СВЕН НОРМАНН: «МОЖНО И ГОЛЫМ, ЛИШЬ БЫ НЕ ПЕТЬ»

Но как еще назвать человека, у которого получается занимать свое место по жизни, играть правильную роль? Будь то роль коварного Одиссея в софокловском «Филоктете», жестокого шекспировского Просперо или томной леди в сетчатых чулках, цитирующей Бодлера в декадентском «Cabaret de Paris»… Наша беседа со Свеном проходила в керамической мастерской театра РамбаЦамба под акомпанемент барабанов (за стеной репетировали РЦ-музыканты) и cчастыми «смеховыми паузами». Оказалось, что oстроумие и обаяние актера в жизни не уступают его сценической харизме. 

  Свен, расскажите, как вы оказались в РамбаЦамбе?

  До того как я начал работать здесь, я проходил обучение для работы в офисе. Но быстро понял, что на так называемом первичном рынке труда мне не пробиться. Кроме того, офисная работа, честно говоря, не та сфера, в которой я хотел бы остаться на всю жизнь, я это для себя четко понял. Потом я узнал о РамбаЦамбе. Tочнее, я слышал об этом театре давно, но не знал, что этим можно заниматься профессионально. Я думал, это просто группа, которая вечерами встречается, репетирует, и с какой-то периодичностью играет спектакли. А оказалось, что для людей здесь это основная профессия. Так что я пришел сюда посмотреть-познакомиться, и очень воодушевился. Меня сразу привлекла серьезность подхода. То есть не было такого: ты передвигаешься в коляске, значит, нам подходишь – нет, мы заинтересованы в твоей актерской игре, а не в твоем диагнозе. Мне это очень понравилось. Я не думал, что меня прорвет на такую эмоциональность, но я даже расплакался. Так получилось, что для меня не оказалось места в той группе, куда меня должны были распределить после учебы, и мне предложили поработать в театре РамбаЦамба. Я сказал: никаких проблем. С 2008 года я в штате.

  То есть вы стали актером случайно? Или было что-то вроде детской мечты?

  Да, точно. В семнадцать лет я понял, что хочу стать актером. При этом мечтал попасть в кино, быть звездой сериалов: о, я люблю мыльные оперы! В начальной школе у нас был кружок кукольного театра, потом я стал петь в хоре, но когда мой голос сломался в подростковом возрасте, с ним пришлось завязать. Затем я попал в школьную театральную группу, где и осознал, что хочу заниматься этим профессионально. Да, я учился совсем другому, но мне было ясно, что работать в офисе я не буду.   

  Как отреагировали ваши близкие, когда вы стали членом РамбаЦамбы?

  Мама всегда говорила, что не будет вставлять мне палки в колеса, что я должен идти своим путем по жизни и на своем опыте понять, что мне подходит, что нет. Но РамбаЦамба ей всегда нравилась, так что никаких проблем не возникло.  

  Сегодня это ваше место работы. Сколько времени длится рабочий день в РЦ?

  В среднем, 6-7 часов, основное время работы — с 9 до 16. Если мы играем спектакль, в том числе по выходным, то c 13 до 21.30-22. Мы здесь обедаем, затем репетируем, потом подключаются гримеры и костюмеры.   

  В рутинной работе РЦ есть нелюбимые тренинги, где приходится себя заставлять?

  Ха-ха, а можно Эстер (руководительница пиар-службы, присутствовавшая при нашей беседе) выйдет на минутку? Нет, зря я это сказал. Ведь критиковать по существу мне нечего. Физически иногда бывает тяжело, но это нормально, ведь актерское мастерство связано с телом, так что много времени уделяется физической тренировке. Но кое-что я действительно не люблю. Моим первым заявлением в РЦ было, что я не могу петь. Что касается ролей – все что угодно, но с пением у меня проблемы. Однако все сказали, что у меня неплохо получается. Так что сейчас я пою в двух спектаклях. Но я–то знаю, что не певец, у меня ужасный голос.

  У вас всегда очень много текста на сцене, не случалось забывать его на сцене?  

   О да, я вспомнил, что еще мне не нравится в работе – техника импровизации, это ужасно, я этого не умею. Я могу работать, только если у меня есть четкие указания, что мне делать: здесь ты едешь слева направо, в таком-то свете говоришь то-то и то-то, — все супер! А если мне говорят: вот твоя ситуация, а это ты в ней, давай играй. Тогда выходит…. эммм, эээ, молчание… Хотя сейчас мне даже нравятся такие рабочие ситуации,когда мы играем спектакль и что-то идет не так — при имеющихся условиях я могу неплохо импровизировать. Когда есть канва действия, на которую я могу опереться, и знаю, что должно быть следующим. Но если мне нужно с ходу импровизировать, это кошмар, я точно не артист этого жанра.

  Отдельно перед зеркалом репетируете или хватает отработки в РЦ?

  Многие репетируют перед зеркалом, но мне это не подходит. Образ, который я вижу в зеркале, отрабатывая какие-то вещи, — это мое отражение, мое видение. Я могу сказать: да, это выражение лица – то, что нужно. Но в конечном итоге, решает режиссер, хорошо это или нет.

  А вы всегда с ним согласны?

  Большей частью. Иногда бывают моменты, когда я думаю, что можно было бы сыграть по-другому. Я мыслитель, а это не всегда хорошо для актера. Я работаю от головы, для меня определенные вещи должны быть понятными и логичными. Если я вижу, что в такой ситуации я бы не поступил так, то у меня будет проблема с тем, чтобы сыграть это.

  Мнению критиков доверяете, после премьеры рецензии читаете?

    Нам их читают в группе, после чего мы их обсуждаем. Сам бы я вряд ли купил в киоске газету со «статьей обо мне». У нас есть принцип в РЦ: актеры, друг друга не критикуют. Это делает режиссер после спектакля или репетиции, говоря что-то о каждом. Мы пытаемся это учесть и исправить в следующем спектакле. Критика – двигатель креативности, когда ее нет, заканчивается искусство и развитие. Другое дело — друзья, приходящие в театр: мне кажется, они думают, будто я жду от них похвалы. Это очень мило, но я предпочитаю, чтобы мне сказали: «Свен, ты отличный парень, мы с тобой всегда будем друзьями, но в этой сцене ты облажался». От такой честности наверняка будет больно, и ты подумаешь: ну конечно, этот-то много понимает! Но потом все равно об этом задумаешься. Моя мама всегда честно говорит, если я переигрываю. Конечно, режиссеры тоже тебя критикуют, а они компетентные, опытные люди, но критику родных и друзей принимаешь ближе к сердцу. 

  В РЦ вы часто играете плохих парней. И довольно органично выглядите в этих ролях. А сколько в них от самого Свена Норманна?  

   Интересный вопрос. С одной стороны, в каждой роли есть что-то от Свена Норманна. Я тот, кто ее наполняет, кто думает вечером перед сном о том, как ее сыграть, можно ли привнести в нее что-то из своего опыта. Например, Просперо из Lost Love Lost (самый масштабный спектакль РЦ, поставленный по текстам шекспировских «Бури», «Отелло», «Гамлета» и «Ричарда III» и собравший на сцене всеx 35 артистов театра, — прим. автора), я, конечно, никогда ничего подобного не делал в жизни, но думаю, темная сторона есть в каждом из нас, нужно только внимательно покопаться в себе. В работе актера есть две интересные вещи: первое – собственная наполненность, и второе – умение ее продемонстрировать. Если я играю кого-то печального, я должен сначала в себе разобраться с этим чувством. А потом, как актер, проецировать это на внешний уровень, что гораздо сложнее.

  Психологически такие роли оставляют какой-то след?

  Так чтобы я ехал из театра домой в депрессии – нет. Иногда после грустного спектакля какие-то мысли вечером приходят, но это хорошо. Это же здорово, что ты можешь что-то такое чувствовать. А вот перед спектаклем я часто говорю сам с собой – такая типичная картинка: едешь в метро и проговариваешь свой текст. Конечно, я это делаю не так, как играл бы на сцене, но люди все равно смотрят. Это своего рода медитация для меня, ну и текст учу.  

  У вас есть любимая роль в РЦ?

  Какую-то роль я не хотел бы выделять, потому что в каждой есть что-то прекрасное, и все они очень разные. У меня есть любимый спектакль — «Cabaret de Paris». Принято думать, что это веселая постановка: в ней много смеха и песен. Но на самом деле, это ужасно грустная история, ведь речь идет о распаде театральной труппы, ее конец обозначается уже в начале, но мы до самого финала не знаем, выстоит ли она.

  Расскажите о своем опыте в кино. Как вы попали в проект «Menschenliebe»?

   Ах да! Максимилиан (Режиссер Махимилиан Хальсбергер, — прим. автора) собирал материал для выпускной работы в киноакадемии по теме «Cамоопределение людей с ограниченными возможностями и их сексуальная жизнь», так и вышел на РЦ. Он хотел снять историю про то, как человеку с ограниченными возможностями в обществе закрыт доступ ко всему, что касается эротики и сексуальности. Вначале моя кандидатура даже не рассматривалась, но потом он увидел меня в «Lost Love Lost» — ох, сейчас это прозвучит невероятно высокомерно — и подумал: а у парня актерский талант. Мы поговорили. Для Максимилиана важны вещи, заметные с необычного ракурса. Не то чтобы табуированные, но такие, на которые нормальный человек смотреть не будет. Я сказал: «Да, все, что хочешь, но ниже пояса я не раздеваюсь». В итоге, конечно, пришлось. Но это был прекрасный опыт. В том числе потому, что фактически это была не роль, а я сам. За ролью всегда можно спрятаться. В документальном фильме не спрячешься.

  И не было сомнений: участвовать в работе над такой темой в молодой команде, при этом играть самого себя?

   Я открытый человек. В том числе, что касается темы моей гомосексуальности или сексуальной жизни. Честно говоря, когда Максимилиан мне сказал, что меня нужно снять раздетым и показать в каких-то интимных моментах, я задумался. Мне пришлось себя в чем-то преодолевать. Мы много дискутировали. То есть, не было такого, что он говорил что-то cделать, и я просто выполнял. Мне нужна была аргументация, обоснование каждого шага. Я не хотел участвовать в чем-то, отдающим вуайеризмом. Конечным результатом я остался очень доволен.

  А какова была реакция близких?

  Друзья все нормально восприняли, а вот реакции родителей я побаивался. В итоге моя мама сама пришла ко мне, чтобы посмотреть фильм со мной. У нас очень открытые отношения. Я только предупредил ее, что без обнаженки в фильме обойтись не удалось. Я боялся реакции родителей на постельные сцены, а их у меня в фильме несколько. Мама сказала, что все неплохо. А отец меня особенно порадовал. Была только одна вещь, которую он раскритиковал – работа оператора. А я-то думал, вот сейчас будет постельная сцена, и он начнет выговаривать мне, почему я на это пошел, а он только сказал: «Свен, эти кадры в начале какие-то странные, как-то по-детски сделаны». После этого у меня не осталось ни страхов, ни сомнений.

  Работа перед камерой сильно отличается от работы на сцене? 

  Колоссально. В кино можно прерваться и начать заново. А я еще такой Мистер Все-Должны-На-Меня-Смотреть. Я не знаю, сколько раз Максимилиан во время съемок говорил: «Свен, не смотри в камеру». А для меня камера была публикой, на которую нужно работать, очень близко. 

  Есть желание дальше работать в кино?

  А то! Как раз только что был на кастинге для небольшой роли ди-джея. Проблема в том, что съемки довольно сложно совместить с моей основной работой в РЦ, хоть это всего три съемочных дня в апреле-мае, время крайне неподходящее, потому что мы работаем над премьерой,которая должна состояться в июнe. Но я пока еще не знаю, получу ли ту роль в кино.

  О какой роли мечтает Свен Норманн в театре?

  Главного злодея! Особенно мне нравятся характеры, которые становятся злыми в процессе. Надо, чтобы герой вначале был хорошим, а потом с ним что-то происходит, и он становится злым. Или наоборот, когда вначале он злой, а потом становится добрым. Когда есть возможность выбора – очень интересно наблюдать, почему человек выбирает тот или иной путь. Мефистофеля сыграл бы. Еще в школе мы разбирали «Фауста» и пришли к выводу, что он не плохой, Фауст сам виноват. Или, например, Одиссей в «Филоктете» — почему он злой? Я каждый раз себя спрашиваю, почему же я такой негодяй?  

  К своим тридцати годам вы довольны тем, как складывается ваша жизнь?

  Актерство — моя страсть. Я стал актером не потому, что цех керамики был полон, и в цифровых СМИ для меня не нашлось места, или потому что мне сказали, что я не могу ничего другого. Я актер, потому что я всегда этого хотел, это то, ради чего бьется мое сердце. Не хочу говорить каких-то громких слов и впадать в патетику, я просто убежден, что это то, чем я хочу заниматься. Вот если бы еще не петь. Но я, увы, должен по контракту, это моя профессия, если б я заранее это знал… я бы попросил это прописать: все, кроме пения.

Беседовала Полина Мандрик
Фото: Йонас Людвиг Вальтер, Роб де Врий,
Ральф Хеннинг, Мелани Бюнеманн