Месяц август в нашей стране окрашен в «радикальный черный цвет»: дефолты, катаклизмы, взрывы и катастрофы год от года выпадают на этот последний летний месяц.
Встречаем – с горечью и провожаем с огорчен – лету конец. Если обошлось – под Чайковского («Август. Жатва»), а нет, так под Шопена. Август – время жатвы. Что же сеем?! От памяти и предрассудков название пьесы американского драматурга Трейси Леттса «Август. Графство Осейдж» изначально не сулит ничего хорошего. Разве что хороший спектакль…
Здесь время и место, кажется, определяют действие. Августовское солнце равнин Оклахомы печет и душит. Тут и оправдываются названия, авторство которых не установлено – «Оклахома» значит «красные люди». Не «дети солнца», но утомленные им. В большом загородном доме собирается респектабельное семейство Уэстонов. К каждому слову, добавим, на вид, ибо все в этой истории имеет изнанку. На вид дом велик, но героям в нем явно тесновато, спешат покинуть. Респектабельность тоже видимая – пусть глава семьи известный поэт, но его детям не до стихов, сыты прозой жизни. Да и уважение друг к другу и к отчему дому заметнее на расстоянии. Не протянутой руки.
Семейственность тоже формальна. О семье вспоминают по случаю, думая о наследстве, отправляя открытку в День Матери, и…обнаруживая неверность или кровосмешение… Семьей не объединены, но обделены. По собственному желанию. От того пребывание под родительским кровом буквально сносит крышу. На «говорящей» афише спектакля старинный особняк, наэлектризованный до предела, отрывается от земли. Зеленое поле вдруг оказывается электромагнитным. Дом, где разбиваются сердца и …посуда, в пьесе и спектакле по ней отнюдь не декорация, но действующее лицо. Крепость этих стен служит укором хрупким семейным узам-удавкам. Все потому, что даже далекое графство Осейдж не застраховано от «дефицита духовных скреп». Только нет там того, кто мог бы поставить такой диагноз.
«Август. Графство Осейдж» рожден в муках режиссером Гиртсом Эцисом и помогшим довести работу до публики Миндаугасом Карбаускисом. Справедливо указать в соавторах спектакля его художника, а, вернее, автора пространства Гинтса Габранса. «Семейная история в 3D» – таков подзаголовок спектакля. Модное нынче «3D» – это не рекламный ход или оптическая иллюзия (очки зрителям не выдают), но совершенно новый способ существования декорации на сцене.
Сцена закрыта не занавесом, а белым полотном-выкройкой дома с разметкой этажей и комнат. За полотном белые пустые стены. Мгновение, и они оживут. Обстановка и наполнение комнат проецируются на коробку дома. Мельчайшие детали мнимого уюта обретают объем и цвет. По ходу действия опровергается и привычная статичность декорации: проекции меняют ракурс, форму, оттенки. Напряженная атмосфера дома («Осторожно! Высокое напряжение», или честнее «Не влезай – убьет!») свидетельствует – здесь все не по фэн-шую. В финале дом опустеет. Лишится и обстановки и обитателей. В отчем доме не только родные стены, но и грехи отцов, оплачиваемые потомками.
История, начатая с исчезновения главы семейства, не сулит счастливых находок. Потери здесь будут множиться: лиц, близких, надежд и любви. Семья как ячейка… как банковская ячейка, в крайнем случае, раковая, – таково «падение рода Уэстонов». Дом здесь буквально вверх дном: самое низменное и потаенное из глубин души и прошлого вдруг выходит наружу. «Гроздья гнева» здесь развешаны вместо гирлянд. Кстати в этом романе Джона Стейнбека герои покидают здешние насиженные Уэстонами края Оклахомы. Ищут лучшей жизни и правды. Оставшиеся в Осейдже правды боятся и заглушают ее звуками телевизора.
Многонаселенный дом пьесы привлекателен для театра, испытывающего дефицит в ролях, но не исполнителях. В пьесе Леттса, удостоенного за нее Пулитцеровской премии, нет маленьких ролей, и даже эпизодические лица наделены важной для пьесы темой. Помощница по хозяйству, индианка по происхождению (Оксана Киселева), скажем, присутствует в пьесе не для «кушать подано!», но вводит тему расизма в словесный калейдоскоп тем. Или муж одной из сестер Уэстон Стив (Дмитрий Прокофьев), спекулирующий на ближневосточном конфликте, и малолетняя любительница марихуаны Джин (Дарья Хорошилова). Их невинный диалог о «Призраке оперы» неожиданно перерастает в скандал не на художественную, но педофильскую тему. Подобных острых перепалок в спектакле с лихвой, от того содержание домашней аптечки очевидно: от антипохмельного до антидепрессантов (в ассортименте), от седативного до противорвотного и обеззараживающего. Виски, «травка» и «таблетки» здесь встречаются на каждом шагу, на каждом слове. Только родовые травмы лечению не подлежат. «Что ты приняла?» подменило здесь традиционное американское, исключающее честный ответ «Как дела?». Герои будто «подцепили что-то равнинное» и Осейдж (Osage) требует новой и новой дозы (dosage). Или просто дозировка пребывания в семейном кругу превышена.
Спектакль «Август. Графство Осейдж», несмотря на безрадостное, не жизнеутверждающее содержание, беспросветным не назовешь. Есть в нем место и для комедии, пусть и под стать атмосфере поминок, черной. Ругань и выяснение отношений сыграны в манере телевизионной ситуационной комедии. Только смех здесь раздается не за кадром, а в зрительном зале. «Август….» вообще кинематографичен. Недаром в скорости на экраны выйдет голливудская экранизация этой пьесы с Мерил Стрип и Джулией Робертс в главных ролях. На сцене театра им. Маяковского эту пьесу (впервые на московской сцене) играют, следуя эстетике кино. Учитывая бродвейскую предысторию пьесы, – кино массового.
От кино здесь и нестандартный подход к оформлению и общая «раскадровка» сцен, каждая из которых исполняется в одной из ячеек-комнат дома, образуя кинокадр. Длинные диалоги и статичные объяснения отсылают к жанру «мыльных опер», словесные колкости или постельный эпизод решены в манере «ситкома». Только диагональ лестницы и объяснения на ней происходящие возвращают публику в эстетику театра. Отсюда в парике и манере а-ля Ширли Маклейн обращается «к городу и миру» вдова и мать, умирающая и не дающая жить, эксцентричная повелительница и опустившаяся женщина Виолетта (Евгения Симонова). Этот центральный персонаж не может не приковывать внимание так точен авторский портрет и текст, вложенный в уста героини. Симонова строго следует рисунку роли, следит за переменой голоса (у ее героини – рак горла) и временами витийствует. Наигранность и нарочитость персонажа трактуется ее исполнительницей как удвоенная театральность (героини и актрисы), оттого некоторые сцены и напоминают телевизионный скетч. Однако на общем фоне, на семейном портрете в интерьере подобные крупные мазки вполне оправданы. В каждой из дочерей обнаруживается черта, деталь, манера их матери. И это не игра в дочки-матери, не подражание, но явственный факт: они дочери своей матери. Как бы ни противились, не боялись и не презирали, не отучали себя, видя в настоящем свое возможное будущее.
Более всех «маменькина дочь» Барбара (Анна Ардова). Единственная из дочерей, сумевшая поменять девичью фамилию. Даже в спорах с матерью она походит на нее. Рак горит во рту у Виолетты, правда жжет и вырывается у Барбары. Правда о других, но не о себе. Привилегия говорить друг другу то, что могут сказать только родные и близкие оборачивается чередой исповедей и отповедей, ссорами и разрывами. Здесь даже рыба и та – зубатка. Несмотря на высокую концентрацию несчастий, пересудов и повышенных тонов, пьеса Леттса не измышление, она писана с натуры. У одной из сестер (Наталья Коренная) в спешке вырвется: «Реальная жизнь не делится на белое и черное, добро и зло. Она где-то посредине, там, где живут все обычные люди, такие, как мы». На Малой сцене театра идет спектакль «Любовь людей», где в декорациях провинциальной разрухи не Среднего Запада (как у Трейси Леттса), а среднестатистического жития-бытия-пития наших северных широт, другая героиня тоже будет кричать: «Мы нормальные! Мы обыкновенные!». И в обоих примерах «середина» не выглядит золотой, а «норма» и «обыкновения» только отталкивают. «Стандарты» любви и счастья в семье неизвестны, но почему-то всегда завышены. От стремления к совершенству быть может? Но не самосовершенству – факт. Создаем идеал и требуем. Не с себя, но по себе.
Семья Уэстонов отнюдь не мечта поэта. Но ее глава Беверли Уэстон был поэт и … «не вынесла душа поэта», он покинул свой дом и яснополянская аналогия тут весьма кстати. Этот персонаж, от которого в спектакле остался только голос, цитирует Томаса Элиота: «Жизнь очень длинна». Латиняне уверяли в обратном («жизнь коротка, искусство вечно»), но споры тут неуместны. Кажется, эта фраза Беверли – нечто вроде шарады, в разгадке которой мысль и причина последнего его поступка. Это строчка из Элиота отсылает нас к его поэме «Полые люди»: «Между идеей /И повседневностью /Между помыслом /И поступком /Падает Тень /Ибо Твое есть Царство. /Между зачатием /И рождением /Между движением /И ответом /Падает Тень /Жизнь очень длинна». Полые домочадцы окружали его. Не то чтобы открытые (души не нараспашку – застегнуты), но пустые. Если дом в разрезе, явленный в спектакле интересен и полон тайн, то герои отвратительны или скучны по своей пустоте и предсказуемости: «Изнутри, как и снаружи. Рыба интереснее груши». За фасадом интересней, чем иной раз за душой.
«Август. Графство Осейдж» назвать спектаклем для семейного просмотра сколь справедливо, столь опасно: как сравнишь да призадумаешься, вдруг и поссоришься с родными-близкими… ну, хотя бы из-за того, кто из сестер милее. Очередная премьера Маяковки сильна драматургией и актерскими работами. Режиссер(ы) же остался где-то за фасадом декорации и спектакля.
Трудиться в поисках концепций и отличных от первоисточника мизансцен не следует, а … позвонить родителям стоит.
Фотографии Евгения Люлюкина
