Народная артистка Валентина Талызина — этих слов в афише достаточно, чтобы обеспечить успех. Тем более странно, что любимица нескольких поколений зрителей в свою позднюю пору так мало востребована на сцене Театра им. Моссовета, которой отдала более шестидесяти лет. Васса в спектакле по пьесе Горького несколько лет назад и вот — Островский, “Волки и овцы”, Меропа Давыдовна Мурзавецкая, для которой как нельзя лучше подходит Талызина, наследница школы, где психологизм умеют сочетать с отточенной и яркой внешней формой.
У нового спектакля несколько полноправных создателей — режиссёр Игорь Яцко из «Школы драматического искусства», сценограф Мария Рыбасова, кутюрье Виктория Севрюкова. Невероятной выдумки и яркости костюмы, фантазийно меняющаяся на поворотном круге ажурная декорация, карамельный свет Сергея Скорнецкого, оркестрик на сцене — всё лишает постановку бытоподобия, следования этнографической точности. Это красочная притча о волках и овцах в разнообразных шкурах, и никому из них не уйти от своей природы.
Главная волчица, бестрепетной рукой негласно правящая городом — старуха Мурзавецкая. Благообразная, в кокетливом чепце, с огромными печальными глазами, она выезжает на сцену на кресле или в повозке, на них же и восседает величественно, почти не двигаясь. При таком минимуме средств актриса виртуозно пользуется имеющимися — взгляды, мимика, интонации, жесты рук, повороты головы. Меропа Давыдовна вышла у Талызиной сложной натурой; решает непростую задачу: как стяжать всё, что возможно, но при этом не погубить души. Её религиозность — не фарисейство, она в прямом смысле грешит и кается, стыдясь себя, но собственная натура одолевает. Мурзавецкая умна, она видит людей насквозь сразу и выбирает линию поведения сообразно — слабых безжалостно ест, поиграв, как кошка с мышью, с сильными осторожна и подозрительна, а перед самым сильным заискивает и предлагает союзничество. Именно её глазами зритель видит каждого: порхающую бабочку Купавину, порочную тихоню Глафиру, прожжённого махинатора Чугунова, прекраснодушного слабака Лыняева, опасного, умного и безжалостного Беркутова, её оценки — ориентир в системе спектакля.
Лишь одна слабость у старухи — племянничек Аполлон. Самовлюблённый бахвал и бездельник — вот тайная боль её. Она и его никчемность видит ясно, и тем настойчивее пытается устроить судьбу никому не нужного дурачка. История о том, как рассыпался один задуманный брак, но осуществились два других — это история о силах, которые мало подчиняются расчётам, опрокидывают намерения, сшибаются или сплетаются, возносят одних и повергают других — в сущности, сама жизнь, которая больше каждого в отдельности. И об искусстве уметь лавировать в её потоке, не теряя зоркости и присутствия духа, как Меропа Мурзавецкая, выживающая всегда и приспосабливающаяся ко всему.
О том, что спектакль — ещё и оммаж актрисе и актёрству, говорит самый зачин — на сцену является нарядный, в пух и перья, в буквальном смысле, разодетый Актёр Актёрыч — Виктор Гордеев грациозен, энергичен, щебечет по-французски, кокетничает со зрителями и больше приводит на память старинных комиков — хозяев сцены, чем домоправителя Павлина Савельича. Он и дальше тут эдакий дух театра, нежели слуга. С изяществом и уместностью в ткань пьесы вплетены чёрно-белые кадры, где молодая Талызина поёт романс, а нынешняя, улыбаясь чуть грустно, подпевает — и зал покоряет её нестареющее очарование: тётушка, действительно, была огонь, как с гордостью сообщает её племянник.
Мужские роли сделаны ярче прочих женских, вероятно, чтобы быть ансамблем вокруг солистки. Андрей Анкудинов — Аполлон: позёр в завивке и с гитарой, неумело и с апломбом петушащийся перед всеми, но — беззлобный и безобидный, стареющий в одиночестве и тем вызывающий сочувствие не только тётки, но и зрителя. Лыняев у Александра Бобровского — прохладный красавец, обаятельный либерал, умеющий жить со вкусом и держать женщин для удовольствия, но на расстоянии. Глафира не обводит его вокруг пальца и не соблазняет — в шахматной партии, в которой она начинает свой брачный план-перехват, он прекрасно видит её простоватые уловки, подыгрывает из вежливости, а когда она набрасывается на него, чтобы их застали в поцелуе и тем скомпрометировать себя и его, он печально делает предложение как уступку её напору, без всякого увлечения, из чистого приличия. Поэтому и сцена, где он по-собачьи в зубах держит её шарф, выглядит утрировкой — или тоскливой насмешкой над самим собой. Приличный человек мало жизнеспособен, говорит нам режиссёр следом за Островским. Идеально жизнеспособны ещё два хищника — Вукол Чугунов и Василий Беркутов, но если первый — мелкий кровососущий паразит, то второй — действительно беркут, заставляющий любоваться красотой своей воздушной охоты. Чугунов Владимира Сулимова — такой уютный дедушка, мелко семенящий, улыбчивый, угодливый, как бы предлагающий разделить искреннее недоумение — и откуда только у него такая чёрная репутация. С Меропой отношения у них такой степени близости, что с полуслова друг друга понимают, и некое прошлое брезжит в них, но он не позволяет себе забыться, подстраивается неизменно снизу. Слеза, которую он пускает, когда Купавина простодушно доверяет ему крупную сумму, кажется ловкой игрой, чтобы убедить в своей честности ту, которую собирается надуть.
Беркутов же у Александра Яцко — столичный победитель, с точными резкими движениями, не только без тени сантиментов, но циник даже несколько напоказ — знает, что прямота лишь усилит его неотразимость. Любовный ритуал, которого так ждёт полыхающая Купавина, он исполняет скупо и вовремя, отчего на вдовушку он производит впечатление выстрела в сердце. Самое интересное — поединок-беседа его с Мурзавецкой, когда его совершенная почтительность маскирует смертельную угрозу, а её величественность сменяется ужасом в глазах — и Меропа Давыдовна валится на колени и ползёт к своему палачу, умоляя о милости; это выглядит ошеломляюще и заставляет сочувствовать старухе.
Молодые дамы в этой истории об охоте и дележе добычи играют скорее орнаментальную роль, с той небольшой разницей, что Купавина и не претендует ни на какой самостоятельный мыслительный процесс и личную волю — у Марины Кондратьевой она яркая нарядная красавица в марьяжной лихорадке, словно пирожное, пропитанное сиропом дамских романов, поцелуев, томных взглядов — только и ждёт, чтобы ею наконец насладился избранник. А Глафира Анастасии Тагиной куда резче, размашистей и грубее, но она ловко сервирует себя как десерт во вкусе Купавиной, нарядившись в её уборы с клумбой на заду и корзиной фруктов на голове. Пример чистого комизма — Анфуса Тихоновна Ольги Анохиной, согбенная старушонка, будто бы тронувшаяся умом, если б не сардонически горящий глаз.
Несколько водевильный финал всеобщего примирения и двух обручений исподволь задаёт зрителю вопрос — а так ли счастлив он явлением сильной руки, всех подчинившей своей воле и обозначившей ненасильственную смену элит. Но Беркутов берёт гитару, и вопрос тонет в упоении, с каким зал слушает романс.
Фотографии Елены Лапиной, предоставлены пресс-службой Театра им. Моссовета
