«Зритель любит детективные фильмы. Приятно смотреть картину, заранее зная, чем она кончится», – справедливо подмечено в одном бессмертном фильме. Мы мечтаем жить как в кино, не замечая, что кое-чем наша жизнь и впрямь напоминает кинофильмы от хорроров до боевиков.
Зато на ТВ – хэппи-энд нон-стопом, с перерывом на новости, которым не всегда удается поддержать планку позитива. Да и не все «новости» так уж новы, какие-то будто бы живы в памяти, а какие-то предчувствованы, предсказуемы. Словом, «заранее знаем, чем оно кончится». Ну, чем не кино! Одни только вести «из зала суда» могут составить занятный киноальманах. Сюжетов – тьма. Но схема в них довлеет над оригинальностью. Попадешь в историю или попадешься, сошьют дело, огласят приговор, — и либо «вот и вся история», либо «вперед в Историю». Тут уж кому как не повезет. Зависит от того свершилось ли правосудие, или так, по вершкам прошло, подрубив беззащитные статьи законов из-за невозможности, например, гильотинировать. Конечно, есть и гарант, и гарантии правосудия, но что-то подсказывает, что гарантийный срок их давно истек.
Упоминание о «правом суде» встретишь разве что в книгах, по большей части художественных. Привести примеры из жизни трудно даже на лекциях юрфака. Бывает что-то похожее в новостях, но «свежо предание…», да и свежесть какая-то вторая. Обитает он – правый – в газетах, правозащитных докладах, жалобах, обращениях граждан, но вечно с приставкой «не», дескать «нет», «не правый», «не добиться»… Чаще письменно, все реже устно. «Во весь голос», как и положено у Маяковского, по 31 числам месяца, на других митингах и… в театре. В театре, в котором не играют. Есть и такой – Театр.doc.
Театр.doc в представлении не нуждается. Знаменит он не своими представлениями, а свидетельствами, документальными справками, которые может к делу и не пришьешь, но и под гриф «секретно» не спрячешь. Здесь фиксируют реальность, а не сочиняют. Говорят о том, о чем не принято: о неприятном или вызывающим неприятие. В основе репертуара – хроника жизни. За каждым названием — пласт актуальных (без лукавства – вечных) проблем: «Язычники» по пьесе А.Яблонской – о мракобесии и о том, как церковь норовит поставить крест на нашей жизни; «Акын-Опера»– основана на рассказах из жизни мигрантов и рассказывается ими без посредников; «Чё» – «сказка» про любовь и наркотики. Из сиюминутного, по определению скандального – «Берлуспутин» (про убийство Берлускони, ранение Путина и про нового гибридного друга народа, который лучше прежних двух); «Час 18», основанный на деле о смерти Сергея Магницкого в «Матросской тишине» (рассказывают о том, о чем СМИ предпочитают умалчивать); «Своими глазами», посвященный суду над Pussy Riot, единожды сыгранный, отмеченный визитом православных активистов и казаков; «Демократия.doc» – о демократии 20 лет спустя… Если предположить наличие сфер, на которые можно было бы повестить табличку «проверено – политики нет», (ведь политики как правило .net (сеть)), то можно найти в репертуаре театра и неполитические истории вроде «Алконовелл» о видах пития; «9 месяцев/ 40 недель» – о роженицах, или красноречивый «Я боюсь любви». Тут и «Боги пали, и нет больше спасения» и даже, если на афише «Жизнь удалась», обольщаться и рассчитывать на хеппи-энд не стоит. Недавняя премьера театра «Похищение» стала логичным предисловием к проекту «Песни нашей тюрьмы», представленного в рамках программы «Новая пьеса» театрального фестиваля «Золотая маска».
«Похищение» попало на сцену Дока благодаря ежегодному открытому конкурсу документальных заявок. Двери театра открыты и зрителям (довольно часто вход на спектакли свободный (в полном подзабытом смысле слова), или цена билетов — символическая), и новым авторам, исполнителям. В основе спектакля – реальное уголовное дело о похищении ребенка с целью выкупа. За полтора часа автор и исполнитель, театральный следователь Константин Кожевников представляет на суд зрителей не столько случай из практики, сколько – из жизни. Рисует картину преступления (в арсенале актера белая доска (флипчарт) и маркер) и, походя (не обходя!) «картинки с выставки» жизни в Перми, учитывая обилие совпадений, и за ее пределами. «Основано на реальных событиях» на афише спектакля – не рекламный ход, предупреждение для слабонервных, не предполагающих, что только в театре и можно найти правду.
Правды ради зрителям сообщаются мельчайшие подробности преступления, фамилии всех участников с краткими биографиями и характеристиками, ссылки на источники. Дотошные зрители могут потом все самолично проверить в интернете и убедиться, что театр без вранья – не парадокс.
Спектакль начинается с уведомления (в соответствии с законодательством), которое режиссер (Алексей Богачук-Петухов) и исполнитель, быть может сами того не желая, превращают в отдельное действо. «Просим покинуть зал верующих, чтобы не быть оскорбленными», – из зала в ответ летит: «А чувства атеистов оскорблять не будут?»; «Просим не закуривать»; «В спектакле используется нецензурная лексика», – все это вкупе с пометкой «18+» и открытой дверью служит предуведомлением публике, заполнившей подвальный театр до отказа, что еще не поздно. Кто-то интересуется: «А деньги вернете?». «Если Вы сейчас уйдете – вернем!». «А мата будет много?», – беспокоиться женский голос. «Будет зачитано письмо с обилием мата, но Вы в этот момент можете встать и выйти», –— поясняют авторы. Никто не выходит ни до, ни вовремя спектакля, не выходит и из себя. Да и после уходить не особенно хочется.
И все-таки «Похищение», несмотря на реальность рассказанных в нем событий, – спектакль и имеет привязку к конкретному, весьма удачно найденному для истории жанру – стендап-детектив. За названием через черточку скрывается не только то, что любит зритель, но и такая модная ныне форма подачи как сторителлинг (а по-русски – сказительство). Для спектакля в такой манере нужно немного – история, рассказчик и слушатели. Все три элемента должны быть, как водится, хорошими. Мог бы «сторителлинг» выйти наподобие перовских «Охотников на привале», но здешние подвальные стены обязывают: в подвалах, как правило, говорят правду. Волей-неволей.
Вот и представляет Константин Кожевников историю как есть, начиная с краткого экскурса о месте преступления – городе Верещагине Пермской области и вдогонку о Перми с ее достопримечательностями вроде «Театра-Театра» Бориса Мильграма, «Хромой лошади», Пермского музея современного искусства Марата Гельмана, «Компросом» (Комсомольский проспект), соборами, кладбищем и лозунгом на набережной города: «Счастье не за горами». В рассказе Константина передано все до мелочей, до запахов, которые, как он уточняет, все те же: видать, общественных туалетов в городе недостает.
Кто мог подумать: из зала суда и сразу сюда, в зал зрительный – автор, приятель которого и совершил преступление, пытается восстановить события тех дней, разыскивая и интервьюируя участников процесса, выявляя причины, прослеживая биографии замешанных в деле лиц. Не биографии образов, как принято на театре, но реальные человеческие судьбы. Дело расследовано, виновные наказаны, наказание, на этот раз безошибочно, нашло преступников. «Похищение», на первый взгляд, спектакль без политики, но бес политики прочно укоренился в зрителях. Всюду мерещится.
«Вам к Медведеву надо. Он в первом кабинете сидит. Ой нет, он раньше в первом был, теперь во втором», – и зал понимающе смеется. Речь на самом деле о каком-то местном чиновнике (автор-следователь проходит через бюрократический ад, пытаясь получить доступ к судебным архивам), но зритель «обманываться рад». Когда же актер предлагает зрителям достать паспорта, чтобы убедиться, что они напечатаны в Перми (надпись ППФ Гознака выдает место печати), те не спешат, побаиваются. Несвободные боятся еще большей несвободы. Похищение в уголовном праве – преступление против свободы личности, неужели же мы все от него пострадали?
Часто говорят, что театр – диалог между актером (режиссером) и зрителем. Реплики последнего предусмотрены как правило в антракте или после спектакля. «Похищение» ведется от первого лица и обращено к каждому. Зрители подают реплики, отвечают на вопросы, заданные со сцены. Никакой театральности: Константин Кожевников настолько артистичный рассказчик, собеседник, что забываешь, что он артист. Не сценическая речь идет со сцены, но самая обыденная: тут и говор, и слова-паразиты, и все прелести могучего и свободного нелитературного языка. Трудно уловить момент, когда рассказчик-исполнитель и рассказчик-персонаж сливаются воедино. Именно рассказчик, не сказочник: история не выдумана. Тут и нравы, и любовь, и рабочее и личное: от рассказа о подготовке спектакля до картин жизни своей семьи: мать героя ссорится с соседями из-за межевых столбов, («Воловьи Лужки наши, а не ваши!»), отец героя болеет, и разговоры отца с сыном коротки – «Отец. Ты его любишь… ну, а чего с ним говорить….». От рубахи-парня, открыто и смело смотрящего в глаза публике, до опустившего глаза, рассказывающего о себе себе самому (уже, кажется, незаученно), замечающего публику и обрывающего рассказ, исповедь, спектакль фразой «Об этом я не хочу говорить». Выходит режиссер, объявляет – «Спектакль окончен», а публика не может и не хочет поверить. «Спектакль окончен» звучит еще дважды, расколдовывает и отпускает. По крайней мере, из зрительного зала.
«Огласить» спектакль оказывается сложнее, чем огласить приговор. Оба обвинительные. Спектакль расширяет круг обвиняемых. Похищение в «Похищении» – не отправная точка сюжета, не статья Уголовного кодекса, но брошенный камень, от которого круги по воде. Спектакль не писан (и не по воде), а записан, задокументирован, засвидетельствован. Зрители в нем – свидетели, обвинения или защиты каждый выбирает сам. «Похищение» — не о совершённом, а о совершающемся преступлении: вес конкретного уголовного дела, ставшего поводом для спектакля, снижается по мере того как возрастает тяжесть правды на сцене. Ближе к финалу «Похищение» сокращается до первых его трех букв. И, как всегда, все с ним.
Свидетельствует Эмилия Деменцова
Фотографии Галины Фесенко
