После долгого перерыва к нам вновь возвращается Анна Соколова со своими «Австралийскими впечатлениями». На это раз – о новой версии «Портрета Дориана Грея».
Этот спектакль был поставлен в прошлом году, но сезон прервал карантин. В декабре его продлили на несколько недель – билеты разлетелись мгновенно.
Режиссер – художественный руководитель компании Кит Уильямс. Все двадцать шесть ролей исполняет одна актриса – Эрин Джеан Норвилл (Eryn Jean Norvill). Уильямс и Норвилл – сложившийся рабочий тандем. Они вместе работали над «Внезапно, прошлым летом» и «Ромео и Джульетта», где актриса играла главные роли.
Спектакль начинается на огромной пустой сцене, куда не спеша выходит актриса в темно-синих брюках и белой рубашке. За ней следуют несколько видеооператоров в тёмных костюмах с камерами, и, как станет ясно немного позже, гримеры. Группа располагается в центре сцены, сверху опускается экран. Норвилл говорит в камеры, начиная диалог двух персонажей, лорда Генри и художника Бэзила. Камеры смотрят на актрису под разными углами, снимают с разных ракурсов. Ею саму практически незаметно, внимание занимает изображение. На первом плане на экране рука, которая держит кисть – это Бэзил; меняется угол, в кадре — другая рука, с сигаретой, это – лорд Генри. Когда речь заходит о Дориане, с высоты спускаются ещё два экрана. Актрису мгновенно переодевают – нужны только парик и туфли – и появляется сам Дориан Грей. Актриса подходит ближе к рампе, и она, и изображения теперь наравне. Дориан похож на капризного ангелочка: высокий голос, копна белых волос, слегка манерные движения, вычурная поза для портрета. На сцене только Дориан, Бэзил и лорд Генри отвечают с экранов, запись точно синхронизирована с живым действием. В такой манере сделан весь спектакль. На длинных подвесках спускаются и снова поднимаются вверх несколько экранов, и вместе с ними появляются и исчезают герои и пространства.
В один момент, на званом обеде, на сцене, на нескольких экранах – изображение длинного стола, за которым сидят шестеро гостей (все они – неузнаваемая Норвилл), и во главе – на сцене – Дориан, они ведут диалог, скомпанованный из записанного видео и живой речи.
В своих ролях Норвилл меняется до неузнаваемости, несмотря на простоту грима и костюмов. Она мастер находить характерное выражение лица, взгляд, и главное – тембр голоса и манеру говорить для каждого из своих героев.
Театре, куда Дориан пригласил Бэзила и лорда Генри полюбоваться на свою возлюбленную, кукольный, а Сибилла – марионетка. Ложа, где сидят Бэзил и Лорд Генри – это экран, Дориан – на сцене. Сибилла играет Джульетту – куклу водит Дориан, просовывая голову на игрушечную сцену через мягкий тряпичный задник. Норвилл произносит её текст, Сибилла страшно переигрывает, она смешна, и её очень жаль. Вкусу Дориана можно доверять, а он уверял, что она — актриса великолепная, и то, что происходит с ней сейчас – непонятно. Когда Дориан остается с Сибиллой, она попытается объяснить причину своей осознанной метаморфозы. Но в его голосе – неприкрытое презрение, он отталкивает Сибиллу, оставляет ее. Отчаяние, охватившее молодых людей, передается зрителям, усиливается звуками «Реквиема» Моцарта. Лицо Дориана искажается, голос становится сильнее, ниже, жестче. Совсем скоро он кардинально преображается: белое облако волос сменяется гладкой прической со взбитой челкой. Наивность и легкость уступают место стильному гламуру. Взгляд становится жестче, больше не появляются ни восторженная улыбка, ни капризная гримаска.
Вокруг Дориана не появляется друзей, единственный его собеседник – лорд Генри, но каждая их встреча коротка. Дориан одержим только собой. Он заполняет пространство своими селфи, наложенными на шаблоны трендовых костюмов. Щёлк – и девица в дорогом прикиде с брендовой сумкой высвечивается на одном экране. Щёлк – дама в старинном платье, но с искажённым лицом. Ещё и ещё – и гротескные до безвкусия картины заполняют экраны – рамы напоминают гламурные блоги, портретную галерею, где с каждого изображения смотрит Дориан. Смотрит на себя самого, как в зеркальном лабиринте, где картинки дробятся и множатся, может быть, помогая забыть о главном портрете.
Чем гнуснее ведёт себя Дориан, тем плотнее пространство вокруг него, тем больше вокруг него ярких, сочных цветов без полутонов. На экранах теперь то тяжелые картины на стенах его дома, то роскошные яркие сады.
Почти все декорации на сцене – это видео, кроме одной, маленькой комнаты (вот она есть, а когда не нужна – её за минуту разбирают), заваленной игрушками, с настоящей лошадкой-качалкой в углу. В этой комнате останется портрет, которого зритель не увидит. В этой комнате Дориан зарежет Бэзила.
Убийство – и Дориан, отшатнувшись от трупа (силуэта на экране), выпрямляется и запевает шансонную разбитную песню с таким напором и так комично, что зал дышит в унисон, аплодируя, захлебываясь смехом. Норвилл обрывает неуместное веселье: «я вообще-то пытаюсь тут выйти из ситуации… убийство», и в зале становится тихо и жутко. Или вот – пьяная сцена в баре на глухой окраине, куда Дориана принесло мучительное желание заглушить тяжесть, которая поднялась в нем после убийства его друга-художника, уничтожения его тела. Дориану нужна очередная доза наркотического снадобья. Сумасшедший ритм ночного клуба заливает пространство. На пустой сцене выключены экраны, из-под стены, которая отгораживает узкое пространство вдоль дальнего края сцены, слабо пробивается свет, чтобы чуть позже вырваться и ярким снопом из пустого дверного проёма. Дориан мечется за стеной с телефоном в руке. На вновь ожившие экраны проецируется поток его селфи с наложенными фильтрами, искажающими лицо, и через любую его гримасу просвечивает животный страх.
Норвилл и Кит Уильямс превосходно управляют эмоциями публики. Развлекая, увлекая в калейдоскоп персонажей, остроумных фраз, ярких цветов, они оставляют центральной фигурой Дориана, с его одержимостью красотой и ненавистью к уродству, минутными сожалениями без способности к раскаянию, ужасом от сознания того что он делает, но способностью молиться только на своё отражение.
Новый «Дориан Грей» резонирует с современным настроением, когда погоня за гламурной оболочкой зачастую оставляет за бортом человечность.
