16 декабря в Театре на Таганке Алексей Франдетти представил новый мюзикл «Онегин» по мотивам романа Александра Пушкина и мюзикла канадских авторов Эмиеля Глэдстоуна и Веды Хилли. О том, как всё успевать, зачем режиссёру мюзиклов ставить спектакли в драматическом театре и зачем сегодня нужно обращаться к классике, с Алексеем Франдетти поговорила Лина Шаталова.
Недавно состоялась Ваша премьера оперы «Бенвенуто Челлини» в Мариинском театре. И вот, уже совсем скоро, премьера мюзикла «Онегин». Параллельно с работой в театре Вы принимали участие в съёмках программы «Большой мюзикл». Алексей, как вы всё успеваете и откуда берёте энергию для проектов?
«Как я всё успеваю» — это вообще любимый вопрос ваших коллег, да и вообще, всех моих друзей. Я просто жадный до работы и до сложного расписания. Я люблю свою работу. Мы сейчас с вами разговариваем, а на сцене разводят мизансцены «Онегина». Их со светом вычищает Дарья Борисова, мой замечательный ассистент. И уже не просто ассистент, а номинированный со своим спектаклем на «Золотую маску» режиссёр. «Растим Бабу-Ягу» в собственном коллективе. Поэтому при правильном планировании, и, конечно, правильной команде и по тайм-менеджменту всё получается. И вот я Фигаро — тут, Фигаро — там. Пытаюсь везде успеть.
Широкой театральной публике Вы известны прежде всего как постановщик мюзиклов. Но в Вашей творческой биографии есть и оперы. В чём разница в работе над этими жанрами?
Опера больше всегда. В опере очень сложная музыка и специфика мизансцен. К слову, на «Бенвенуто Челлини», мне помог Валерий Гергиев. Просто подправил одну мизансцену, где я допустил ошибку и поставил на тихом моменте сопрано напротив труб. Конечно, так её не было слышно. Подобные вещи в опере обязательно нужно учитывать.
В оперу обычно вкладываются гораздо большие средства, чем в мюзикл. Есть исключения, но, тем не менее, это так. И опера — это жанр, до которого надо дотягиваться. Это мишленовский ресторан, в которой ты каждый день не ходишь.
Я очень люблю оперу. С неё вообще началось моё существование даже не в профессии, а в принципе в театре. Потому что оперная музыка — это та музыка, на которой я вырос. Я счастлив каждый раз, когда оказываюсь в том или ином оперном доме, чтобы сделать новый спектакль.
Когда начался карантин, Вы в своём блоге в инстаграме начали рассказывать о жанре мюзикла. Потом появилась программа «Нелёгкий лёгкий жанр». Вы первым начали мюзикл-просвет, раскладывая всё по полочкам для своей аудитории. Что сподвигло вас к этому?
Меня сподвигло к этому отсутствие учебников в разных российских университетах на факультете музыкального театра, мастерских мюзикла. Когда я понял, что люди на выпуске не понимают, чем Стивен Сондхайм отличается от Роджерса и Хаммерстайна, не понимают терминологии музыкального театра в конкретном жанре мюзикла. Если опера говорит на итальянском языке, балет на французском, то мюзикл на английском. А люди всего этого не знают. Они приходят ко мне на репетиции как с чистого листа. Я понял, что это нужно исправить. Был вариант издать книгу, которую я, на самом деле, начал писать. И вдруг, совершенно неожиданно, телеканал «Продвижение», посмотрев мой инстаграм, предложил мне сделать «Нелёгкий лёгкий жанр», на что я с радостью откликнулся. В итоге книжка отодвинулась непонятно куда, зато родилась такая замечательная программа, в которой я стараюсь, всё-таки, насколько позволяет формат и хронометраж, рассказывать, из чего состоит наш нелёгкий лёгкий жанр, и, надо сказать, получаю от этого огромное удовольствие.
Вы бы хотели, что к вам в театр приходил массовый зритель “в теме”, знающий и понимающий специфику музыкального театра, и относящийся к нему не просто, как к шоу?
Нет. Поясню. Мне хотелось бы, чтобы к нам приходил любой зритель и дальше, увлекаясь музыкальным театром, продолжал в него ходить. Однажды я прочитал очень дорогой для меня отзыв. Человек совершенно случайно приходит на «Бенвенуто Челлини» в Мариинский театр и говорит: «Хм, а опера — это не скучно! И это может быть похоже на шоу. А пойду-ка я куплю билет на «Саломею», например». При том, что это совершенно другой спектакль, его поставил Марат Гацалов. Замечательный спектакль, другая музыка, очень сложная. Вот такой мост был проложен к сердцу зрителя. Поэтому мне кажется, что если зритель будет понимать — замечательно, если не будет понимать — это тоже хорошо, главное, чтобы в него это попадало и было желание вернуться.
Все Ваши работы очень разные и непохожие друг на друга, сложно их характеризовать одним стилем. Например, можно сразу определить постановки Театра Оперетты или театральной компании «Бродвей Москва». Как бы Вы сами назвали стиль постановок Алексея Франдетти? Есть ли у Вас такая работа, которая могла бы рассказать лучше всего о режиссёре Франдетти?
Стилистика, в который я существую, очень простая. Это сложносочиненный музыкальный спектакль. Мне кажется, это лучше всего характеризует то, чем я занимаюсь. Мне не интересно существовать в чём-то одном. У кого-то, например, на сцене много разных хаотично разбросанных предметов, и это его стилистика, и режиссёр их как-то обживает. У другого, наоборот, такое сдержанное тёмное пространство, и он его переносит из спектакля в спектакль. У третьего, люди с белыми лицами постепенно пересекают сцену, и такое ощущение, что это все одни и те же герои, которые просто текст меняют, и музыка разная звучит. И это всё фирменный почерк каждого режиссёра. Мне существовать в одном каком-то стиле не интересно. Я очень люблю работу с предметом, и в моих спектаклях, даже если это кажущийся минимализм, как, например, в «Кабаре» в Новосибирске, это все равно очень сложная партитура. То есть, существовать на фоне пространства, мне скучно, а вот взаимодействовать с ним напрямую, когда реквизита и элементов декорации много, — очень интересно. Даже если это просто белая стена, как в Санкт-Петербурге в «Мистере Смите». Но это очень сложносочинённая белая стена, где работает каждый сантиметр.
Как Вы смотрите на развитие мюзикла в карантинное время? Можно ли его назвать в России неким новым витком развития, расцветом камерных постановок?
Нет, нельзя. С точки зрения камерных постановок уж точно, потому что, если бы их появилось хотя бы десяток, можно было бы говорить о развитии. А то, что Франдетти в очередной раз сделал камерный спектакль — клёво, здорово. Это Алексею Франдетти очень хочется видеть такие спектакли.
Появился, например, «OFF-театр»: ребята замечательные, но пока они не сделали ничего нового. Я с нетерпением жду, что же они придумают с очень понравившимся мне материалом «Человек, который смеётся», который, честно говоря, я им и принёс. Держу за них кулаки, чтобы у них все получилось.
Вообще, создание подобного театра — это очень серьёзный шаг, важно, чтобы теперь этот шаг был оправдан и востребован зрителем. Потому что театр этот не государственный, и ребята живут на то, что заработают. А чтобы зарабатывать, нужно быть интересным зрителю.
Единственное, что конкретно мне дала пандемия, так это первый в мире Instagram — мюзикл, который я сделал. Если глобально, то мы увидели такое количество видеозаписей, которые очень многие не могли посмотреть из-за невозможности доехать до Бродвея, до Вест-Энда. Но, пожалуйста, не надо больше пандемии, не надо больше локдаунов. Работать на удалёнке — это так себе удовольствие. А с другой стороны, в нашу жизнь пришёл Zoom, и я научился репетировать по Zoom’у. Тоже так себе удовольствие, но иногда выручает.
Театр на Таганке активно в последние годы идёт навстречу музыкальному театру. Что для Вас мюзикл на драматической сцене? Какие специфические особенности привносятся в жанр?
Я благодарен Театру на Таганке за наше, даже не сотрудничество, а сотворчество. Вон у нас, видите, по сцене гигантский автобус ездит. Все кровью харкают, ночами его собирают. Но ни один работник не сказал: «Господи! Будь проклят Франдетти со своими музыкальными спектаклями». Нет, все понимают, что это, в общем, интересное театральное направление.
Работа с драматическими артистами такая: с одной стороны, ты получаешь людей, которые гораздо более вдумчиво, чем просто певцы, относятся к тексту; а с другой стороны, они всё равно идут по живому. И важно соблюсти этот баланс: идти по живому и четко делать одно и тоже на каждом спектакле, ни шага вправо, ни шага влево. Иначе тебя переедет декорация, ты окажешься не в свету. Для них это, конечно же, не просто. На самом деле, как и для оперных певцов.
Можно ли сказать, что мюзикл в России изначально зарождался в форме концепт-мюзикла, в котором главенствует режиссёрская идея? Не это ли его делает приближенным к драматическому театру?
Однозначно. Но смотря от чего считать начало музыкального театра. Если мы совсем глубоко копнём, то сперва будет водевиль — жанр, который вообще исчез. Всё, его нет. Это абсолютно музейная история, но этот жанр очень долго был популярен в нашей стране. Даже не в нашей стране, страны такой не было. Была Российская империя, которая впоследствии стала Советским Союзом. Начался расцвет жанра оперетты, который Григорий Ярон насаждал так же, как я везде мюзиклы. Ярон создал Московский театр оперетты, и развитие жанра происходило во многом благодаря ему. Параллельно же развивался жанр концепт-мюзикла. Появляется Театр на Таганке — абсолютно музыкальный театр, — приходит Брехт, появляются первые постановки «Человека из Ламанчи» в Санкт-Петербурге и в Москве, Павел Хомский занимается развитием этого жанра… Но всё это абсолютно штучный товар. Даже когда мюзикл ставят в театрах оперетты, музыкальных театрах, как «Вестсайдскую историю» в 1965 году, появившуюся в Москве благодаря Ансимову, и в 1969 у Товстоногова в Театре Ленинского Комсомола; как «Моя прекрасная леди», которую играли иногда в советских театрах, — это всё были спектакли не ежедневного проката. Ими специально никто не занимался. Это были режиссёрские высказывания, соответственно, концепт-мюзикл.
Для русскоговорящего человека «Пушкин — наше всё», и первые строки «Онегина» любой прочтет наизусть. «Онегин» — мюзикл, созданный канадскими авторами. Как поменялось восприятие романа под взглядом иностранных коллег? Почему выбор пал на “Онегина» Эмиеля Глэдстоуна и Веды Хилли?
Во-первых, я очень люблю этот роман. Просто фанатично его люблю, могу цитировать его с любого места. Обожаю этот гениальный текст. Мне очень хотелось найти некий материал, который, с одной стороны, опирался бы на нашу русскую классику, а, с другой, был бы сделан всё-таки изначально не российскими производителями именно с точки зрения музыки и либретто. Там не боятся посмотреть на классику под другим углом. А нас сдерживают стереотипы восприятия: «а где малиновый берет?», «а где же девочка пишет письмо?», «а это же энциклопедия русской жизни!». Всё это очень давит на сознание.
Тут же людям никто и ничего не давил, более того, ребята признаются, что они пришли к Пушкину через оперу Чайковского, а не наоборот. Для них это был абсолютно новый, свежий автор, которого они не знали, в котором очень много юмора, очень много хулиганства. Они пошли на поводу этого хулиганства и родился вот такой вот инди-рок мюзикл. Мне он показался невероятно интересным и созвучным ещё одной работе — это «Пьер, Наташа и великая комета 1812» по «Войне и миру». Тоже хулиганство на тему Толстого.
Мне совершенно случайно в почтовой рассылке пришло уведомление о наличии «Евгения Онегина» в библиотеке. И я такой: «О! Круто!». Такое классное ощущение, когда тебе приходит название, и ты понимаешь, что это название может быть интересно театру в России. Я всё это послушал и понял, что это да это наша история. Дальше было дело за малым — поставить.
У меня вдруг родилась такая формулировка, она мне очень понравилась. Эми и Веда смотрели на этот роман глазами современников Пушкина. Именно с точки зрения увлекательности, возможности следить за персонажами и думать: «что же там будет дальше? Как? Кто появится? Каким образом они будут выяснять свои отношения?»
Может ли для России «Онегин» стать таким же, в хорошем смысле, удивительным и ни на что не похожим, как мюзикл «Наташа, Пьер и великая комета 1812»?
Мне хотелось бы в это верить, но до премьеры ещё неделя. А потом он только в начале большого пути, большой жизни. Безусловно, будут недовольные. Естественно, будет, как после «Бенвенуто Челлини»: кто-то в Инстаграме написал: «Руки прочь от классика Челлини!». На самом деле, Бенвенуто Челлини — человек, который убивал, был должен многим. Такой авантюрист-преступник. Пылью классика он точно не покрыт. То же самое и здесь. Я уверен, что будут люди, которые будут говорить: «Ну как? Это же наше всё!». И никто не задумывается о том, что происходит, когда Татьяна говорит в томлении и неге: «Ты приходил ко мне…». Ах, ну, конечно, она мечтала с ним по полям бегать… Да нет, в общем, у девушки пубертат, и ей вполне себе конкретные видения приходили! Это вполне себе конкретный гормональный процесс, в первую очередь, гормональный. Ведь, кто такие главные герои? Как говорил Марк Анатольевич Захаров: это люди, за чьей и половой жизнью интересно наблюдать со сцены, вне зависимости от того, кто бы это ни был.
Мы с этим столкнулись на спектакле «Гордость и предубеждение» в МХТ им. Чехова, когда все играли какую-то костюмную историю. Что хочет героиня от героя и наоборот? А хотят они одной очень конкретной вещи, как и Ромео и Джульетта, как и Тристан и Изольда, как Ленский и Ольга, и так далее. На этом построена вся мировая классика и любые отношения с мужчиной и женщиной.
Удивительная история, что за основу взят текст Пушкина и опера Чайковского, все переведено на английский, и теперь снова на родной язык. Вы полностью используете перевод мюзикла или же больше обращаетесь к оригинальному первоисточнику?
Это была такая кроводача: переводить Пушкина с английского на русский, чтобы он оставался Пушкиным. Это фантазия на тему, но некоторые строчки всё равно остаются теми же, всё равно все понимают, что есть «Я к вам пишу…», есть «Мой дядя самых честных правил…», и так далее. Те, кто любит оперу, знают, что есть «Любви все возрасты покорны», и это, конечно же, должно было прозвучать и у нас. Была интересная задачка: как эти строчки уместить, не приписывая лишних нот и акцентов, не перенося ударений. Я почти полгода с этим работал. Одно «Письмо Татьяны» я переводил и перекладывал, наверное, месяца полтора. Это одна из моих любимых сцен спектакля.
В Санкт-Петербурге уже несколько лет идет мюзикл «Демон Онегина». Не боитесь сравнений?
«Демон Онегина» — это ад. Мне его предлагали ставить. И ребята — Веда и Эми — знают об этом спектакле, о его существовании. Но, с другой стороны, зрителям нравится. Но, мне кажется, что в этом спектакле не нужен демонизм, чёрная магия. Она есть в «Каменном госте», в «Медном всаднике», она есть в «Пиковой даме». А в «Онегине» её нет. Это история про мужчину и женщину.
В одном интервью вы говорили, что привнесли в свою постановку изменения, тем самым приблизив её к оригинальному тексту и каноничному восприятию. Но при этом сценография и костюмы вашего мюзикла выдержаны в стиле инди-рока. Говорит ли это о том, что нашему зрителю всё-таки важнее соответствие внутреннего содержания, чем внешнего?
Откуда же я знаю? Это надо у зрителей спрашивать. Пусть зритель расскажет, что он понял, что ему понравилось или не понравилось.
Не сместятся ли акценты для зрителей в восприятии романа?
Мы же этот инди-рок не из головы выдумали. Мы идём за музыкой. Даже когда ты идешь поперёк музыки в музыкальном спектакле, она всё равно победит, поэтому лучше сразу ей сдаться, услышать и пойти за ней
Может ли превращение хрестоматийного произведения в мюзикл помочь стать ему более интересным в глазах современного человека, более актуальным и близким?
Однозначно. Все очень боятся школьников на спектаклях, а мне очень хочется, чтобы на этот спектакль привозили автобусы со школьниками, чтобы таким образом они знакомились с «Онегиным». Мне кажется, было бы интересно потом прийти домой, прочитать Пушкина и понять, что же там на самом деле, что между строк-то.
У меня был такой опыт. Я большой фанат Достоевского, но сам обжёгся в школе о «Преступление и наказание». Зачем в шестом-седьмом классе читают «Преступление и наказание» непонятно, ни пса не поймёшь. А когда в институте я снова прочитал, для меня роман открылся с другой стороны. Мне этот автор стал интересен, и на протяжении полутора лет я перечитал всего Достоевского, включая дневники и письма. То же самое и здесь. Я надеюсь, что юные зрители, которые придут на этот спектакль, стопроцентно захотят перечитать Пушкина.
У вас два состава исполнителей. Стоит ли рассчитывать на двух разных Онегиных, Татьян… Или же артисты в создании образов чётко придерживаются одного прочтения?
Однозначно, это абсолютно разные артисты, со своими красками, со своей энергией, со своим звучанием голоса. Поэтому, да, при идентичной схеме спектакля, это разные спектакли. Потому что люди там по-разному дышат.
В чем главная особенность вашего «Онегина»?
Он новый, свежий, современный. Мы его рассказываем не так, как его рассказывают в девяносто процентах случаев.
В Москве идёт несколько мюзиклов по классическим произведениям. Например, «Анна Каренина» в Театре Оперетты — не экстравагантная, вполне себе отвечающая представлениям зрителя. А «Преступление и наказание» в Театре Мюзикла уже эксперимент, вызывающий споры в зале. Герои одеты современно, конкретное время отсутствует. Ваш «Онегин» тоже необычен и эклектичен. Зритель, кажется, начинает привыкать к нестандартному прочтению классики в драматическом спектакле, но готов ли он к подобному в музыкальном?
Если это хороший спектакль, то зритель всегда будет готов. Равно как и наоборот, никакие костюмы не спасут плохой спектакль. Судит зритель.
Как вы сами относитесь к новым концептуальным решениям классики на сцене?
Можно как угодно: справа налево, сверху вниз, но должна быть история. В любой истории есть взаимоотношения, и неважно, во фраке люди или в джинсах. Если это правдиво будет рассказано, то почему нет.
