Мы продолжаем рассказ о великой комедии Грибоедова «Горе от ума». Представляем вам первых исполнителей роли Чацкого: великого Мочалова, Каратыгина, Самарина и Шумского. Вы можете сами определить, кто из них (на ваш взгляд) является идеальным воплощением Чацкого.
Чацкий-романтик
Когда роль Чацкого была предложена Павлу Степановичу Мочалову (московский Малый театр), он долгое время пребывал в недоумении и сомневался: браться ли ему за эту роль. Казалось бы: в чем тут сомневаться? Эта роль была бы возможностью наконец-то попробовать себя в русском классическом репертуаре. Однако один из величайших актеров российской сцены размышляет. Все его мысли можно выразить в одной фразе: мое ли это амплуа? До сих пор Мочалову не приходилось сталкиваться с ролями такого плана. В своих «Театральных воспоминаниях» режиссер Куликов вспоминает беседу Мочалова с актрисой Львовой-Синецкой. В ответ на ее поздравления Мочалов признается:
«А знаете ли, сударыня, что ни за одну из моих ролей мне ни приходилось так бояться, как за эту.<…> Вот, например, с самого первого действия я чувствую себя не в своем амплуа, не на своем месте: эта развязность Чацкого, игривая болтовня, смех, его язвительные сарказмы, блестящие остроты с неподдельной веселостью и шуткой, — да я никогда подобных ролей не играл и не умею играть!.. «
Величина дарования Мочалова и масштаб роли соответствуют друг другу, но актер объективно подходит к своим возможностям, даже подшучивает над ними. Он хочет заранее понять, какие опасности могут подстерегать его во время работы над этой ролью:
«А если тирада «А судьи кто?» втянет меня в трагический тон? То же и в остальных действиях, особенно в четвертом, где Чацкий как угорелый мечется с ругательствами на все и на всех; я с моими трагическими замашками могу исказить бессмертное творение Грибоедова!»
Итак, все вышеприведенное — мысли актера о герое, что же получилось в итоге? Как всегда при обсуждении игры Мочалова, мнения кардинально разделились. В основном, принимали такую трактовку те, кто видели в Чацком героя, в котором весьма важен гражданский пафос роли, например, А. Григорьев. «Точно, он не рисовался картинно на всех стульях и креслах, но зато в каждом слове его слышался резкий, озлобленный ум и энергическое чувство».
В целом впечатление от комедии было немного странно: ведь актерам было неудобно в новых формах этой пьесы. «Горе от ума» требовала создания реалистических характеров, а поскольку актеры были не готовы, на сцене получалось фарс, даже дуракаваляние, они нарочно комиковали. Поначалу Чацкий действительно выглядел этаким чудаком-мизантропом, который постоянно лезет на рожон и нападает на обычных и, в общем-то, ничего плохого не делающих людей. А иногда Мочалов впадал в менторский тон, который абсолютно не подходил для такой постановки. Но постепенно все отчетливей сатирический тон, что происходило не без влияния Щепкина.
Хочется вспомнить также о знаменитых «мочаловских минутах». Были они здесь или нет? Роль Чацкого принадлежала к тем немногим ролям, которые Мочалов проводил довольно ровно, без срывов. Но здесь не было и тех известных взлетов, которыми так славилась его игра. Журнал «Телескоп» отмечал: «Там, где юморизм Чацкого переходит в страстное воодушевление, Мочалов был очень хорош, местами даже прекрасен. Но где ему должно быть спокойнее и обливать свои остроты холодной желчью, там он решительно дурен».
Здесь подтверждаются опасения самого актера, который не доверял своим «трагическим замашкам», которые тянули его в романтический пафос. Князь Шаховской, несмотря на то, что был в восторге от игры Мочалова в «Горе от ума», перед представлением однажды давал ему наставления: «Душенька, Павел Степанович, пожалуйста, говори просто, без аффектации, не возвышай голоса, помни, что ты не комедию играешь, ради Бога, не перехитри, как можно будь проще, без крика, помни, что все люди смирные, с которыми ты говоришь!»
Политическое значение роли волей или неволей выходило на первый план: лирические сцены Мочалову не удавались. Причем неизвестно, было ли это сделано специально, с целью подчеркнуть гражданственность в Чацком, или – случайно, став маленьким просчетом великого актера. В Софье Чацкий-Мочалов видел друга, человека, который должен был понять его, здесь не было простой влюбленности в красивую женщину. Также современники отмечали отсутствие светскости. Особенно это шокировало петербургскую публику, которая, привыкнув к другим формам на сцене, просто не смогла принять Мочалова. В 1833 году Мочалов гастролирует в Петербурге. «Мочалов представлял какого-то трактирного лакея и когда он сказал последние слова своей роли «Карету мне, карету!», то раздался сильный аплодисмент, по которому публика как бы желала скорого его отъезда».
Каким же был Чацкий Мочалова? Из последней цитаты и соотношения московского и петербургского отношения к актерской игре (в Петербурге все еще предпочитали классицистическую декламацию) можно сделать вывод, что Мочалов был обычным живым Чацким. Это был, возможно, даже слишком обычный человек для тех идей, которые он говорил со сцены, но в то же время (неровность все же порой присутствовала) трагический пафос иногда мешал актеру. Эта роль не принадлежала к числу неоспоримых удач Мочалова, а потому напрашивается вывод, что она не совсем понята актером. Роль, которую Мочалов играл, обдумывая больше, нежели остальные. Такой подход несколько противоречил его манере игры по импровизации, по наитию. Трудно выносить приговор тому, чего ты не видел на сцене, но дерзну предположить, что Чацкий Мочалова не был идеален.
Чацкий-классицист
Знаменитое противостояние Мочалов-Каратыгин продолжалось на протяжении всей жизни этих знаменитых российских актеров. Основное отличие их было в принадлежности различным актерским школам. Как уже упоминалось выше, Мочалов приносил на сцену романтическую игру, в творчестве же Каратыгина (петербургский Александринский театр) доживали свой век классицистические традиции. Он умело сочетал романтический пафос и искусство классицистической трагедии. Он выбирал для игры героико-исторические роли, которые знаменовали собой отрешенность от действительности. Умение актера своей игрой поднять зрителя над реальностью, показать некий яркий и красочный мир, где царствует благородство и героические порывы – все это помогло Каратыгину заслужить одобрение императора. Потому порой ему делались какие-то уступки. Например, он добился постановки пьесы «Вильгельм Телль», которая не была пропущена цензурой.
В своих ролях Каратыгин был эмоционален, но по сути дела, это были сценические увлечения актера, а не результат творчества. Мочалов показывал в театре искусство переживания, а Каратыгин являл на сцене продуманное и рационалистическое искусство представления. Именно это противоречие и рождало активные дискуссии вокруг этих двух актеров.
Отличительной особенностью Каратыгина было его исключительное, профессиональное мастерство. Именно Каратыгин и никто другой владел осознанным методом работы над ролью. Известно, например, что когда он работал над ролью Людовика ХI, он добросовестно изучал исторические труды, иллюстрированные материалы, различные архивные данные и т.д.
Работа над ролью не ограничивалась только изучением образа и эпохи. Каратыгин с такой же тщательностью подходил и к внешнему рисунку роли. Известно, например, что у него дома стояла небольшая сцена с зеркалом напротив нее, перед которым он отрабатывал дома все свои роли, прежде чем выйти на общую репетицию. В результате чисто внешние приемы помогали достигнуть предельной убедительности.
И вот Каратыгин — актер с совершенной техникой — берется за роль Чацкого. Он был знаком с Грибоедовым, который в 1825 году читает ему отрывки из «Горя от ума». «Для одного Каратыгина порядочные люди собираются в русский театр» — таково было мнение Грибоедова о нем. Нельзя сейчас точно сказать, давал ли Грибоедов какие-либо советы актеру по тому, каким следует играть Чацкого, но зато известно, что Каратыгин прислушивается к мнению Белинского.
Что же пишет великий российский критик о «Горе от ума» и Чацком? Когда комедия только появилась, Белинский воспринял ее несколько агрессивно. В письме к Бакунину он писал, что «Чацкие всегда будут смешны для меня, и я буду делать их смешными для многих, не заботясь, что мой приятель примет эти нападки за личность и оскорбится ими». Некоторое время спустя Белинской пишет, что ему «тяжело вспоминать о «Горе от ума», которое я осудил с художественной точки зрения и о которой говорил свысока, с пренебрежением».
Заметим, что Белинский считает протестом против «гнусной расейской действительности» именно произведение, а не идеи Чацкого. О Чацком Белинский думает, что «он – герой комедии, то есть человек обыкновенный, даже если умный и благородный».
Теперь попробуем представить, что Каратыгин, актер, который всегда играл героев, то есть людей, которые заведомо не могут обыкновенными, играет эту роль. Ему придется пробовать себя в новых формах: такого материала ему еще не приходилось играть. Одна черта трагического героя: такие роли всегда сосредотачивают внимание публики на одном актере. В «Горе от ума» же – принципиально новые традиции. Здесь каждая роль требует внимания не только со стороны исполнителей, но и публики. Каратыгин не может сразу же приспособиться к новой ситуации. Подспудно он хотел сконцентрировать внимание на себе, что, скорее, создавало отрицательный эффект. Его монументальность и идеальная форма не показывали живого человека, поэтому весь Чацкий был как безликий фантом, вещавший в пространство. В одном из высказываний об игре Каратыгина в этой роли говорилось, что «…мы должны сознательно сказать, при всем нашем уважении к его таланту, что дивный наш трагик не удовлетворял нашим требованиям, его голос, дикция и представительность были слишком резки для Чацкого и колоссальный его рост не подходил на сцене под современное одеяние, то есть фрак или сюртук».
Из всех высказываемых мнений можно сделать вывод, что неособенный успех роли пришел от несоответствия образа и амплуа актера, который воплощает его на сцене.
Едва ли не лучший Чацкий
В 1839 году 17 апреля на спектакле «Горе от ума» произошла срочная и неожиданная замена: неизвестный артист вышел в роли Чацкого вместо заболевшего Мочалова. Так оказался в этой роли молодой Самарин (московский Малый театр). Первое его появление в этой роли не вызвало успеха, но обратило внимание на Самарина. Он начал серьезно работать над ролью и, в конце концов, прославился как среди современников как «едва ли не лучший Чацкий настоящего времени».
Что же обеспечило такую популярность Самарину-Чацкому? Многие критики отмечают в своих высказываниях, что в его исполнении у Чацкого впервые появился характер. «Это был Чацкий, это было живое создание Грибоедова», «это не актер, которому иногда следует прибегать к суфлеру, а живой человек, усвоивший себе мысль поэта», «иногда лиризм, иногда драматизм, но эмоции сильны всегда» — всех этих доводов вполне достаточно для того, чтобы понять, что работа Самарина над ролью была вживанием в образ, а не просто его воплощением.
Чацкий в исполнении Самарина не был одинаков в начале и финале пьесы, герой менялся, реагируя на события и обстоятельства, окружающие его. Первое действие – это мальчишеская лучезарность и влюбленность, во втором и третьем идет медленное мужание. Его обличительные речи выливаются не сразу, а после недолгого молчания, созревания, все превращается в каскад пламенных монологов. Но все же он не оратор и не проповедник! В этом Чацком гармонично уживаются и идеи, и любовь к Софье. Актер Медведев вспоминает: «Молодость, сарказм, местами желчь, сожаление о России, желание пробудить ее – все это билось ключом и покрывалось пламенной любовью к Софье».
Неразрывность обеих линий этого образа и популярность его в 40-х годах объясняется еще и тем, что над ролью Чацкого Самарину помогал работать Щепкин. А значит, в его игре не могли не присутствовать реалистические тенденции. Самарин высоко оценен Григорьевым: «Да, г-н Самарин понял и сыграл Чацкого так, как никто из наших артистов не понимал и не играл его. Г-н Самарин, как видно, сам изучил роль свою, вникая в каждое слово ее, подмечая каждую черту этого характера, и потому сроднился, глубоко освоился с ним». Следует отметить также виртуозное владение стихом, присущее Самарину. По выражению одного из современников он «рисовал стихами Грибоедова – именно рисовал – портреты московского общества». Творчество Самарина в сильной мере повлияло на развитие щепкинской школы. Итак, успех Самарина в том, что он, не выходя за рамки своего амплуа, сумел показать на сцене гармоничный, гибкий и живой образ.
Чацкий вне амплуа
Следующий московский Чацкий (Малый театр) – это Сергей Васильевич Шумский. Как и Самарин он был учеником Щепкина. Его Чацкий был абсолютно новым, так как артист подошел к этой роли, разорвав границы амплуа, что давало возможность рассмотреть Чацкого с разных сторон. Шумский специализируется на амплуа «фатов», он был превосходным Кречинским, но в роли Чацкого смог показаться совсем иным.
Артист сыграл ее 8 декабря 1864 года в свой бенефис. Ему было тогда 44 года. Однако он не старается выглядеть моложе, сделать Чацкого молодым и пылким (как Самарин, например) на нем – печать пережитого. Но от этого герой ничего не теряет: в первой сцене под влиянием воспоминаний он горяч и трогателен, а острые характеристики звучат добродушно, как легкие насмешки.
Сам Шумский говорил: «Наконец-то мне уяснилось… что такое Чацкий, никто до сих пор не понимал его, потому что упускали из виду главный жизненный интерес, руководивший им… <…> Чацкий, прежде всего, человек влюбленный, все его помыслы сосредоточены на Софье; в жизни нет для него ничего выше, чем внушить ей взаимность; если бы обращено было на это внимание, если бы Чацкий-обличитель был отодвинут на задний план, а на первом выступал Чацкий, глубоко страдающий от любви, то он получил бы вполне определенную физиономию, и я постараюсь это сделать». Поставленная задача не сразу удалась артисту: работа была продолжительной и трудной. Даже прошел слух, что он заболел какой-то нервной болезнью. Но все же премьера состоялась.
У Шумского была своя система работы над ролями: первые спектакли он никогда не играл с полной отдачей, а корректировал и проверял наработанное. И лишь убедившись в художественной выразительности роли, закреплял ее. Так как была фиксированная картина, то играл он всегда верно, независимо от воодушевления. Роль Чацкого игралась по нарастающей. Поведение героя становилось все более бурным, речь более нервной и прерывистой. Шумскому удавалось сохранить и живость интонаций, и правила чтения стиха.
В Шумском Москва впервые увидела Чацкого, протест и мрачность которого рождается не из-за неудовлетворенности укладом общества, а из-за ревности, все более нараставшей и наконец, превратившейся в глухую тревогу, которая непроизвольно искала выхода. Шумский – один из тех, кто первым научился возбуждать и направлять свою актерскую природу. То есть он был еще одним зачинателем искусства переживания на русской сцене. Становится понятным интерес Станиславского к аналитической работе Шумского над ролями.
Перед нами – четыре разных трактовки образа Чацкого, созданные великими русскими актерами. Каждая из них имела право на существование в середине ХIХ века. Естественно, трактовки менялись вместе с эпохой. Вот недавно произошло декабристское восстание — и люди еще не успели забыть все события: в это время на сцене были приемлемы Мочалов и Каратыгин. Но постепенно общество успокаивается, вот тогда-то и проявляются другие черты, в частности, любовь Чацкого. Следует отметить, что позже, на рубеже веков опять выходит на первый план Чацкий-оратор и деятель. Таким образом, развитие пьесы идет полностью параллельно с изменением эпохи и мироощущением общества. Чацкий сейчас, в ХХ-ХХI веках – это бенефис знаменитого актера или прекрасный дебют для начинающего. А показать на сцене образ, в котором главным (несмотря на гармонию всех линий) является любовь, красиво и интересно. Поэтому самой удачной выглядит трактовка Шумского, так как она претендует на звание универсальной. Такой образ не только мог жить в то время, но и заинтересовывает зрителей сейчас, когда гражданский и политический пафос этой пьесы практически снят.
