«Леди Макбет нашего уезда» – так называется новый спектакль Камы Гинкаса в МТЮЗе, и так называлась повесть Николая Лескова в журнальном варианте 1865 года.
Гинкас предпочел сохранить в названии изначальный вариант «наш уезд», а не Мценский, который был выбран Лесковым как окончательный. Мценский уезд режиссеру не интересен, тогда как границы «нашего уезда» могут выходить далеко за пределы территориальных границ.
Сильные характеры, человеческие состояния, когда грань между осознанностью и помешательством становится очень зыбкой – это темы, к которым Кама Гинкас обращается во многих своих спектаклях. Особый интерес вызывают при этом женские образы. Из последних спектаклей Гинкаса можно вспомнить «Медею», поставленную в МТЮЗе, и «Гедду Габлер» из Александринского театра. Погружение в бездны женской души позволяет уйти от четкой логики повествования. Месть Медеи находит свое выражение в безжалостном убийстве детей, Гедда Габлер ненавидит весь мир и находит избавление от него лишь в собственной смерти. Бессмысленно задавать вопросы: как и почему. Вместе с режиссером мы можем лишь отправиться в путь к темной сердцевине человеческой души и попытаться понять, где же та точка, после которой возвращение из темноты становится невозможным.
Гинкас за два часа показывает как в Катерине Львовне сдержанные чувства и нереализованные желания превращаются в лавину, которая уже не поддается контролю. Поступки нельзя оправдать, но режиссер и не пытается их смягчить. Если Шостакович в одноименной опере отказывается от сцены убийства ребенка, то Гинкас точно следует слову текста. Текст Лескова становится речью героев, их чувствами и мыслями. Они говорят о себе в третьем лице, но высказывания не становятся от этого менее личными. Большой удачей стала роль Елизаветы Боярской. Если в спектаклях Додина ее страстность, внутренняя энергия удерживается в границах режиссерских конструкций и проявляется в редких сценах и фразах, то Кама Гинкас позволяет вынести весь кипящий мир чувств наружу. Ее Катерина Львовна, превращаясь на наших глазах от скучающего, беззаботного ребенка в пугающего своей жестокостью монстра. Заставляет нас поверить в возможность подобной метаморфозы.
Легкое, грациозное, подвижное создание уже с первых минут спектакля со свирепостью, несвойственной невинному образу, кричит в зал: «Скучно!». И в этом крике угадывается будущая трагедия происходящего. Ее любовь к красавцу Сергею (Игорь Балалаев) не знает запретов. И за свою любовь она готова бороться, невзирая на цену средств. Отравить свекра Бориса Тимофеевича (Валерий Баринов), угрожавшего ее счастью. С размаха ударить подсвечником мужа (Александр Тараньжин), и в ответ на его предсмертные хрипы о священнике равнодушно произнести: «Хорош и так будешь». И даже жизнь белокурого мальчика, вставшего на ее пути, не вызывает жалости. «Тетенька, мне страшно», – испуганным голосом говорит ребенок. Но все уже решено – кровать мальчика на наших глазах все больше напоминает гроб, и пуховая подушка уверенно и быстро опускается на его лицо. Не делиться же капиталом мужа с новым наследником?
Граница, допустимая для человека, преодолена. Сергей не выдерживает и при первых же подозрениях признает свою вину. Катерина Львовна не видит смысла ее отрицать, но о признаниях речь не идет. Вся жизнь ее подчинена единому чувству, порыву. И даже рождение в острожной больнице своего собственного ребенка не вызывает у героини материнских чувств: «Ну его совсем!». Ее ожесточение становится безумием. И предательство Сергея воспринимается как предательство всего мира. В спектакле опущены детали финала, они теряют свою важность. Последняя драка Катерины хоть и обращена к новому предмету страсти Сергея, но эта драка превращается в ее борьбу со всей равнодушной толпой, последний вызов миру, который она не смогла принять.
И этот мир действительно трудно принять. Пространство сцены, созданное Сергеем Бархиным, угрюмо и далеко от уюта. По стенам висят пустые золотые оклады икон, горит несколько лампад, множество засов, дверей, хомутов и ухватов. Задника сцены нет, и от этого две боковые стены превращают сцену в дорогу, ведущую в черный провал. Спиной к залу стоят арестанты, их головы теряются в воротниках шинелей, лица спрятаны от зрителей – безымянная толпа, уходящая по большому каторжному тракту. Этой сценой начинается спектакль, эта сцена будет повторена и в финале. Каторжный тракт и купеческий двор становятся единым целым. А дворовая толпа легко превращается из челяди в каторжников. От тюрьмы и падения в бездну никто не защищен.
Весь спектакль Камы Гинкаса становится бесконечным сном Катерины. Отравленный свекор приходит к ней под видом серого, пушистого кота. «Курны-мурны», – мурлыкает он на ухо своей убийце. Безуспешно Катерина пытается прогнать кота, так как сбежать от своих воспоминаний невозможно. Весь дом словно кишит тенями убитых, стремящихся отомстить за свою загубленную жизнь. Иногда мы их видим, как кота-оборотня, иногда – нет. Но присутствие разрушающего, тлетворного духа не покидает сцену на протяжении всего спектакля.
Раскрыть бездну человеческой души и подойти к самому краю оказалось возможным. Но для этого недостаточно проследить путь одной Катерины Львовны. Сам уезд изначально подготавливает среду для будущей истории. Нельзя перейти предел в мире, где его более нет. От этого образ Катерины получился настолько живым и ярким. Этот мир, как порождение ее сна, не подлежит контролю, но спасительное пробуждение так и не наступит.
Фотографии Елены Лапиной
