Режиссёра Олега Долина отстранили от работы над спектаклем «Двенадцатая ночь» в Театре им. Ермоловой за 10 дней до премьеры, не заплатив ему никаких денег. Об этом он написал в своём «Открытом письме художественному руководителю Театра имени Ермоловой Олегу Евгеньевичу Меньшикову», размещённом в соцсетях. Меньшиков, в свою очередь, записал видеоответ.
Премьера спектакля «Двенадцатая ночь, или Всё что угодно» запланирована на 4, 5 и 14 февраля. Одну из главных ролей в ней играет Олег Меньшиков. Напомним, что первоначально спектакль хотели выпустить в ноябре 2021 года. В данный момент на сайте есть информация только о переводчике и актёрах, занятых в постановке. О других членах постановочной группы ничего неизвестно.
Мы публикуем текст Олега Долина (пунктуация и орфография сохранены) и видеоответ худрука театра Олега Меньшикова (с расшифровкой).
«Уважаемый Олег Евгеньевич!
Я принял решение написать открытое письмо, поскольку Вы так и не нашли времени для встречи и разговора со мной. Кроме того, предстоящая премьера спектакля „Двенадцатая ночь“ в Театре им. Ермоловой и моё прямое отношение к спектаклю требуют открытого выяснения того, что произошло.
По непонятным мне до конца мотивам, я был отстранен Вами (художественным руководителем театра) от работы. Отстранен на самой, что ни на есть финишной прямой, когда спектакль был практически готов. Спектакль, который я придумал и отрепетировал.
Не скрою, я был обескуражен, когда получил от Вас смс-сообщение, из которого узнал, что Вы отстраняете меня от работы и планируете выпускать мой спектакль со „своей командой“. Выбранный Вами способ сообщить мне о принятом решении (напомню это смс сообщение), отдельное недоумение. По крайней мере, я с таким столкнулся впервые.
Новогодние празднества, Ваш отпуск и как результат — репетиции с участием „Вашей команды“ должны начаться за 9 дней до заявленной премьеры. Я не ошибся? Что это может означать — что Вы планируете „отредактировать“ уже собранный спектакль? Или все это время где-то за кулисами готовили „свою“ версию? В первом случае это неприкрытое воровство чужого спектакля, во втором — низость.
На протяжении работы у нас возникли определённые дискуссии по поводу сценического оформления, костюмов и сценографии. Но выпуск любого спектакля — это всегда возникающие сложности, которые я как режиссёр привык решать и брать при этом ответственность на себя. Мне непонятно, как такого рода рабочие вопросы могут превратиться в повод указать режиссеру на дверь и выпускать чужой спектакль самому.
То, как неприлично, нарушая все этические, а также правовые нормы, обошелся и продолжает обходиться со мной Театр им. Ермоловой требует какого-то ответа. Я в первый раз оказался в такой ситуации и считаю ее совершенно недопустимой, даже вопиющей.
Я — режиссер нескольких спектаклей, поставленных и успешно идущих в театрах Москвы. У меня есть имя и репутация. Вы бросаете на них тень своим решением, и я нуждаюсь в открытом разъяснении причин подобного поступка. Нельзя допустить и того, что бы случившееся в Театре им. Ермоловой становилось нормой.
Я отдаю себе отчет в том, что наши художественные вкусы могут не совпадать, но я давно не дебютант, с моими работами Вы были знакомы. А значит, как художественный руководитель, предоставивший возможность ставить на сцене Вашего театра, Вы понимали стилистику, в которой будет создаваться спектакль. Более того, Вы участвовали в этом спектакле как исполнитель главной роли и с первых репетиций понимали, какой спектакль рождается. Так если все в моем спектакле Вам претило, для чего Вы дали довести его до практически абсолютной готовности? Почему не закрыли сразу? Почему не вышли из него как актер?
Конечно, бывают разные ситуации. Бывает, что режиссёр не справляется, и ему нужна помощь. Я до последнего просил разрешить мне продолжить работу над спектаклем и отвечать за все самому. И тот абсолютно бандитский захват (назовём вещи своими именами), который случился, когда я просто получаю звонок из театра, в котором мне сообщают, о срочной необходимости сдать пропуск (видимо, чтобы я, не дай бог, на поклоны не вышел на премьере), — побуждает меня открыто заявить свою позицию.
Итак, спектакль, который сейчас выйдет в Театре им. Ермоловой, мой. Я его задумал. Я написал сценическую композицию. Вся музыкальная партитура спектакля написана и создана мной специально для этой работы. Я провел кастинг, пригласив нескольких молодых талантливых ребят. Я провел множество репетиций в течение августа, сентября, октября, ноября и декабря.. Но на выпуске спектакль был у меня Вами отнят. Что с ним сейчас происходит, мне неизвестно. Знаю, что Вы сами улетели в отпуск до конца января, а значит, спектакль был брошен. Ну, пересадите Вы музыкантов в ложу, как Вам хотелось. Ну, поменяете ещё пару выходов ребятам. Что-то кардинально менять в спектакле, просто не будет никакой возможности. Следовательно, предстоящая премьера — мой спектакль, который был у меня украден.
Касательно правовых вопросов — театр не заплатил мне ни рубля. На мой вопрос, когда можно выставлять уже счет на аванс, получил ответ: „А вот после премьеры все и получите“. Неожиданная бухгалтерия. Как и предложение подписать „расторжение договора“, чтобы заключить новый. Новый, как все понимают, мне никто не принес. Финансово театр меня „кинул“, говоря простым языком. Как уличный вор. За мой труд на протяжении полугода мне не заплатили ничего. На этот аспект смотрю с интересом, даже с иронией. Как в старом в анекдоте: „А мог бы и бритвой по глазам“.
Конечно, отмены спектаклей и скандалы, не прекращающиеся в Вашем театре, должны были меня насторожить. Но Вы прекрасно знаете, какими были мои мотивы — их я не скрывал. Я относился в Вам с огромной симпатией доверием и уважением. Я был педагогом на Вашем курсе в ГИТИСе. „Был“, поскольку я не очень понимаю, как теперь смогу войти в аудиторию к студентам и что смогу им говорить, чему учить, когда их мастер поступил так, как поступили Вы.
Мне бесконечно жаль, что Вы выбрали молчание вместо диалога, обман вместо порядочности, отпуск вместо работы.
Несмотря ни на что, всем актёрам я желаю хорошей премьеры. Уверен, что спектакль будет успешен. Там все для этого заложено. Осталось только сыграть».
«Олег!
Прочитав твоё открытое письмо, я лишний раз убедился, что человеку полезно всё-таки почаще быть закрытым. Ты, по сути, обвиняешь театр в неправомерных финансовых действиях. Напоминаю тебе, что расторжение договора театра с тобой было основано на соглашении сторон. И документ этот при желании можно увидеть. Более того, тебе было предложено найти компромисс в решении этого финансового вопроса. Но ты, по словам твоего агента, отказался. Дальше. Тебе также было предложено найти компромисс в решении вопроса об авторстве спектакля — никто не умалял никогда и не ставил под сомнение твоё участие в создании этого спектакля. Но ты и от этого отказался.
Ну а теперь самое интересное. Скажи мне, какому художественному руководителю какого театра придёт в голову идея отменить спектакль на два месяца вперёд? Спектакль, в котором заняты Александр Петров, Стася Милославская, Александра Бортич, Антон Лапенко, Олег Меньшиков, ведущие артисты Театра Ермоловой, — кому это может… это что такое я должен был увидеть на сцене, чтобы принять такое решение? Прекрасно понимая ещё, что театр терпит убытки где-то примерно в 32 миллиона рублей. А увидел я спектакль, который по всем творческим составляющим не может быть показан зрителю. Может быть, самое время подумать, почему закончились ничем твои работы в Театре имени Пушкина, в Молодёжном театре, теперь вот в Театре Ермоловой? Может быть, поискать причины в себе самом, может быть, как говорил Михаил Михайлович Жванецкий, „пора уже в консерватории что-то поменять“?
Дальше. Ты обвинил театр, то есть меня, в краже твоего спектакля. Поверь, если бы я захотел что-то украсть, я бы украл что-нибудь поталантливее. Мы сейчас просто спасаем ситуацию, в которую ты поставил театр. Мы пытаемся сыграть всё-таки премьеру в феврале. Мы ещё до конца не решили. 31 января вот здесь, на этой сцене, той компанией, которая сейчас работает над спектаклем, будет принято решение — идём ли мы на выпуск или нет.
Ты там беспокоился о студентах, кстати, да? Ты не нервничай. Знаешь, я тебе скажу, два двадцатиминутных отрывка за четыре года педагогической деятельности — это не самый большой вклад в театральную педагогику. И последнее. Упоминание про мой отпуск и про скандалы, будоражащие театр и которые должны были тебя заставить задуматься, — это низость. Вот это — человеческая подлость. Я убеждён и знаю — мы все это знаем: любой художник имеет право на провал, на успех, на ошибку, на победу, на поражение… но любой художник в любой ситуации должен сохранять человеческое и профессиональное достоинство. У тебя, как выяснилось, нет ни того, ни другого. Я не собираюсь вступать с тобой в диалог, это мой последний разговор с тобой, для меня ты нерукопожатен. Конец связи».
