ВИШНЕВЫЙ САД. ИСПОВЕДИ

Роман Шабанов

Фойе студенческого театра. Макеты декораций по периметру поражают. Это двигается так, поворачивается эдак, ну надо же, ох ты, сразу и не поймешь. Вот бы все это разом на сцену. Хотя бы часть того осуществилась. Пусть даже самая малая толика. Конечно, после этого ждешь от студентов что-то особенное. Они могут. И плевать на возможности – это же полет фантазии. А эта «подруга» так может взлететь, мало не покажется.

  Авторы спектакля – студенты IV курса режиссерского факультета ГИТИСа. Второй год экспериментирует дуэт Евгения Борисовича Каменьковича и Дмитрия Анатольевича Крымова, где вместе обучаются актеры, режиссеры и сценографы. Звучит многообещающе – все в одной связке. Вместе слушают лекции, сочиняют этюды, превращая свои отдельные задумки в цельный ансамбль.

  Обещанные полтора часа – не привычные три с половиной на четыре действия, конечно. Отсутствие Шарлоты, каких-либо декораций. Задача – играем на стульях, на ногах. Показываем людские слабости.

  Но как же так? На сцене ничего. Темно, как в метрополитене после двух ночи. Но от этого только легко – душа не успевает нагрузиться. Голод, открытый рот, вперед на поиски нового в старом.

   Прием «через слово» всегда был отличительной коронной фишкой любого спектакля. При всей своей штампованности это даже не штамп. Это красиво. «Едут» – звучит через Лопахина. Он не знает, куда выплеснуть от накопившегося во рту зубного раствора, ищет глазами Дуняшу, та медлит, и ему ничего не остается, как выплеснуть сие на пол. Он-то выплеснул, а вытирать нам.

  Исповеди. Жители чеховского «сада» будут исповедоваться, обещали авторы спектакля Иван Миневцев и Татьяна Анастасова. Конечно, Чеховым здесь если пахнет, то не так насыщенно – это не вишневый сок, а скорее концентрат из расхожих фраз. 

   Начинается. Пальто, сапоги, шкура лисы. Любовь Андреевна. Первой решила взять на себя бремя словоизъявления. Не совсем по тексту, но ей позволительно. У нее же трагедия.

  Лопахин в белой кофте и желтых ботинках. Вот у кого жизнь удалась, однако его адреналин дает о себе знать, заставляя бегать как подорванного, командовать  командой, как на корабле во время крушения. Его проект вызывает оторопь, разве что Любовь смотрит на того, как на сумасшедшего. Хотя это заразительно. Вспоминаются редкие гости – их так сильно ждешь, а они приносят помимо пустых рук еще и элемент безумия.  Диагноз этой сгустки людей – хроническое недовольство собой, отношениями между родственниками. Они бы рады быть не здесь и не сейчас. Но стоит героям проявиться сейчас, как возвращается прежний диагноз, помноженный на два.

   Фирс – вкрученный шуруп в старый многоуважаемый дом. «Где Любовь?» – испуганно спрашивает он, боясь, что смерть придет раньше. Появляется из люка, туда и уходит со словами «Теперь я могу умереть спокойно». Он вспоминает о варенье, вине. Для него вишня не кислая в отличие от прочих, а старое и скрипучее вокруг созвучно его ветхости.  

   У каждого есть своя коронная фраза, характеризующая его. Яшка выступает со своим: «А вы кто?». Он ничего и никого не помнит. У него в кармане пусто, люди не украшают его жизнь, и место для него не существует. Он разбрасывает яблоки, окрашивая сцену, помечая таким образом территорию, как уличный кот.

   Гаев – йог, и у него нет этой фразы. Да и зачем ему, когда его никогда не воспринимали всерьез. Он – сорняк в этой жизни и чтобы хоть как-то существовать, ему нужна сестра, которая у него есть, пока есть этот дом с садом. Стоит его уничтожить, ликвидируется то родство, связующее их – памятные точки из детских игр, которые делают их ближе. Аня летала на воздушном шаре, но ближе так ни к кому не становилась, лишь отделялась от всего того, что внизу. В данном случае, первый арбуз в жизни намного дороже.

   Двадцать два несчастья Епиходов – картавит (правда не всегда), показывает фокус с 50 рублями. Улыбается на словах «Я ношу пистолет». У него много потребностей, но такому, как он, нужно жить в мире из плюша и совершенно без людей. Играйте, играйте, – источает он приглашенным музыкантам. Ему тоже не хочется лишаться этого уже отрепетированного места для издевательств. Здесь он точно знает, где падать, от кого получать тумаки и скрипеть сапогами, которые особенно слышны в этой старине.  

    Музыканты – часть этого Вишневого мира. Они играют. Их гонят, но они продолжают свое ремесло, потому как трудно найти усадьбу, которая возьмет на работу да еще и заплатит достойно. А тут есть щедрая женщина, которая привыкла к расточительству или хорошей жизни.

    «Не люблю, когда они подходят и жмут струны», – говорит Петя Трофимов, сходя с мотороллера, о тех, кто ему не нравится. Никто этого не любит. Не только музыканты. У всех есть свои струны (вопрос, где они расположены, это второй вопрос, неважный сейчас), прикосновение к которым сродни грубому лапанью.

   Пюпитры завершают это вишневое «обрезание». Чехов обрезан, сад вырублен, а режиссеры берут новый материал, несмотря на то, что опираются на гранитные столбы вечной литературной архитектуры. Есть то вечное, на что они не сознательно, порой веря, что лучше все вырубить и засадить новое, опираются. Дачные участки – это новая драма, вишневый сад – старая. Кто кого? Конечно, сила за новым и гладким, нежели морщинистым с больными суставами.  

   Все уже позади – место подчищено. Не зря Петя вспоминает историю про сгоревшую школу, потому что школа наверняка станет лучше. А Гаев, рассказывающий  историю про чемодан, в котором закрыли; намекает, что прошло время, и, возможно, только после того, как сад вырубили, он перестал быть пресловутым братом сестры.

   Режиссеры новой волны режут ножом Чехова, не делают декорации, не задумываются о костюме, свете, меняя его одним ЗТМ, не слишком далеко уходят от своих гениальных педагогов. Придет время, откроется форточка, и они вырвутся из этих комфортных условий, чтобы создать что-то свое, непохожее. Потому что только так режиссер получает имя. Я не про имя, данное при рождении, конечно.

Фотографии предоставлены пресс-службой
учебного театра ГИТИС

Author

Поделиться: