7 ВОЮЮЩИХ ЖЕНЩИН

Арина Овчинникова

27 октября на сцене театра «Современник» в рамках фестиваля «Брусфест» прошел показ спектакля Сергея Чехова «Семь самураев».

На сайте фестиваля зритель может предварительно ознакомиться с рекомендациями авторов спектакля:

«Просмотр оригинального фильма Акиры Куросавы не является необходимым или даже желательным условием для посещения спектакля. Персонажи фильма не появятся в нем, событийный ряд не повторится на сцене, а фильм станет лишь отправной точкой для самостоятельного театрального разговора».

Самостоятельный театральный разговор, который Сергей Чехов начинает со своим зрителем, действительно максимально обходится без контекстуальных рамок фильма. Семь девушек, которые появляются на сцене, никак не повторяют судьбу персонажей Куросавы, а угроза, нависшая над героями новой истории – не всадники, отбирающие урожай у беззащитных жителей деревни, а буквально накрывающая своей тенью актрис, каменная глыба. Камень иногда погружается в туман, а иногда, как будто, издает тихий, долгий, устрашающий скрежет, погружая зрителя в поле театрального «хоррора». 

Пространство спектакля зонально делится на несколько частей. За спинами зрителей находится инсталляция: несколько экранов, волосы (в будущем – визуальный лейтмотив спектакля) и в центре композиции, окруженная прозрачными волнами силикона – воронка, которая, кажется, вот-вот утянет в себя все, что есть вокруг – и звук, и жест, и пронзительное чувство беспокойства. В мыслях вырастает напряженное «здесь точно что-то не так», хотя, на первый взгляд, все мирно: при мягком свете софитов на белой сцене спят семь женщин.

Внутрь такого почти сюрреалистического прочтения истории о воинах, борющихся со злом, зритель попадает постепенно. Спектакль состоит из 3 частей, увертюры, 2 интерлюдий и «коды» – финала.

История разворачивается на белом полотне. В его центре семиэтажный обломок черного бетона, не иначе как застывшая лава, по инерции угрожающая своим уже мертвым огнем; рядом с ним, теснясь, лежат одетые художницей Анастасией Юдиной в латекс и обрывки волос – женщины. Пробудившись ото сна, они делятся с живым зрителем и механическим окуляром камеры «Gopro» откровением о насилии, страхе, смерти, поют, борются со злом — в роли которого занимающий центр сцены камень и сама природа, допустившая стремление к власти и жестокости в человеке – а в конце своего пути совершают самоубийство с помощью ритуального меча «танто».

Кроме зрителей, свидетелями происходящих событий становятся двое мужчин: по обе стороны от по-медицински стерильного, белого пространства сцены, они следят за трансляцией событий на экранах. Эти мужчины слепы, их веки срослись, они простирают свои руки, полагаясь на тактильное ощущение людей и борьбы, но всякий раз бессильно их опускают, возвращаясь к пассивному наблюдению.

Тема насилия над женщиной неоднократно возникала в творчестве Акиры Куросавы, чей фильм лег в основу сценической истории Сергея Чехова: в «Расёмоне» (кинокартине, снятой по мотивам одноименного произведения Рюноскэ Акутагавы)  преступление против женской чести становится отправной точкой для развития детективного сюжета о поиске виновных, а в «Семи самураях» перед зрителем в какой-то момент открывается правда о судьбе жительницы деревни, похищенной преступниками – вынужденная стать наложницей у своих похитителей, она предпочитает смерть спасению. Эта мысль в «Семи самураях» выводится на первый план, занимая едва ли не большую часть спектакля. 

Сергей Чехов создает на сцене символическое пространство, насквозь пропитанное мифологией, а также идеями правовой несправедливости. Эта мысль здесь, кажется, очень точно и полно выражается в очертаниях слепцов-мужчин и воинов-женщин, чей облик – кожа и волосы – словно итог того, как двое незрячих восстанавливают в памяти изображение человека с помощью своего преступного (в контексте кино-высказывания Куросавы) прикосновения. Прикосновения, которому в истории Чехова так и не суждено случиться.

Японская мифология изобилует образами мистических существ, просачивающихся в мир живых благодаря силе своей невоплощенной мести. Эхо азиатского бестиария в «Семи самураях» заметно так же явно: внешний вид актрис, повествующих о случившемся в их жизни насилии, во многом становится рифмой к тому, какими в азиатских легендах предстают призраки «юрэй» – погибшая женщина, чье лицо наполовину скрыто длинными спадающими волосами, является грешнику, движимая желанием возмездия.

Однако, уходящий своими корнями в японский минимализм, монохромный мир света и тени, силы и насилия, созданный на сцене командой авторов спектакля, временами оказывается непреодолимо далек от исполнителей. Актерский ансамбль делится на существующих здесь и сейчас, обнаженных в искренности своих переживаний, и тех, кто закрыт от зрителя тяжелым занавесом более привычного метода. «Семь самураев» в своем визуальном великолепии становятся декоративным орудием, которое только издалека свидетельствует о битве – такой желанной и необходимой для участников и наблюдателей, жаждущих найти ключ не только для социальной проблематики спектакля (феминистская повестка и проблема абьюзивной связи в звучащих текстах – самый громкий аккорд), но и для незнакомого мира восточной культуры. Японские этнические мотивы расслаиваются на протяжные вокализы и эклектичные возгласы, а боевые жесты самураев зачастую оказываются сглажены отсутствием воинской решимости.

Спектакль заканчивается, актрисы, облачившись в темные одеяния с прорезью в области живота – символ добровольной смерти от ножа – покидают сцену, а зритель остается в пространстве угасающих нот, вместе с двумя слепцами лелея надежду разглядеть внутри синтетического тумана дым-машин историю об искусстве войны и страхе жизни.

Фотографии с сайта театра

Author

Поделиться: