«Страдания юного Вертера» Гете в свое время и впрямь вызвали у молодых читателей множество страданий, приведших к самоубийствам. Кое-где книга и вовсе была запрещена. Оказавшись «посильнее чем «Фауст» Гете» роман этот вошел не только в сокровищницу мировой литературы, но и в социологию.
«Эффектом Вертера» принято называть теперь волну самоубийств, возникающих после какого-либо публично освещаемого суицида. В общем, как сказали бы сегодня, роман попахивал экстремизмом. По той причине Гете написал к нему предисловие, в котором просил читателей «почерпнуть силы» в страданиях героя, а значит не брать с него пример. «Новые страдания юного В.» – вызвали эффект прямо противоположный – вдохнули жизнь в отгородившуюся бетонной стеной культуру и молодежную среду ГДР.
Ульрих Пленцдорф родился в семье убежденных коммунистов, изучал марксизм-ленинизм в Лейпцигском университете, обучения, однако, не закончив. Его семья переехала из Западного Берлина в Восточный, тогда как люди двигались, рискуя жизнью, в обратном направлении. Увлеченный кинематографом Пленцдорф шел к своей мечте несколько лет, работая монтировщиком на киностудии DEFA. Потом были и сценарии, и фильмы, и спектакли по его произведениям, и переводы на многие иностранные языки, и литературные премии. Время списало автора и его труды в архив, но главное его произведение – «Новые страдания юного В.», перешагнув стены, границы и десятилетия, вошло в историю.
«Всему свое время и свой срок» заповедано в Экклезиасте. Эти строки вдохновили Ульриха Пленцдорфа на написание песни для фильма по собственному сценарию «Легенда о Пауле и Пауле». Музыкальную композицию записала одна из старейших в ГДР рок-групп «Puhdys» и, судя по ставшим модными ныне в Германии ностальгическим по эпохе «Стены» концертам, тем себя и обессмертила. «Если человек прожил недолгую жизнь, / Мир говорит, что он ушел слишком рано, / Если же человек прожил долго, / Мир говорит, что подошло его время», – таков по смыслу припев этой песни, использованной режиссером в спектакле. Она и есть тот расплавленный металл, соединяющий, сваривающий отдельные сцены спектакля. Впрочем, в нем и без того есть (почти) настоящая сварка.
Поклонники Вертера, говорят, одевались на его манер – в синие фраки и желтые жилеты (желтые вещи возникают и в спектакле). Сторонники нового «В.» – Эдгара Вибо – предпочитали синие джинсы. Им в пьесе посвящен целый монолог-гимн. «Джинсы – не брюки, а жизненная позиция», «Джинсы – это весь человек, а не просто штаны» – стали уже афоризмами. Этот предмет гардероба шел не только образу его героя, но и его социальному положению, ведь джинсы изначально были рабочей одеждой. Эдгару, ухватившемуся за репутацию «непризнанного гения», жизнь предложит вместо синих джинсов «синий воротничок»: вместо желанной кисти художника ему будет уготована малярная кисть. Картин он не напишет, только контуры, да и жизнь сгустит краски так, что смерть окажется «красочней» – смерть от форсунки (детали для распыления красок).
Герой Пленцдорфа дорожит французскими корнями своей фамилии. Вибо (Wibeau) от французского «beau» – красавчик, щеголь. Этому вполне соответствует исполнитель роли юного В. – Александр Молочников. Эта роль безусловная удача молодого артиста. Раздражать зрителя весь спектакль, паясничать, а в какой-то момент, отвернувшись, показать и то, что ниже пояса, – помимо длинных монологов автора режиссером предусмотрены непростые мизансцены. Пластика роли следует ритму текста и, кажется, что свободные и развязные перемещения актера по сцене органичны благодаря кропотливой работе чуть ли не с хронометром. Герой играет на нервах окружающих, актер – на нервах зрителей. И играет мастерски.
Вибо «наталкивается» на Вертера в располагающем к чтению месте, в туалете. Эта смятая «туалетная» книжка оказывается книгой жизни для использующего ее по назначению (и не только, а так, как это бывает в туалете), а ее читатель – ее персонажем. Сюжет Гёте повторен Пленцдорфом на свой лад. Чем больше герой углубляется в чтение, комментируя сюжетные перипетии своего книжного ровесника, тем более пародия автора походит на метафору. Эдгар, признающий только две книги – «Робинзон Крузо» и «Над пропастью во ржи» обнаруживает в себе чуткого и чувственного человека. Книгами ведомого. Он убегает из дома и начинает жить эдаким Робинзоном, попутно оказываясь солидарным с Холденом Колфилдом (герой Сэлинджера), но Гете оказывается для неопытной души – определяющим. Эдгар примерит и парик, и страдания юного Вертера, дополнив роман драмой собственной жизни и новыми (вечными) страданиями. Герой Плендорфа часто повторяет слово «стайер», ведь он и сам, если не бегун, то беглец. Разве что жизненная дистанция оказалась короткой.
«Что пользы работающему от того, над чем он трудится?», – словно бы продолжает стиль песни на библейский мотив поведение Эдгара-мл. У жителей СССР той эпохи ответом на это стала фраза Михаила Жванецкого: «Что охраняешь, то и имеешь». Житель ГДР Эдгар решил избавить себя от этого вопроса – перестать работать, ничего не делать. Таков путь героя к свободе, которая оказалась ему не по плечу, мнимой свободе. Он уходит из дома, освобождаясь от упреков и советов матери; бросает работу (одну, вторую), освобождая себя от начальников; ступает по жизни налегке, растаптывая все нормы поведения. Только его сердце остается несвободным. От любви. В финале «ничего не делать» превращается в «нечего делать», «все сводится к этому», – понимает герой, которому тесно, а не просторно, как в начале, в своей одинокой каморке. Желанная свобода оборачивается одиночеством и неприкаянностью. «Джинсовая свобода» «протирается», а освободиться от себя не удается.
Как у Шекспира есть отец и сын Гамлеты, так и у Пленцдорфа главными героями оказываются отец и сын Элгары. Но, как и герой, так и исполнитель роли отца уступают в темпераменте и игре Эдгару-мл., Одеты герои одинаково, так что и не понять, кто за кем что донашивает. В пьесе Эдгар-мл, рассказывает о своей жизни уже после собственной смерти, он как бы тень сына Эдгара. В спектакле же есть «тень» отца, – так вяло, монотонно и томно сыгран Евгением Миллером его персонаж. Актер, виртуозно играющий в «Табакерке» Базарова в спектакле «Отцы и дети», в новой роли как-то потерялся. Публике скучно наблюдать за его поисками и попытками узнать сына «задним числом», но… повествование спасают оппоненты героя, т.е. те, чьими рассказами и составлен портрет юного В. Среди них прекрасные эпизоды Ростислава Лаврентьева, Валерия Хлевинского, Полины Медведевой и Артема Волобуева. Приятно и примечательно хотя и краткое появление на сцене Виктора Сергачева.
Программку спектакля предваряет фото со знаменитым поцелуем Брежнева и руководителя ГДР Хонеккера. На заднем плане – картинки, иллюстрирующие быт Восточного Берлина. Фото эти служат чем-то вроде исторической справки, краткого экскурса в наше найди-десять-отличий-прошлое. Немецкие рабочие в спектакле вволю распевают хит Исаака Дунаевского «Эй, товарищ! Больше жизни!» и, если и отличаются от наших рабочих той эпохи, то только аккуратностью комбинезонов. Членские взносы, коллективные субботники, план и все пронзившая ложь, — смотришь и забываешь о месте действия пьесы. Впрочем, стоящие на сцене баки для раздельного сбора мусора, сразу напоминают, что «ordnung muss sein», а это точно не про нас. Казалось бы, режиссеру следует как в песне «Левый край! Правый край! Не зевай!», но опасаться не стоит, политики спектакль лишен, если не считать томов коммунистических идеологов и знамени ГДР, но все это, скорее, из категории музейных ценностей. Василий Бархатов и Михаил Дурненков (автор редакции пьесы) рассказали историю не о времени, а о себе. А заодно и о поколении, которому время пело: «А не в меpу гоpячих — успокой!». А уж в «успокоительных» средствах недостатка в истории никогда не было.
Декорация спектакля (художник Зиновий Марголин) – металлический ступенчатый помост. Он подкрепляет круговое действие пьесы – крутится. Эта непростая конструкция обретает рабочий вид, когда ее заполняют рабочие из пьесы: сварка, бетономешалка, краска, вода – на Малой сцене МХТ орудует маленькая ремонтная бригада. Впрочем, Основная сцена МХТ помнит знаменитых «Сталеваров». Быт и суета рабочих воспроизведены в деталях, а сама атмосфера завода и стройки чем-то походит на кинодебют Василия Бархатова – фильм «Атомный Иван» об атомщиках и сотрудниках электростанции. Из предметов эпохи оной – жетоны для таксофона и огромные проигрыватели с бабинами.
Для драмы, имеющей все черты производственной (тут даже отец не отец, а «производитель), главным все же остался любовный треугольник: герой влюблен в замужнюю ровесницу. Сыгран этот треугольник как разносторонний, а вершина в нем наперекор всем законам геометрии, пока одна – Эдгар. Капризна и неубедительна Шарлотта (Нина Гусева), формален и по-актерски нейтрален (никакой) ее муж Дитер (Артем Быстров). Парадокс тут в том, что самыми удачными мизансценами являются именно любовные сцены героев. Никогда еще воздушные шарики, надувные лодки и электрические лампочки не использовались в театре так страстно и чувственно. В общем, если лодка в спектакле сдувается, то режиссер в нем наперекор всему «выплывает».
«Я не знаю поймет ли меня кто-нибудь», – твердит герой публике. Спектакль словом и жестом обращенный в зал, частенько напоминает телевизионное ток-шоу, наподобие телевизионных исповедей, или близкого режиссеру «Yesterdaylife«. У Бархатова юмор особый, возникающий из самых простых и привычных действий и мелочей. Предсказуемого здесь тоже нет: спектакль открывает неловкое раздевание юной особы, за которым мешают следить рассаживающиеся зрители. Кажется, что тем самым режиссер готовит публику к тому, что драма немецкая, а значит и откровенных сцен немецкого театра здесь не избежать. Но опасения оказываются напрасны. За режиссерской шуткой скрыт чистый (не считая пятен краски) и порой сентиментальный спектакль. Без «джинсы», не на продажу. Здесь нет ничего «специального», заранее рассчитанного на аплодисменты и смех. Но смех и аплодисменты есть, потому как режиссер показал в спектакле не только «рабочий класс», но и просто «класс!».
Разыскать книгу Ульриха Пленцдорфа на русском нелегко. Разве что в библиотеке (повезет, если в домашней) отыщется экземпляр «Иностранной литературы» за 1973 год. В этом смысле постановку Василия Бархатова вполне можно назвать просветительской. Спектакль светел: наперекор «драме» на афише, смерти главного героя (здесь от тока в 380 V, а не от тока жизни, хотя…) и круговым отношениям отца и сына, круг которых оказался порочным (порок здесь как дефект, изъян). В нем нет назидательности, эффектного трюка или наставления жить во что бы то ни стало. Завершается он просто, добрым пожеланием: «Будьте здоровы! Прощайте!», «Нельзя жить после 18. Профессия, образование, армия»,- говорит герой спектакля. Но после него хочется жить. Без всяких поправок (на время и место), предисловий (Гете) и примечаний (автора).
Джинсы варила Эмилия Деменцова
Фотографии Екатерины Цветковой
