УКРОЩЕНИЕ В «САТИРИКОНЕ»

Роман Шабанов

Слышали, зрителя укрощать будут? Компания по продаже билетов работает исправно – афиши-заплатки висят по всему городу от подземки до баннеров под куполом неба. Обещают балаган, автором которого стал Яков Ломкин после Шекспира.

  Первый актер и режиссер этого театра, призванный лучшим театральным режиссером на фестивале «Амурская осень» 2011 в Благовещенске за спектакль «Все о мужчинах». Второй драматург весом в три планеты. Третьими в повозку впряглись Акинф Белов и Евгения Панфилова, которые нарисовали и одели сцену и актеров соответственно. Озвучил сий перфоманс Ричардас Норвила. Альберт Альберт помог затанцевать. Вместе составили группу по укрощению. Посмотрим.

  Райкин-старший встречает: в фойе, где не разгуляешься, – бюст, в буфете – его величавая фигура на колонне. Здесь выстреливает шампанское, оглашая залпом весь цокольный этаж, похожий на огромную заводскую столовую времен НЭПа.

  Первое сближение с тем, что за стеной. Паутина. Огромная портьера с дырой посередине. На сцене лежит белая фигура в бинтах. Мумия? «Сколько так можно лежать?», – волнует умы с биноклем. Возбужденный от предвкушения мозг начинает представлять, что может быть дальше, но сцена вовремя оживает.

  В дыму появляются рикши, везущие две соломенные хлипкие повозки. За ними своим ходом следуют актеры – ходули, жонглеры, клоуны. Какая встреча! Манекен! Наконец-то. Не человек, но почти. А для представителей рук-ног недочеловек тоже зритель, которого надо научить двигаться. 

  В самый разгар урока появляется опоздавший зритель. Уверен, что большая часть зала поверила этой сцене. «Я купил билет на это место. А мне плевать, что вы мистер Йококо. Зовите охрану!» Толкает актера, пытающегося уладить конфликт, чем вызывает у бродячих такое негодование, что думаешь – сейчас начнется такое… Действительно. Бах, затемнение – и вместо манекена лежит зритель. И теперь манекена-зрителя учат ходить, а точнее, как правильно себя вести в театре. Только не сразу случится Пигмалион – попотеть, сорвать связки и жилы придется точно.

  Число «бахов» в этом спектакле зашкаливает. Ломкин когда-то превратил Аверина в ревнивого мавра, но прежде телевидение приклеило штамп Глухаря и Склифосовского. Поэтому его появление прежде всего «бах» – явление харизматичного героя из сериалов, по которому трут щеки юные девы до сорока пяти.

  Бах… и Аверин в голубом свете, как мальчик-пришелец из повести Юрия Томина, осторожно ходит по сцене. Актеры раздели мальчика Петруччо, отправили восвояси, дали ему возможность начать новую жизни без криков «Это мое место». Но жизнь у него не сахар. В новой ипостаси по всем правилам жить не удается. Из недвижимости – комната-драная повозка, из развлечений – кошка на веревке, из обслуги – пролитое мимо вино.

  Но жить-то хочется. Повозка-метаморфоза-линия жизни должна поменяться. Герой в заплатах, но должна же появиться комната, и, наконец, замок, в котором хорошо, и не надо думать о том, как заработать кусок хлеба. Он словно приехал в столицу, чтобы покорить ее.

  И покорение начинается. И гонится молодежь в поисках монеты звонкой. Только таких немало. Поэтому, чтобы козырнуть и быть первым среди первых, нужно отличиться. На примете есть богатенькая семейка: отец с лопатой, усы генерала, потасканная шляпа Наполеона, две дочки – Бьянка с розовыми волосами и шлейфом из поклонников с цветами (удачный выбор, но более трудный), и вторая – Катарина с голосом как у Высоцкого, гот, грубая, страшная как война, но от того усердие по достижению ее руки уменьшается на километры.

  Начинается спор. Спор, кто достоин – в этом есть что-то испанское; вместо шпаг букеты, красные платки, которые как фишки в казино попадают в чемодан Петруччио. Итог: Кертис и Петруччио в двуличных костюмах метросексуалов отправляются в Падую, Люченцио обнимает шлейф и вконец запутывается в нем, что уже отвечает само за себя, на ком у него остановился выбор.

  Вершитель судеб Ломкин включает ветер, поворачивает на громче готическую музыку, чтобы показать замок – три этажа перевернутых повозок, где живут красавица, курящая длинные сигареты в мечтах о мачо из глянцевого журнала и чудовище, разговаривающий «с костью в горле».

  Покорение продолжается. Песня Мадонны La Isla Bonita в мужском исполнении – это появление Люченцио. В пиджаке, галстуке, но трико с чемоданом на телеге, с поддержкой в виде веревки и разночинного народца из творческой среды – это предложение руки и сердца Петруччио.

  Для того, чтобы встретиться со своей «мечтой» он надевает броню. Она выходит с топором и истерит как голодный медведь после спячки. Наш герой периодически бежит к тренеру, чтобы поменять подгузник и остановить кровотечение. Топор падает, однако Катрин не жалует его, называя потертым мальчиком. Но он не унывает, кричит в микрофон «Котик, не уходи» под музыку из рок-оперы и та почти сдается.

  Олимп покорен. И Катарина в черном платье с белым шарфиком поет «Кармен» в ожидании руки, что поведет ее к алтарю. Но рука в тот момент недоступна – играет в домино. Добившись своего, он не торопится. «Сегодня, сударь, день вашей свадьбы!» – оглашает Баптиста. «Грустили мы, боясь, что вас не будет». Ах, вы грустили? Что ж, зевая, «мавр» поднимается. На нем платье горчичного цвета. Этакий эпатаж на уровне «прикольно». Чтобы все и сразу поняли, о чем. Чтобы даже совсем еще дети не задержались с реакцией.

  А потом ожидание: легкое подрагивание, фотографическая картина, гости с подарками; и вот идет Петруччио с горой коробок, словно Янковский в «Ностальгии» со свечой. Не прошел. Может быть, снова попробовать. Ради таких этюдов стоит не дышать. А потом снова на уровень ниже к ералашу – Мендельсон под русскую гармошку, брак как в нашем загсе «Дорогие Катя и Петя». Чтобы заставить ехать, он применяет пистолет. Дышим, дышим. А когда же не дышать?

  Под «Санни» молодожены едут в его пристанище. Второе действие. Эпиграф: «покорил столицу не значит, что покорил девицу». Чтобы девушка поняла с кем имеет дело, нужно ее сразу под уздцы и в город на Волге, в ущелье, далеко. Чтобы забыла про свои «я привыкла», приложив то, к чему привык муж. Тогда, быть может, понимание произойдет. Конечно, он рискует. Но риск благороден, когда впереди маячит безбедная жизнь со всеми вытекающими.

  Пока Бьянка под Каас резвится с Люченцио на верхнем этаже, и устраивает сцены из «Ромео и Джульетты», внизу в канализации идет снег. Аверин ест горчицу, запивая вином, угощая свою суженую и убеждая ее делать все в точности как он, даже съесть салфетку. Наверное, Шекспира так и тянуло назвать пьесу «Издевательство», только разве может мужчина признаться в этом. Как и ребенок, что мучает котенка. «А что? Я укрощаю!» Укро-издевательство не по-детски – прослушивание классических форм – это вершина насилия.

  Петруччо – демон, только так можно достичь того, чего он достиг. Для этого и горчицы не жалко, и времени. Он уже был Отелло и жестокость для него не рассказы бабушек. Он как потомственный хирург знает что вырезать, на какие точки надавить (район шейного канала), чтобы в результате вернуться к отцу в дом (в столицу, в сталинскую высотку), где открывается куда больше возможностей.

  Посмотрите туда, чем кончится этот балаган? Голубки, проходящие сквозь полотно из заплат, хоровод со смехом балаганных актеров… и завершается все речевкой Катарины про готовность быть и делать. Сцена во дворе, где у Шекспира подведение итогов, вырезана. Пришлось выводы делать самому. Цель режиссера была какой? Укротить сегодняшнего зрителя. Дать ему то, что нужно. Я был готов, и у них почти получилось (были моменты, когда я не дышал), но на улице укрощение развеялось вместе с гулом на Шереметьевской.

Фотографии Елены Касаткиной

Author

Поделиться: