разрешали работать. Тем не менее, мы как-то пытались выживать на пятьдесят долларов в месяц и мешок картошки на три месяца. Гречка, кефир… Но кстати, я тогда впервые в жизни поправился! Приехал домой – мама меня не узнала, посмеялась тогда: «Надо было тебя раньше отправить!» Она за меня очень переживала и скучала, но все равно желала мне удачи, хотела, чтобы я продолжал заниматься профессией.

  Итак, человек – из Ульяновска. А актер?

  Тоже из Ульяновска! Именно там я получил первое представление о театре. Потому что Ульяновский Драматический театр в то время был одним из самых лучших театров России. Ездил на фестивали, получал первые места. Все это, в первую очередь, благодаря своему художественному руководителю Юрию Копылову. Юрий Семенович набирал тот курс, на который я попал. Сейчас спустя годы и, имея определенный опыт работы, я с уверенностью повторяю: он – один из лучших режиссеров страны. А может быть, и мира. Первый опыт работы в музыкальном спектакле я тоже получил именно там. Спектакль по профессионализму не уступал, а в чем-то и превосходил то, что я видел потом в Москве и Санкт-Петербурге.

  Как вы стали «санкт-петербургским»?

  Может, именно то, что я актер «ульяновский» и сыграло свою роль в том, что мне ближе оказался Санкт-Петербург. Наверное, по скорости жизни, по культуре, по людям мне комфортнее в Петербурге и работать, и жить. Сейчас я его считаю своим городом. Мы переехали всей семьей, и всем там комфортнее, за исключением, пожалуй, сына: он скучает по своим московским друзьям. Но я верю, что друзья появятся, главное – найти свой круг общения.

  А существует ли на самом деле разница в культуре двух столиц?

   Москва и Санкт-Петербург — очень разные города. Я думаю, что уровень культуры Санкт-Петербурга очевиден. Да, это расхожая точка зрения, но это действительно так. Потому что я не могу себе представить в столице ту легкость в общении с художественными руководителями театров, с директорами театров, бизнес элитой, которую я вижу в Санкт-Петербурге. В Москве иногда чувствуется излишнее напряжение, стресс… Не говорю, что это везде и у всех, но все же присутствует.

  Сейчас очень многое происходит в искусстве вообще и в театре в частности, что вызывает недоумение. Явное или кажущееся возрождение цензуры, разделение искусства на чуждое и правильное, что вы думаете об этом?

  Я думаю, что музыкальному театру и мюзиклу в частности цензура не грозит. Ведь в большей степени мюзикл – индустрия развлечений, коммерческий театр. В первую очередь он будет развлекать. Его обучающие функции тоже есть, но они глубоко спрятаны и зачастую специально завуалированы, воздействуя на самые глубокие слои сознания человека.

  Сложно сказать, какие темы в дальнейшем будут выбирать мюзиклы… Вот сейчас в Театре Мюзикла Андрей Кончаловский собирается ставить «Преступление и наказание». Какой будет эта постановка пока неизвестно, но все-таки это переработка классики. На мой взгляд, цензура сейчас в первую очередь в головах, и касается она журналистики, репортажей, статей – того, что и как освещается.. Кажется, что СМИ – это самое распространенное средство воздействия на читателей и зрителей… Не знаю, как другие виды искусства, но мне кажется, что театр будет испытывать трудности в последнюю очередь. Последний кризис – конца прошлого года – показал, что в театры все равно ходят. Я сужу по мюзиклам «Призрак Оперы», «Мастер и Маргарита», «Джекилл и Хайд» – несмотря ни на что, у нас оставались полные залы.

  Вы упомянули о том, что СМИ – «самое распространенное средство воздействия». Но СМИ бывают очень разными. Вот каким должен быть журналист, который пишет о мюзиклах?

  В первую очередь, он должен разбираться в жанре. Знать его не только теоретически, прочитав статью в Википедии. Видеть максимальное количество постановок, знать о развитии жанра не за последние три месяца, а за несколько лет. По крайней мере, знать то, что происходит в России. Все отслеживать. Ему необходимо уловить мысль артиста, у которого он берет интервью, а затем, сохранив слова и мысли, немного скорректировать форму, сделать ее не разговорной, а литературной.

  В нашей стране есть очень грамотные журналисты и издания, пишущие о мюзиклах. Есть и не очень… Иногда мне присылают либо подстрочник, либо что-то совсем не похожее на то, что я говорил. Начинаешь вносить правки, а редактор говорит: «Это в формате нашего издания, ничего менять не будем!» Подобным поведением, к сожалению, грешат и крупные издания. Фразы, вырванные из контекста, мысли, противоречащие одна другой…

  Ваша популярность нашла вас не сразу. Но сейчас все больше набирает обороты. Скажите, слава меняет?

  Конечно. Это всегда палка о двух концах. С одной стороны становится больше людей, которые хотят с тобой общаться и дружить, а с другой – тот круг, с которым хочешь общаться ты, сокращается. Вокруг много хороших людей, но есть и недобросовестные, нечестные, со скрытыми мыслями. Общаются не потому, что я – это я, а затем, чтобы сказать: «Я общаюсь с Иваном Ожогиным, это он — Призрак оперы!»  Наверное, подобное желание показать, что ты с кем-то на короткой ноге – проявление тщеславия, не знаю…

  Тщеславие – один из распространенных пороков, среди артистов, кстати, тоже. А какие пороки у Ивана Ожогина?

  Пожалуй, это самый сложный вопрос для меня сегодня… Не потому, что «знаю, но не скажу» или не знаю, потому что их нет… Наверное, пороком является то, что больше всего мешает. Для меня – это моя лень.

  Лень – при таком графике?!

  Да. И плотный график иногда становится оправданием: «Я это сделаю потом, отложу на завтра, у меня же такой график…» Но часто не получается «делать потом» – и это значит, что в последние два дня перед концертом приходится учить песни к нему. Это, конечно же, нехорошо, и это то, чему мне еще предстоит научиться: организовать свое пространство и время с точностью до минуты. Иногда кажется, что это необычно – что у  актера график может быть расписан на два-три года вперед: контракты, спектакли, съемки. Но именно так, а не «стихийно» работают в Европе, за рубежом. Начинаем работать и мы здесь, в России.

  Но у вас у самого все расписано…

  …Пока еще не так подробно и надолго. И есть другие мероприятия разовые, нерегулярные, к которым надо каждый раз заново готовиться. На них я на сцене отдыхаю.

  В вашей биографии было пение в церковном хоре. Пожалуйста, расскажите об этом подробнее.

 Я пришел в Николо-Угрешский ставропигиальный монастырь, когда не было постоянной работы по профессии. Жил неподалеку и попросился петь в хоре за небольшие деньги. Потом пригласил своих друзей из театра, мы организовали профессиональный церковный хор. То есть не семинарски-студенческий, а специализирующийся именно на служебном пении. Со временем при монастыре открылась детская хоровая студия «Угреша». Как и в музыкальной школе, в ней преподают нотную грамоту, сольфеджио, вокал, хоровое мастерство. Сейчася являюсь почетным музыкальным руководителем этой студии.

  Вы – православный верующий, каково же играть все сложные мистические роли?

  А как их играть без внутренней веры? Ведь иначе можно уйти в сторону тьмы. Перед тем, как соглашаться на роли, я, конечно же, во многом сомневался. Когда я получил предложение исполнить роль графа фон Кролока в «Бале вампиров», который тогда ставился в Санкт-Петербургском театре музыкальной комедии, я пришел к батюшке советоваться. Он сказал: почему вы должны отказываться от предложения по работе, которое поможет обеспечить семью? Более того: именно от вас зависит, как вы представите и интерпретируете этот образ. Это правда. Однако многое зависит и от постановки в целом, и от настроения зрителей. Не так давно один из зрителей, очевидно, не принявший авторскую интерпретацию одной из постановок с моим участием, выходя из зала, выкрикнул: «Как вы вообще можете это играть? Неужели вам не стыдно?» Пожалуй, можно ответить так же, как и батюшка: «А почему же мне должно быть стыдно за свою работу?»

  Какой строчкой из песни вы бы описали свою жизнь сейчас?

  «А все бегут, бегут, бегут, бегут…» На самом деле, можно много песен вспомнить… В разные моменты жизни – своя.

  Какие роли хотели бы сыграть?

  Я бы попробовал роль Раскольникова, мне это интересно, так как роман Достоевского меня полностью захватил. Я абсолютно уверен, что «Преступление и наказание» рано преподают в школе: максимум один-два процента учеников могут понять его в таком возрасте. Его надо читать с определенным жизненным опытом. Я читал – оторваться не мог. Мне кажется, что Раскольников мне близок. Я бы очень хотел сыграть Христа, так как для меня это было бы нечто совершенно новое. Еще было бы интересно поработать с образом Жана Вальжана из «Отверженных» Гюго, хочу понять этого героя.

  В финале интервью пару слов для зрителей, что называется «от себя».

  Мне кажется, что, к сожалению, не так много людей пытается проникнуть в суть персонажей. Я хотел бы, чтобы внимательнее смотрели за игрой, за тем, что происходит, почему это происходит. Понимать, что я, мой персонаж хочет сказать. Искать это во всех спектаклях. Ведь если постановка заставляет о чем-то задуматься, это показатель высокого качества.

Беседовала Наталья Сажина
Фото: Вика Ламзина, Любовь Улаева,
Юрий Богомаз, Мария Ковалева,
Сергей Журавлев, AlishaTwins

Author

Поделиться: