ГИЗЕЛА ХЁНЕ И ЕЕ СУМАСШЕДШИЙ ТЕАТР

admin

Десять часов утра, «Культуроварня» (Kulturbrauerei) – культурный центр в берлинском Прэнцлауэрберге, укрывший в своих стенах несколько выставочных залов, музеев, театров, клубов и художественных мастерских. «Инвалиды и их сумасшедший театр» – с разбегу отталкивая к Гессе, приглашает вывеска театра РамбаЦамба – мне сюда.

  Более двадцати лет здесь, в творческой мастерской, люди с ограниченными возможностями занимаются искусством. Никаких терапевтов и пациентов – только профессионалы. Скульптуры и картины участников продаются с благотворительного аукциона, а театральная труппа может похвастаться сотрудничеством с режиссерами, хореографами и оперными исполнителями со всего мира. В конце 80-х Гизела Хёне и Клаус Эрфорт основали творческое объединение «Солнечные часы», и на его базе театр РамбаЦамба («веселье, переполох»). Мотивация у театральной пары была более чем серьезной – творческое развитие их сына Моритца, родившегося с синдромом Дауна.

  И сейчас я как раз жду встречи с фрау Хёне, рассматривая афиши прошлых сезонов РЦ и работы мастерских. В 10.05 в фойе театра после утреннего тренинга с шумом высыпает труппа. Моритц, Йонас, Цора, Неле, Иоахим…. Многие уже знакомы по спектаклям, видео в интернете, статьям в прессе, сами они давно привыкли быть на виду. «Привееееет, привееет!» – многоголосно протягивают мне актеры, усаживаясь за общим столом завтракать. Сопротивляться этой волне добродушного обаяния никак не получается. Пытаюсь собрать растянувшийся до ушей рот в сдержанную улыбку, когда последней заходит Гизела Хёне. Клубок энергии, сила и ощущение какой-то внутренней правоты пружинит в каждом ее жесте, она знает, что и почему она делает и, кажется, доказывать никому ничего не собирается. Энергично-сдержанное рукопожатие: «Вы уже здесь. У меня полчаса времени, что вы уже видели в нашем театре?» Руководители театров зачастую не самые мягкие люди, а работа с особенными актерами, видимо, наносит дополнительный «защитный слой». Тем удивительнее было наблюдать, как в процессе беседы преображалась эта женщина. Говоря о своих актерах, репетициях, пересыпая речь шутками и объемными жестами, разгораясь и разгоняя скорость речи до пулеметной очереди, Гизела Хёне к концу нашей почти часовой в итоге беседы, меня безоговорочно покорила, осталось лишь пожалеть, что сама она больше не играет. Такая энергия, должно быть, прошибает до последнего ряда.

Гизела Хёне о своем сумасшедшем театре:

 Репертуарная политика

  Спектакли рождаются по-разному. В основном, я сама обращаюсь к режиссерам с предложением, но выбор материала оставляю за ними. Например, спектакль «Времена года» получился из нашей совместной работы с финским хореографом Томи Паасоненом. До сих пор у нас было мало приглашенных режиссеров, в течение многих лет спектакли ставили только Клаус и я. Выбирая материал, мы в первую очередь думали о труппе: что будет развивать актеров, какие роли им нужны. С другой стороны, мы всегда были политическим театром, поднимая актуальные темы. Несовершенство человека, дискриминация, гендерные проблемы, – все это нас волнует, – или, например тема художника как аутсайдера. Люди с ограниченными возможностями имеют особенности самовыражения в силу необходимости постоянной жизненной борьбы, а художники как раз ищут это особое самовыражение.

  Я думаю, в будущем мы продолжим работать с этими темами. И будет больше молодых приглашенных режиссеров. Но мало, чтобы у них было время и желание. Режиссер должен показывать качественную работу, а не просто прийти и поставить один спектакль, поверхностно решив, кто что умеет – в таком случае не было бы развития актеров. Нужен серийный подход. Когда они ставят третий-четвертый спектакль, то уже знают сильные стороны каждого из членов труппы и могут целенаправленно с ними работать. В ГДР такая ансамблевая политика была очень важна, поскольку развивала потенциал актеров, их репертуар средств выражения.

Эксперимент как живой процесс

  Разумеется, все несколько смешивается, театр всегда в той или иной степени остается режиссерским. Но мы не делаем этих модных экспериментов. Мы и сами по себе изначально большой эксперимент: до недавнего времени театра с людьми с ограниченными возможностями вообще не существовало. И спустя двадцать пять лет мы продолжаем слышать от зрителей: «Знаете, это все так необычно и ново!» И каждый раз нужно решать заново, кто какую роль как сможет сыграть. Никогда не знаешь в процессе творческого поиска вместе с актерами, какую форму обретет спектакль в итоге. Актеры в прямом смысле ничего не поставляют готового. Им либо интересно, либо нет. Если никак не получается заинтересовать их чем-то, лучше это оставить. Процесс очень живой, и через три недели репетиций спектакль выглядит совсем иначе, чем задумывался изначально. Форма остается открытой, но при этом, мы стремимся рассказать историю, что отличает нас от так называемого дискурсивного театра. Некоторые считают, что можно набросать в спектакль всего побольше, а зритель сам пусть разбирается. Мы же хотим, чтобы в итоге все увязалось в историю и не сбивало с толку.

Работа актера над собой

  Актер должен быть убедителен. Со слабыми актерами я не достучусь до публики. Эти люди на сцене сами по себе остаются настолько непонятными для большинства, даже если это смешанная группа, зрители все равно задаются вопросам: а что с этим, а что у этого… Если еще и материал спектакля непростой, зритель остается перед лабиринтом, не понимая, как устроены эти «ограниченные» актеры, как они играют. Поэтому в спектакле должна быть, прежде всего, идея и структура, которой бы подчинялась актерская работа.

  Включенность актеров в творческий замысел бывает очень разной, поскольку они сами все разные. Есть так называемые актеры «от живота»: им не нужна вся концепция, достаточно знать свою часть, они понимают, где сыграли хорошо, когда могут заигрывать с публикой, как нужно отыграть поклоны, чтобы сорвать больше аплодисментов. Другие «играют головой» и работают, прежде всего, с текстом. Актерам остается свобода импровизации, не только во время репетиций, но и иногда и в самом спектакле.

  Не всем и не всегда нужно быть посвященными в глобальный замысел. Я вообще работаю преимущественно не с концепцией. То есть, мы, конечно, разбираем спектакль, но на очень конкретном уровне. Возьмем тему добра – когда человек добр? Что отличает человека с синдромом Дауна, по природе своей добродушного и всепрощающего, и человека, которого воспитали, что быть добрым – это хорошо? Из таких отправных точек можно развить интересную историю.

Строгая, но честная

 Если актеры совсем не хотят чего-то делать – что ж. Я не навязываю что-то совершенно чуждое и непонятное и стараюсь объяснить им сначала, показываю, как сыграла бы сама, играю с ними, смотрю за реакцией. Если все равно не идет, уступаю. Я не строгая ради принципа, но слежу за тем, чтобы они сконцентрировано работали. И чтобы то, что мы вместе наработали, качественно развивалось дальше. Это для их же блага, они способны на большее.

  Надо сказать, для людей с синдромом Дауна довольно типичны медлительность и вялость. Если иногда кто-то засыпает, это нормально. Тогда я могу и вскрикнуть у них над ухом: «Эй, проснись!» Если я буду их только хвалить, можно забыть о спектакле. Публика, может, и не заметит: они все равно хорошо сыграют и останутся в канве спектакля, но будет отсутствовать искра, необходимая, чтобы они засияли. У меня есть отдельные приемы, например, поставить их перед проблемой. После премьеры: «Вы были великолепны! Но, знаете, в чем проблема даже самого хорошего актера? Никто не может быть великолепным во второй раз. Мы можем это опровергнуть?» – «Да!!!» Или: «Сегодня мы должны сыграть очень легко, будто паря в воздухе, постоянно стремясь вверх». Все сосредотачиваются на этой задаче, и получается качественный спектакль. Так, с этими заданиями, сохраняется свежесть постановок. Они верят мне, потому что знают: я говорю то, что думаю. И поэтому я могу их безгранично хвалить, и они радуются этой похвале. Но после нее последует новое задание. Я строгая, но честная.

«Вот он я!»

  Если зрителя лично история не трогает, он останется в стороне. Такие постановки у нас тоже были. Но сильная сторона наших актеров как раз в том, что они могут задеть за живое. Например, «Монгополис» (спектакль, в котором как раз выставляется напоказ «монголоидность» людей с синдромом Дауна, – прим. авт.), который мы поставили в 2003 году, по-прежнему актуален. При этом, спектакль смешной, классный, ироничный. Но люди после просмотра говорят: есть одна любовная сцена между Адамом и Евой – она очень наивно сделана, почти по-детски, вот без нее спектакль не был бы и вполовину так хорош. Главное – то, КАК актеры играют – это их козырь! (Маленькая женщина с седыми волосами на этом КАК резко ударяет ладонью по столу, ее голос звенит юношеской безграничной убежденностью, а горящие глаза, кажется, готовы прожечь насквозь любого, кто еще не понял, что ее актеры самые лучшие). Этот кусок сердца нам нужен! Когда я вижу их такими на сцене, я не могу поверить в то, что благодаря пренатальной диагностике, такие люди скоро не будут появляться.

  То, как они играют роль, как они обращаются с темой, как они танцуют, двигаются на сцене – все это другое. И я не пытаюсь это как-то заретушировать. На улице я бы отвернулась от такого человека, потому что нас с детства учат, что глазеть неприлично. А здесь актер говорит: «Смотри. Вот он я. И вот что я тебе покажу, софитов побольше!» Вы должны смотреть, а не отворачиваться. И это гениально, просто фундаментально!

Позитивная дискриминация

  Я сама постоянно задаюсь вопросом, как себя вести. Должна ли я помочь кому-то из актеров-колясочников, кто сам не может дотянуться до дверной ручки; другим людям я бы тоже постоянно улыбалась, как своим актерам с ментальными нарушениями? Но в театре зритель просто садится в кресло и ждет, что ему покажут. Может восхититься, а может и покритиковать. Оценки и критика – это тоже часть театра. С такой позиции уже не возникает мысли: ну да, здорово, что и инвалиды могут попасть на сцену.

  Стереотип какой-то особой аутентичности людей с ментальными нарушениями – это просто чушь. Если я поставлю на сцену строителя, предварительно никак с ним не поработав, он тоже будет аутентичным. Как и любой из нас. Мои актеры делают на сцене то, что они умеют. У некоторых есть трудности с произношением, и они не могут это скрыть. А люди из-за этого говорят, что они аутентичны. Для меня как режиссера это просто вздор! Почему бы им не быть такими?! Есть хорошие актеры, есть плохие, неважно ограничены их возможности или нет. Но над ролью нужно усердно работать!

Подготовка зрителя

  В любом нормальном театре есть спектакли, где зритель остается в стороне, вообще не понимая, о чем ему говорят, и может, в лучшем случае, порадоваться игре актеров. К нам приходит разная публика, как интеллектуалы и театралы, так и социальные педагоги и простые люди вообще с начальным образованием. Мы проводим экскурсии для групп по театру, идем в школы… Но здесь важно, с каким культурным бэкграундом и театральным опытом к нам приходят. Этого мы зрителям за раз компенсировать не можем.

  Я бы не взялась определять, являемся ли мы театральной нишей или мейнстримом. Мы завязаны на государственную поддержку, и поэтому нас воспринимают как нечто само собой разумеющееся. С другой стороны, пройдет очень много времени, прежде чем будут говорить: Немецкий Театр, Театр Максима Горького, РамбаЦамба. Быть признанными на театральной сцене как равноправный партнер, а не работники социальной сферы, уже было бы успехом. Но у нас нет бюджета больших театров, и никогда мы с ними на равных не будем. К тому же, общество развивается по пути избегания инвалидности, даже если утверждается обратное. Уже сейчас можно «выключать» ВИЧ-гены, синдром Дауна само собой, и это развитие будет прогрессировать.

Инклюзивные театры должны быть. Это наше послание: посмотрите на людей, которых вы истребляете еще до их рождения.

Особые и равные

  Как раз за счет особенностей равноправие и достигается. Когда есть что-то, делающее тебя уникальным. Это не то же самое, что сказать: Мы делаем то же, что и вы. Мы как раз делаем что-то уникальное и непохожее ни на кого.

  Ну вот, возьмем Disabled Theatre Жерома Беля (постановка французского хореографа-провокатора с актерами с синдромом Дауна швейцарского театра HORA, вызвавшая большой резонанс в прессе и среди театральной общественности, – прим. авт). Очевидно, общество нуждается в таких спектаклях. Мы и другие инклюзивные театры больше двадцати лет профессионально работаем с людьми с ограниченными возможностями. Вдруг приходит Жером Бель, делает то, что он делает – в рамках своей концепции, он по-другому не умеет – и все СМИ падают перед ним на колени и кричат: «Наконец-то!» Вы в уме? – хочется спросить. С чего такая эйфория? Но все же, эта постановка чему-то поспособствовала. Театр с людьми с ограниченными возможностями попал в фокус общественного внимания. Но не благодаря художественной ценности спектакля.

Пресса об инклюзивных театрах

  Честно говоря, я не знаю, как писать об особых театрах. «Несмотря на диагноз, актер показывает то-то и то-то» – так точно нет. Описывать, что такое синдром Дауна, думаю, тоже не нужно, и так все знают. Но в то же время, это особенность данной конкретной постановки. Другое дело, что через несколько минут после начала зрители забывают об этом. Думаю, журналисты могут признаться и в собственных предрассудках, хорошая честная рецензия тоже может привлечь зрителей в театр. Раньше критики больше разбирали саму постановку: что хотел сказать режиссер, какими средствами. Сейчас все больше наклеивания ярлыков. С другой стороны, инклюзивный театр существует относительно недавно. Журналисты зачастую не знают, на что им опереться в своих оценках…

  В этот момент, после десятой просьбы кого-то из труппы прийти, наконец, на репетицию, Гизела Хёне, извиняясь, срывается к своим актерам. Уже прощаясь в дверях: «Да, тому, кто еще ничего не видел в РамбаЦамбе, советую начать с «Лучше всего – втроем», обязательно понравится».

Меня уже убеждать не надо. Я неоднократно видела, что умеют эти актеры. В чем-то РамбаЦамба, безусловно, обычный театр, на 2-3 часа, выключающий тебя из повседневности и переносящий в другую, более увлекательную реальность. Но то, что он особенный, столь же безусловно. Я не помню, чтобы где-то еще я так улыбалась, и мне так хотелось прокричать актерам, какие они замечательные. Не задумываясь о том, насколько кого-то дискриминирует моя улыбка.

Привет из Германии
передала Полина Мандрик
Фото Роб де Врий,
Сибилле Бергеманн 

Author

Поделиться: