Мария Малухина окончила бакалавриат МГИМО по специальности «международные отношения», затем уехала учиться в Великобританию, где получила две степени магистра по специальностям: «сценарист» (Университет Южного Уэльса) и «режиссер кино и ТВ» (Борнмутский университет). В 2014 году переехала в Софию (Болгария). Автор полнометражных и короткометражных сценариев, режиссер короткометражных и документальных фильмов. В 2017 году вошла в двадцатку финалистов престижного международного сценарного конкурса Jameson First Shot.
С 2018 года пишет пьесы и участвует в драматургических конкурсах и лабораториях. Автор пьес «Мертвая голова» «Море, солнце, олеандр», «Барбетт одевается». На недавней лаборатории «Авторская сцена» в Тюменском Большом драматическом театре был сделан эскиз по её новой пьесе «Полярная болезнь», а на лаборатории «Лиговка 44 да/нет» в театре «Комедианты» в Санкт-Петербурге, пьеса Марии Малухиной была выбрана для репертуара и уже 26 июня прошла премьера спектакля «Барбетт одевается».
Недавно была лаборатория «Авторская сцена» в Тюмени, как она прошла?
Лаборатория прошла, на мой взгляд, очень хорошо. Все пьесы были интересные, и каждая нашла своего режиссера. У нас была насыщенная программа, и, мне кажется, это было полезно для всех участников. Это именно драматургическая лаборатория и акцент стоит на тексте пьесы, то есть он должен быть представлен или полностью, или с минимальными сокращениями, которые одобрены автором. На “Авторской сцене” драматург может присутствовать на репетициях. Есть возможность посмотреть, как работают с твоим текстом, как с ним взаимодействуют актеры. Можно помочь, если что-то тяжело идет. Это довольно полезно, потому что то, что драматурги обычно видят – это финальный результат, или читка, или показ, или постановка, а здесь ты наблюдаешь весь процесс. Можно что-то сказать на репетиции, что-то предложить или поменять. Если нужно было сократить текст, то это делала я сама так, как мне казалось, будет лучше.
Откуда узнаете о лабораториях?
Из интернета. Все репостят, все всем присылают. У драматургов есть цеховая солидарность: большинство дружат и нет конкуренции, мол, я знаю о конкурсе и никому не сообщу.
О лаборатории «Лиговка 44 да/нет» в театре «Комедианты» так же узнали?
Ой, это интересная история. Я увидела, что эта лаборатория режиссерская, в такие обычно пьесы отбирают сами театры. Но кто-то из драматургов сделал репост, и в комментариях я увидела, что Андрей Никитинских (руководитель лаборатории прим. ред.) предлагает и самим драматургам присылать свои пьесы, и я решила попробовать.
На «Лиговке 44 да/нет» ставили эскиз по вашей пьесе «Барбетт одевается» о человеке, который выпадает из реального мира в мир воображаемый, где представляет себя Барбетт. Откуда появилась идея?
У родителей дома есть альбом с фотографиями Ман Рея. Как-то раз у меня глаз зацепился за фото Вандера Клайда, который переодевается в своего сценического персонажа Барбетт, и я полезла гуглить, кто это такой. Мне показалась интересной история его отношений с Жаном Кокто, и из этого родилась пьеса. Эскиз, мне кажется, удался, учитывая то малое время, что было у Татьяны Дремовой на подготовку. И, мне кажется, актерам было интересно работать с текстом. Иногда актеры сопротивляются современным пьесам, а здесь этого не было, и это здорово.
Жан Кокто или тульпа, которого воображает главный герой в своем придуманном мире – истинное лицо главного героя?
Может быть. Механизм с тульпами я не выдумывала, действительно существуют сообщества людей, которые этим увлекаются. Я читала их форумы, изучала методики того, как они это делают. По сути, это прокачанная медитация, в ходе которой человек искусственно расщепляет себе сознание, отделяя какую-то грань себя в отдельную личность. Тогда получается, что воображаемый Жан Кокто действительно часть моего героя.
В пьесе открытый финал, но чем все могло бы закончиться?
Я намеренно оставила все в подвешенном состоянии, зритель должен сам решить. Я считаю, что он выжил, но никакой семьи не будет дальше. Игорь может быть папой своим детям, но не превратится в заботливого мужа. Мне бы хотелось, чтобы этот герой все же примирился с тем, что у него внутри, и как-то жил бы дальше, совместив обе стороны себя.
Кому можно посоветовать «Барбетт одевается», зрителям какого возраста?
Мне хотелось бы, чтобы ровесникам главного героя — Игоря, тем, кому 30, это было интересно. Это возраст продолжения попыток поиска себя. То есть они, наверное, так и длятся до старости, никогда не прекращаются, но 30 – это возраст катаклизмов, рубеж, когда ты и не подросток давно, но еще и не очень зрелый, и находишься между поколениями детей и родителей. В это время начинается новый виток переоценки себя. Люди меняют карьеры, работы, страны. Барбетт отвечает этому настроению, поэтому хочется верить, что 30-летним это будет интересно.
Драматургия работает как терапия?
Конечно. Думаю, почти у всех драматургов. Когда мы пишем о подростках, то и о себе пишем. Пишем о бабушках – тоже о себе. У всех есть этот терапевтический момент переработки травм в тексте. Если ты пишешь о чем-то, что тебя волнует, ты снимаешь остроту этой проблемы у себя внутри. Сначала ты проживаешь это через текст, потом, если повезет, случается постановка, и когда ты видишь свою проблему на сцене, почти всегда отпускает. Ты прорабатываешь свои переживания через театр.
Часто ли вы смотрите эскизы, спектакли своих пьес? Согласны ли вы с ними?
По-разному. И это нормально, потому что каждый режиссер видит в пьесе что-то свое. Бывают постановки и эскизы, после которых думаешь: «Как же режиссер так все точно понял, ухватил». Это как волшебство. Но бывает и обратное, когда в спектакле не твои интонации и герои кажутся чужими. Вроде бы, твой текст, а вроде и нет совсем. Но это, к счастью, случается реже.
Бывает ли такое, что режиссер видит что-то принципиально новое в пьесе?
Да, бывает. Часто, когда драматург пишет текст, он сам видит только сознательный пласт – то, что он сам туда вкладывает, а между тем в каждом тексте есть какие-то абсолютно подсознательные штуки, которые мы иногда не можем отрефлексировать. Когда текст попадает к хорошему режиссеру, он считывает это подсознательное. Я каждый раз удивляюсь: «а у меня ещё, оказывается, и про это было в пьесе, как здорово!» Текст перерастает тебя и становится чем-то большим.
Современная драма чаще всего ставится в камерном пространстве?
Да, у меня есть ощущение, что театры все-таки боятся пока давать нам большую сцену. Но это можно понять. Неясно, пойдет ли зритель на новую пьесу ноунейма. Мы можем выигрывать конкурсы, участвовать в лабораториях, становиться более-менее узнаваемыми в своей среде, а зрителю нужно лет 10-15, чтобы выучить новое имя. Театры опасаются из маркетинговых соображений. Это нормально, но хотелось бы, чтобы они начали опасаться чуть-чуть поменьше. Ещё проблема в том, что чаще всего мы пишем одноактные небольшие пьесы, то есть на сцене они длятся один час, полтора максимум, это идеально для спектакля на малой сцене без антракта. Двух или трехактные пьесы сейчас мало кто пишет сам, не на заказ, потому что на многих конкурсах есть ограничения по объему страниц.
Согласны с необходимостью этого ограничения?
В какой-то степени да, потому что чаще всего пьесы на сто страниц пишут люди, которым не стоило бы их писать. Безусловно, это служит некоторой защитой ридеров конкурсов от подобных авторов. При этом не стоит забывать, что большая сцена – это отдельный челлендж, надо писать, держа в уме возможные масштабы постановки.
Есть ли актуальные темы в современной драме, которые можно продвигать?
Нужно писать о том, что у тебя действительно болит. Естественно, есть более хайповые темы и менее хайповые. Можно делать все, что угодно, на любую тему, но только если желание об этом написать идет изнутри. Надо писать о том, к чему ты сам можешь подсоединиться эмоционально.
Современная драматургия дает что-то принципиально новое театру?
Понять, дает она что-то глобально театру или нет, можно будет через энное количество лет. Но то, что она точно дает уже сейчас – это новых героев. Зритель может встретиться в театре с кем-то, в ком он может опознать себя, знакомых, привычные ситуации. Безусловно, себя можно и нужно узнавать и в классике – не зря Шекспир или Чехов всегда вне времени, но, в отличие от классики, современная пьеса, – это, наверное, как раз та история, которая может отразить и поймать живое, пульсирующее, самое недавнее время. А рефлексия о недавнем чрезвычайно важна. В Тюмени мне была очень приятна реакция зрителей на мою пьесу, я не ждала такого отклика. На лаборатории была моя самая новая пьеса, «Полярная болезнь». Она про 90-е, про женщин-челноков, которые едут на север торговать. И после показа зрители на обсуждении начали говорить: “А мы помним таких теток! У нас были такие знакомые”. Или родители так ездили. Кто-то помнит, как в детстве его родители покупали что-то на рынках. Кто-то помнит, как они стояли на картоночках, когда меряли одежду и обувь. Возник отклик: «Я это помню, я это знаю». Это очень важно и очень здорово.
Помимо этого, конечно, идет поиск новых форм и нового принципа существования текста. Сейчас чего только нет: и документальный театр – вербатим, и постдраматические тексты, появился театр site-specific, театр-лекции, театр-прогулка. Здорово, что остается место и для пьес, построенных по классическим принципам драматургии, и в то же время есть огромный новый пласт экспериментального подхода к пьесе.
Вы пишете кроме пьес еще и сценарии, Что для вас интереснее писать? Есть ли различия?
Есть, конечно, технические различия. Я бы их даже не сравнивала, потому что это разные вещи. Сценарии больше про технику письма. Сценарий ты должен полностью продумать и простроить до того, как ты сядешь писать, иначе он развалится в процессе. За пьесу я могу сесть с общим представлением о том, что там будет, но для меня это более свободный процесс. Театр дает больше простора.
Возможен ли в будущем синтез театра и кино?
Он, конечно, возможен, но я не уверена, что он действительно нужен. Кино и театр – два разных направления, и у каждого свой собственный путь развития. При этом, безусловно, иногда стираются какие-то границы между ними, например, в театре сейчас очень много видео. Мне не кажется, что видео на сцене всегда удачно и уместно, но бывают спектакли, в которых оно совершенно замечательно дополняет сугубо театральные художественные средства. Так что чем больше разнообразия, тем лучше.
Фотографии Ирины Ковалёвой-Кондуровой и Полины Секисовой
