Сергей Женовач поставил спектакль из консервных банок и бутылок из-под водки. В фойе Студии театрального искусства наливают и закусывают. На длинном дубовом столе девять бутылок водки, пока не откупоренных, большая банка соленых огурцов, консервы, очевидно килька, и буханка «Дарницкого» надломленная пополам.
Традиционный набор моего дедушки после работы. Не хватало только пачек «Беломора». Первые зрители стеснялись такой декорации, но смущение длилось недолго. Через пару минут опорожнили первую бутыль беленькой и наливали уже по второй, третьей… В общем, когда прозвенел третий звонок, на столе ничего не осталось от трапезы «по-советски». А пока публика собиралась и допивала остатки спиртного, погрузившись в недавнее прошлое страны, которой больше не существует, некий человек в шляпе и с авоськой в руке раздавал зрителям жестяные банки. Как оказалось, там лежал диск с рецептами коктейлей от Венечки. Сергей Женовач любит вводить зрителя в действие еще до начала спектакля. Тем более, была премьера по культовой повести Ерофеева «Москва-Петушки».
Слегка захмелевшие зрители потянулись в зал занимать свои места. Алый, партийный занавес, сшитый из разнокалиберных кусков бархата, бьет наповал. Над публикой, под потолком, висит огромная люстра, как в больших академических театрах. Только венец сего творения сделан не из позолоты и роскошных канделябров, а из бутылок прозрачного стекла и консервных банок. Тара, описываемая героем повести, это «мерзавчики», «поллитровки», «четвертинки». Громоздкую винно-водочную конструкцию придумал еще Давид Боровский для спектакля в Театре на Таганке «Страсти по Венедикту Ерофееву». Но постановка, а вместе с ней и декорация, так и не увидели свет. Тогда сын художника Александр Боровский реанимировал стеклянную конструкцию в сценической композиции Сергея Женовача.
«Хорошая люстра. Но уж слишком тяжелая…», – скажет про нее главный герой – Алексей Вертков. Он появился среди зрителей, помятый, хотя в костюме; с волосами немытыми, сальными, прилипшими к макушке, хотя и убранными в прическу. Какой-никакой на голове пробор. Чувствуется, что над образом работали тщательно и долго. А впрочем, этот режиссер по-другому не умеет. Герой получился прямо «оттуда». Внешне вроде бы безукоризненный вид, но в деталях читается вся его повседневная жизнь – в костюме, подтяжках, бабочке, рубашке, которая когда-то была белой, а сейчас желтая и застиранная и наверняка не раз штопанная, да еще с оторванной пуговицей посередине. Время, когда «вроде бы» было главнее, чем то, что есть на самом деле. Время, когда пьяницы были не быдлом, а интеллектуальной народной прослойкой. Говорю это потому, что именно таким мне запомнился мой дед. Вечно пьяный и немолодой…
Воспаленным и уставшим взглядом Венечка окинул всех вокруг, что-то сказал и прошел на сцену с чемоданчиком, как конферансье. Он все время обращается к зрителям, то ли ищет понимания и сочувствия, то ли исповедуется и оправдывается, но все время ищет разговора. Кстати, все остальные герои, за исключением колоритной официантки – Татьяна Волкова – работающей в ресторане, где в меню есть вымя, но нет хереса, будут появляться из зрительного зала. Не быть одиноким ему помогают ангелы небесные – Мириам Сехон и Катерина Васильева. Девчонки в белых комбинезонах и футболках с надписями «СТИ». За занавесом – и купе, в котором Венечка едет в Петушки, но так и не доедет, и Курский вокзал, куда он каждый раз попадает, как только оказывается в Москве. Все никак до Красной площади не дойдет, на Кремль не посмотрит. И только в конце увидит Спасскую башню и услышит бой курантов, как кукушка отсчитывающих последние секунды жизни Венечки. Решающую роль сыграет кирпичная кладка фабрики отца Станиславского, удачно вписывающаяся в совдеповскую эстетику спектакля.
Курский вокзал – это целая жизнь, здесь Венечка пьет с «мудаками» и разглагольствует с декабристом и черноусым – интеллектуальным, не всегда, правда, интеллигентным, сбродом, как и он сам. И в какое-то мгновение начинаешь замечать, что ему нравится его жизнь и он даже счастлив. От тоски и меланхолии не остается и следа. Впрочем, ничего другого здесь делать и не приходится, как только пить да болтать, некоторые еще в то время во дворе играли в домино.
Алексей Вертков интересно играет пропойцу. За ним любопытно наблюдать. Актер молодой, но ему удается состариться в этом спектакле. Передать пропитую усталость с помутневшими глазами, голосом, подернутым хрипотцой, и испорченным спиртом разумом и лицом. Такой эффект я видела только один раз в фильме Элема Климова «Иди и смотри». Лицо юного героя, которого играл Александр Кравченко, превратилось в лицо старика. Но там скорее заслуга гримеров, что не умаляет достоинства работы Кравченко. А здесь у Верткова получилось нечто похожее на сцене.
Текст Ерофеева, в отличие от других постановок «Москва-Петушки», у Женовача звучал непринужденно и при всей своей литературности оказался на редкость сценичным, и, уж простите, вовсе не занудным. Режиссер любит литературный театр и в этом и кроется интрига постановки. Когда я собиралась на премьеру, в голове была одна мысль: «Как это поставит интеллигентный Сергей Женовач, в репертуаре которого в основном высокохудожественная классика?». Секрет раскрыт: режиссера интересует слово, текст, настоящая литература.
Иносказательный язык Ерофеева в этом спектакле только приобрел, его разбавили хорошо сколоченными сценами. Эпизод с девушкой-балладой актриса Мария Курденевич рассказала одними ногами. Давала пощечины, обнимала и ласкала своими ступнями героя. Еще был пьяный в стельку кондуктор Семеныч — Сергей Аброскин, который не пропускает ни одной юбки, и женщина сложной судьбы – Анна Рудь – с золотыми зубами. Режиссер раскрасил довольно плотный текст, требующий вдумчивого вчитывания, яркими характерами недавнего прошлого. От этого спектакль получился живым и динамичным. Фразы, шутки и афоризмы звучат ладно и хорошо встроены в тело спектакля. Видно, что над текстом шла большая работа, его обдумывали и осмысляли.
С финалом все исчезнет за красным занавесом. И будто не было ничего. Зрителям, которые еще застали это время, остается только ностальгировать, что они и делают… В зале то и дело раздаются благодарные смешки, вроде того «я тоже это помню». А для меня, человека совсем другого поколения и истории, наименования коктейлей Венечки и остроумный текст писателя пролетают мимо. Возможно, поэтому при всей добротности работы актеров и режиссера, спектакль оказался событием одного вечера. Он где-то застрял между 70-ми и 80-ми, и ностальгировать мне не по чему. Я родилась позже. Остается вспоминать только деда. Он был похож на героя спектакля. На гитаре любил играть, тоже костюмчики носил с помятым лицом. Кстати, именно он впервые дал мне попробовать беломорину и пивка, когда мне было десять. История Венечки сегодня выглядит хроникой, путевыми записками прошлого, но не современного мира. Помимо хорошего текста необходимо что-то еще. Актуальность, если хотите.
Вот сижу, а в голове вместо восхищений в адрес Ерофеева все социалка: «Ну как же так! Ведь в «Петушках» ждет женщина и ребенок! Хотя бы попытался бросить пить». И не жалко мне его совсем. Умные философские мысли на протяжении трех часов – раздражают, возможно, потому, что не хватает дела. «Дело надо делать господа». Вот и получается, что Венечка – Чехов, а я – Лопахин.
«Пить или не пить?» – задумалась Анна Коваева
Фотографии предоставлены пресс-службой театра
