«ГОРЕ ОТ УМА». ЧАЦКИЙ. ГРИБОЕДОВ

Одно становилось ясным: после появления этой пьесы должно было что-то случиться либо в драматургии, либо в театральном искусстве. Ведь она оказалась произведением, подводящим итоги всех прежних течений в традициях русской драмы.

Если посчитать «Горе от ума» границей определенного этапа в русской литературе и драматургии, то необходимо обратиться взглядом в предыдущее время и посмотреть, что было раньше на российской сцене.

Начало XIX века знаменуется расцветом жесточайшей цензуры и принятием различных мер, которые держали бы театр под контролем властей и не давали ему стать той трибуной, с которой могли бы нестись недозволенные мысли. В 1804 году был принят «Устав о цензуре», где среди прочего говорилось, что «рукописные пьесы, представляемые на всех, не исключая придворных, театрах, как в столицах, так и других городах, до представления оными рассматриваются цензурными комитетами, а где нет комитетов – директорами народных училищ под надзором местных начальств». Надзор во всем, так называемая «железная зима». К чему это приводит? На сцене царят водевили и иностранные мелодрамы. Жанры, у которых есть много общих черт. Например, эти жанры оба развлекательные, они имеют насыщенное яркое действие и, что главное, уводят от реальности. В них не было ничего, связывающее сюжет с проблемами сегодняшнего дня, что, собственно говоря, и необходимо было цензуре. В начале 20-х годов Россия осознанно вступает в эпоху романтизма. Классицизм доживает свои последние годы. А черты романтизма будут сохраняться до конца сороковых годов. В это же время постепенно оформляется реализм. Существование рядом с ним романтизма приводит к борьбе двух жанров, в которой романтизм постепенно сдает свои традиции.

Среди этой борьбы жанров, отсутствия четкого направления в развития театрального искусства родилась комедия «Горе от ума».

Работая над ней, Грибоедов во многом опирался на практику русской комедии начала XIX века. Но в основе пьесы лежат знаменитые классицистические единства: места (дом Фамусова), времени (одни сутки) и действия (весь сюжет вращается вокруг отношений Чацкого и Софьи).

Часто упоминают о том, что все герои комедии имеют реальных прототипов. Грибоедов не отрицает возможности этого, однако оговаривается: «в них есть черты, свойственные другим лицам, а иные всему роду человеческому настолько, насколько каждый человек похож на всех своих двуногих собратий. Карикатур ненавижу, в моей картине ни одной не найдешь. Вот моя поэтика». Чтобы показать целое общество, всю Москву начала XIX века, недостаточно было ввести в пьесу реальных людей и связать их единым сюжетом. Поэтому и рождаются герои, имеющие сразу по несколько прототипов.

Первоначальные замыслы «Горя от ума» относились, скорее всего, к студенческим годам Грибоедова. Но непосредственная работа началась в Тифлисе, в 1822 году. Автор долгое время обдумывал композицию комедии, и основной текст был установлен им в 1824 году. Но наброски и отрывки Грибоедов начинает читать уже в 1823 году. Критика сразу же обратила внимание на произведение и на его общественное значение. Например, Гончаров ставил «Горе от ума» в один ряд с такими произведениями как «Гамлет» Шекспира и «Дон Кихот» Сервантеса. Белинский называл пьесу «благороднейшим гуманистическим произведением», «протестом против гнусной расейской действительности». Конечно, были и такие, кто не воспринимал Чацкого носителем, а произведение отражением революционных идей. Пушкин писал, что «Между мастерскими чертами этой прелестной комедии – недоверчивость Чацкого в любви Софии к Молчалину прелестна! – и как натурально! Вот на чем должна была вертеться вся комедия, но Грибоедов, видно не захотел – его воля. О стихах я не говорю, половина – должны войти в пословицу».

В 1824 году Грибоедов приезжает в Петербург с целью добиться разрешения на постановку своей пьесы. Но власти были под влиянием переполоха, который произвела пьеса в высших кругах. Например, директор московских театров Кокошкин немедля сообщил генерал-губернатору Голицыну, что произведение Грибоедова является «прямым пасквилем на Москву». Становится ясно, что в ближайшее время пьеса в столичных театрах поставлена не будет. Однако Грибоедов не теряет надежды: он продолжает свои чтения и даже дает указания актерам Щепкину и Сосницкому о том, как правильно исполнять пьесу. А при содействии Булгарина удалось напечатать некоторые отрывки из «Горя от ума» в альманахе «Русская Талия» за 1825 год.

Из ранних попыток поставить «Горе от ума» следует упомянуть об инициативе учеников Петербургского театрального училища, которые своими силами решили разыграть пьесу. Как только начальник училища дал согласие, ученики принялись за дело. Сам Грибоедов приезжал к ним и всячески курировал и подсказывал. Но когда комедия была уже вполне готова и даже назначен день премьеры, о затее учеников узнал генерал-губернатор Петербурга граф Милорадович, председатель театрального комитета, руководившего петербургскими театрами. Не позволив ученикам «либеральничать», он запрещает постановку запрещенной пьесы.

Грибоедов увидел свою пьесу на сцене только однажды: в 1828 году в Эривани ее разыграли офицеры 20-й пехотной дивизии. К сожалению, по требованиям военной цензуры автору опять пришлось поступиться своим текстом. Но и в таком виде пьеса была запрещена даже к любительским постановкам.

Судьба комедии тесно переплеталась с судьбой самого Грибоедова. Одно время даже полагали, что Чацкий списан с автора. Но эта версия не может быть полностью оправдана, скорее всего, Чацкий «пылкий, благородный и умный малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно Грибоедовым) и напитавшимся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями». Можно объединить героя и автора тем, что им обоим пришлось провести долгое время на чужбине. Но Чацкий – уезжает «ума искать», а Грибоедов —  по делам службы (еще в 1817 году зачислен на службу в Коллегию иностранных дел, а в 1818 году он – секретарь русской дипломатической миссии в Персии). Кстати, дипломатическая служба автора в чем-то повлияла на судьбу произведения. В 1826 году начинается русско-персидская война, Грибоедов ведет дела по дипломатическим отношениям с Турцией и Персией. В июле 1827 году он отправляется в персидский лагерь для переговоров, а в феврале следующего года подписан Туркманчайский мирный договор, в заключении которого принимал активное участие Грибоедов. После того, как он привозит текст договора в Петербург, его назначают министром-резидентом (посланником) в Персию. В 1829 году он погибает при разгроме российского посольства в Тегеране. Общественное внимание к гибели знаменитого писателя, произведение которого расходилось в списках по всей России, заставило правительство несколько поступиться запретительными мерами в отношении «Горя от ума». Отдельные действия начинают ставиться, поначалу в качестве дивертисментном порядке – то есть, после пятиактной трагедии. Пьеса проникала на сцену по частям и с колоссальными трудностями. Наконец, в 1831 году в Петербурге в бенефис артиста Брянского были впервые сыграны все четыре действия комедии, хотя текст все равно был сильно сокращен цензурой. Примерно в то же время пьеса появляется и на московской сцене. Первая постановка всей пьесы состоялась здесь 27 ноября 1831 года, роль Чацкого играл Мочалов, а Фамусова – Щепкин.

Каким же был Чацкий (в общих чертах) на сцене того времени? Не берем сейчас тех актеров, работы которых заслуживают отдельного обсуждения. О таких «Чацких» как Мочалов, Каратыгин, Самарин и Шумский стоит рассказать отдельно, а сейчас обратимся к общей картине.

До 60-х годов на первое место исполнителями роли Чацкого выдвигались публицистические моменты. Как верно заметил С.В.Шумский, он был лишь «блестящим резонером, пылким обличителем заскорузлых понятий и нравов общества, оттого он и казался всегда ходульным лицом; от артиста требовалось только, чтобы он искусно произносил известные монологи». Но все же такое исполнение казалось правильным, ведь в Чацком видели отражение своих идей декабристы.

Действительно, развитие тайных обществ и написание пьесы Грибоедова шли параллельно, автор даже был знаком с некоторыми декабристами (например, в мае 1825 года он встречается с С.И.Муравьевым-Апостолом, М.П.Бестужевым-Рюминым, С.П.Трубецким). Многие изначально считали «Горе от ума» только политической пьесой. Ее распространяли деятели декабристских движений, – это считалось одним из лучших способов пропаганды их идей. Однажды, на допросе, следственной комиссией одному из декабристов был задан вопрос, какие сочинения наиболее способствовали на развитие в нем либеральных взглядов, он отвечал: «Из ненапечатанных – комедия Грибоедова». Но если задуматься: мог ли Чацкий быть декабристом в прямом смысле этого слова? Скорее нет. С ними его объединяет некий байронизм, ощущение одиночества и, если можно так выразиться, разочарование в обществе, но не более того. Речи Чацкого далеки от желания перевернуть общество. В них нет активности. Его монологи мог бы произнести человек, который опоздал на Сенатскую площадь или не собирался идти туда вовсе. Который что-то пропустил. Человек оказался вне всех важнейших событий и, разочарованный этим, помчался из России, куда глаза глядят. Только такую связь я представляю между Чацким и декабристами. А затем…

«…Когда ж постранствуешь, воротишься домой,
И дым отечества нам сладок и приятен».

У Чацкого нет четко определенных идей, поэтому его нельзя назвать целенаправленным обличителем или оратором. Его можно посчитать умным Репетиловым, который знает, куда двигаться, но не совершает этого движения. У Репетилова же огромное желание действовать, но он не представляет себе, в каком направлении следует двигаться. Николай Васильевич Гоголь, например, упрекал Чацкого в том, что он «показывает только стремление чем-то сделаться, выражает негодование противу того, что презренно и мерзко в обществе, но не дает в себе образца обществу».

Необходимо выяснить: почему Чацкий стоит на месте и «мечет бисер» перед теми, кто его не только не понимает, но и не принимает всерьез? Да, именно так. Ведь если бы речи Чацкого были восприняты как голос человека из некоего тайного общества, где царит заговор, на него немедля донесли бы. Но все его выступления принимаются как неудачные шутки, неуместные в обществе. Кстати, сам Грибоедов намекает на такое отношение к своему герою. Вспомним хотя бы монолог о французике из Бордо. Вот как Чацкий описывает ситуацию. Он пропагандирует все национальное, призывает отказаться от слепого подражанья. Но что же происходит вокруг?

«…Как европейское поставить в параллель
С национальным? – странно что-то!
Ну как перевести мадам и мадмуазель?
Ужли сударыня!» – забормотал мне кто-то …
Вообразите, тут у всех
На мой же счет поднялся смех.
«Сударыня! Ха! Ха! Ха! Ха! Прекрасно!
Сударыня! Ха! Ха! Ха! Ха! Ужасно!» –
Я, рассердясь и жизнь кляня,
Готовил им громовый;
Но все оставили меня».

И здесь же, возможно, с грустью, возможно, со злобой, добавляет: «Вот случай вам со мною, он не новый». То есть, его проповеди уже постигала подобная участь? Он же продолжает метать бисер перед всеми, кто более или менее готов к таким разговорам. Видимо, надеется отыскать понимание и единомышленников. Но пока он действует по такой стратегии, ему не удастся найти ни того, ни другого. Его проповеди будут вызывать смех, косой взгляд, либо на них никто вообще не обратит внимания. Вот эпизод: пока он рассказывает о «французике из Бордо», все окружающие по ремарке Грибоедова «в вальсе кружатся с величайшем усердием. Старики разбрелись к карточным столам». Этой публике, конечно же, проще не обращать на Чацкого внимания, чем смеяться над ним: ведь для них он уже сумасшедший. Но Александр Андреевич не бросается далее развивать свои теории: с исчезновением публики прекращаются его гневные тирады. Возможно, для Чацкого не так уж и важно обращать в свою веру окружающих. Что же становится определяющим фактором в поведении Александра Андреевича? Чтобы понять это, следует вернуться в самое начало пьесы.

Герой еще не появился в доме Фамусова, но его уже вспоминает Софья. Что же говорят они с Лизой о Чацком? Софья:

«…Что помниться? Он славно
Пересмеять умеет всех,
Болтает, шутит, мне забавно;
Делить со всяким можно смех».

Для Лизы Чацкий и самый-самый, и «чувствителен, и весел, и остер». Она видела в нем истинное чувство к Софье. На что героиня отвечает служанке

«…И знаю, и винюсь; но где же изменила?»
<…> Ах! Если любит кто кого,
Зачем ума искать и ездить так далеко?».

Отношение к Чацкому как к забытому некогда близкому другу, который забыт в свете ее новой любви. Фамусов же встречает его приветливо, они по-семейному обнимаются. А что он думает о нем?

«…этот франт-приятель;
Отъявлен мотом, сорванцом».

Ничего страшного: его принимают как своего, нет ни малейшего намека на какие-то подозрения или намеки на его неблагонадежность. Но вот как только он начинает вмешиваться во внутренний миропорядок семейства Фамусовых, который установился здесь без него, все меняется. Софья, и без того находящаяся в напряженном состоянии после утренней истории, берет прямо-таки суровый тон, лишь только выпады Чацкого обращаются в сторону Молчалина. После этого он уже не оправдается в ее глазах. Фамусов же приходит в ужас, услышав рассуждения Чацкого о «веке нынешнем и веке минувшем». «Опасный человек!», «он вольность хочет проповедать!», «да он властей не признает!» и т.д. Кстати, не такие уж и страшные речи Чацкого: он лишь указывает на то, что прошлое и настоящее очень различаются. По крайней мере, ему так кажется:

«…Но между тем, кого охота заберет,
Хоть в раболепстве самом пылком,
Теперь, чтобы смешить народ,
Отважно жертвовать затылком?»

Чацкий прямо заявляет:

«Нет, нынче свет уж не таков»;
«Вольнее всякий дышит
И не торопится вписаться в полк шутов».

С его точки зрения, он просто поддерживает беседу. Что из того, что история с Максимом Петровичем задела его более, чем того ожидал Фамусов? Он ведь привел ее, как пример достойной жизни, но такой карьерный рост не для Чацкого. И возникает еще одни, незаметный на первый взгляд нюанс: этому страстному монологу предшествует и рассуждения героев о возможном сватовстве Чацкого к Софье. Такое обсуждение и вдруг: «Не блажи; именьем, брат, не управляй оплошно, а главное, поди-тка послужи». И Чацкий, настроенный вполне миролюбиво, вдруг отвечает несколько непочтительно: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Происходит ли это из-за того, что герой мгновенно реагирует на возможность «повыступать»? Не думаю. Вся эта сцена выстроена в другом настроении: при своем появлении Чацкий говорит только о Софье, он беседует лишь о ней постоянно, так что Фамусов в сердцах замечает:

«…Тьфу, Господи, прости! Пять тысяч раз
Твердит одно и тоже! «

Итак, разгадка лежала на поверхности: Чацкий живет своей любовью к Софье. А значит, все первые сцены он находится, в основном, под влиянием этого чувства. Его отповедь Скалозубу и Фамусову объясняется не только тем, что эти высказанные мысли давно уже живут в нем, но и тем, что перед ним находятся возможный жених Софьи и ее отец, который желает для дочери такого неподходящего (по мнению Чацкого) мужа. Оттого монолог становится страстнее, чем мог бы быть.

Горе Чацкого в том, что он смеется не там, где следовало бы. И не в той компании (что уже отмечалось выше). Его смех вызван не желанием обличить в глазах людей их же пороки, а лишь:

«…Мне весело, когда смешных встречаю,
А чаще с ними я скучаю».

Таково отношение Чацкого к московскому обществу. Герой три года пропадал за границей (кстати, неизвестно, где он был и что делал) и возвращается на родину. До того, как ему уехать было ли что-то странное в нем? Нет, шутил и только, имением не занимался и все. Но там, куда он ездил, с ним произошло нечто такое, что и его отвратило от обычного отношения к жизни, что-то, что заставило его поверить в изменения, возможные на родине. Полагаю, что это «нечто» и было тем «умом», от которого Чацкому пришло «горе». Возможно, это действительно была встреча с умным человеком, от которого он напитался «мыслями, остротами и сатирическими замечаниями». Но, к сожалению, это всего лишь версия. Автор не рассказывает нам всего о своем герое.

Итак, Чацкий возвращается в Москву с мыслями, что сейчас уже настали новые времена, не те, что прежде, что где-то есть люди, способные изменить жизнь или даже живущие иначе. Ему нужна вольность не как новый уклад в государстве, а как новая, счастливая жизнь, которая будет русской, без заимствований, она будет самостоятельной. Глупости и бессловесности Молчалина он задает вопрос, который мог бы, пожалуй, задать и всей Москве:

«…Помилуйте, мы с вами не ребяты,
Зачем же мнения чужие только святы? «

Но Москва не изменилась, а Софья – единственный человек, который мог бы стать другом и утешением для Чацкого, – стала частью этой Москвы. Когда после бала становится ясным отношение людей к нему, когда герой убеждается в собственной ненужности, уже в тот момент становится понятным, что из Москвы надо бежать.

«…И вот та родина… Нет, в нынешний приезд,
Я вижу, что она мне скоро надоест».

Вот опять указание на неопределенность и нестабильность идей Чацкого: он не может быть проповедником до конца. Он смеется, он порой изящно издевается, но он не доносит своей идеи. Почему же? Возможно, ответ на этот вопрос дает Аполлон Григорьев: «Чацкий менее, чем вы сами, верит в пользу своей проповеди, но в нем желчь накипела, в нем чувство правды оскорблено. А он еще, кроме того, влюблен…» Единственная корректировка: не стоит с такой уверенностью ставить любовь Чацкого на последнее место. Грибоедов создал характер цельный, в котором все переплетено и взаимосвязано настолько сильно, что отделить одно от другого невозможно. На самом деле: играть только обличителя – значит сделать сцены с Софьей попросту ненужными, а постоянно показывать на сцене только влюбленного – путь, который может привести к неинтересному, однолинейному герою.

И теперь я опять возвращаюсь к первоначальному вопросу, который встал перед актерами начала позапрошлого века: каким играть Чацкого? Полемика по поводу героя, обсуждения и статьи в передовых изданиях – все это было частью судьбы пьесы. А трактовка образа Чацкого становилась частью той или иной актерской судьбы. Сразу же следует сказать то, что не вызывает сомнений: для русского актера возможность сыграть Чацкого – уже несомненная удача, так как эта роль является одним из тех классических образов, интерес к которым не ослабевает и по сей день. XIX век видел то, как Чацкий входил на сцену и устраивался там, меняясь сам и меняя отношение публики к себе.

Продолжение следует…