Мы продолжаем публиковать дебютные рецензии студентов 2 курса театроведческого факультета Российского института театрального искусства-ГИТИС, мастер Анна Анатольевна Степанова. Алиса Литвинова о спектакле «Дети солнца» Тимофея Кулябина, показанный в рамках фестиваля «Золотая Маска».
«Дети солнца» Горького – пьеса полная социальных мотивов, фиксирующая неравенство и общественное расслоение. «Дети солнца» Тимофея Кулябина всего этого лишены. Акцент перенесен на личные, частные истории героев, количество которых сократилось до шести. Время и место действия тоже изменились. События спектакля происходят в канун Нового года второго тысячелетия. Но даже указывая точную дату, Кулябин избегает исторического контекста, концентрируясь на психологическом аспекте пьесы. Поэтому все герои – русские эмигранты, живущие в кампусе Стэнфордского университета. Университеты долго хранят традиции, часто не вовлечены в общественные процессы. Поэтому даже находясь на стыке эпох, персонажи могут этого не замечать, потому что ситуация их жизни герметична.
Когда Ольга Федянина, драматург спектакля, вынула из «Детей солнца» общественные пертурбации, текст оказался очень чеховским. Почти цитатами возникают отголоски его пьес. «Мне уже сорок лет…», – вздыхает медик Борис (Андрей Черных), совсем как доктор Дорн в «Чайке». Разве что мысль прямо противоположна: Борис хотел бы поменять жизнь и жениться на Лизе, да она все отказывает. «Вы знаете, как я не люблю, как боюсь всего грубого», – восклицает Лиза (Ирина Кривонос). Фраза – эхо другой роли актрисы, Ольги из «Трех сестер», которую напугала резкость Наташи.
Отголосок спектакля по Чехову, тоже кулябинского, есть и в сценическом пространстве. Олег Головко делал дом Прозоровых большим, холодно-стильным и обнажающим героев своей прозрачностью. В нем не было стен, но герои их видели. В «Детях солнца» четыре небольших комнаты, между которыми физические стены тоже отсутствуют, но помещения четко разграничены. Над каждой комнатой на маленьком экране написано, кто из персонажей в ней живет. Пространства уютные, обжитые героями. Вроде почти одинаковые, стандартные для кампуса, с деревянными шкафами и полками, типовыми кроватями. Но у Лизы на столе пазлы и разноцветные вырезки из журналов. У ее брата Павла, вечно занятого программиста, который почти не отходит от компьютера, рядом с монитором тарелка из-под бутерброда и чашка. И в комнате всегда есть открытая банка энергетика. Жена Павла Лена хранит под подушкой коробочку с берушами: муж все время печатает по ночам. У фотографа Димы, их друга, много мобильных осветительных приборов и фон для съемок на стене. Комнаты полны бытовых деталей, но разглядеть их досконально просто не хватает времени. Одна, реже две комнаты выхватываются теплым желтым светом, и на этих островках идет действие. Остальная сцена в темноте. Создается ощущение камерности, интимности истории.
Личное отстаивает свою значимость. Оно не менее важно, чем историческое или социальное. Тимофей Кулябин ставит спектакль о существенности частной жизни, которая долгое время считалась малоценной, по сравнению с жизнью общественной. Кульминацией спектакля должна была быть сцена празднования Нового года. Все собрались в одной комнате, Ельцин, спроецированный на стену, бубнит свой последний новогодний монолог. Меняются тысячелетия. Но герои забывают о глобальных событиях ради обиженной неосторожным словом Лизы. Павел легко перекрывает президента речью о важности жизни, дела, людей. Именно его рассуждение становится ключевым в спектакле. И календарная точность всей постановки нужна была не ради ощущения эпохальных изменений или исторического контекста, но ради выделения этого монолога. Он оказывается важнее смены власти, важнее конца века, конца миллениума.
Эта речь – отправная точка разрушения всего. «Перед лицом смерти ведь все теряет значение: страх провала, амбиции, мнение окружающих. Остается только то, что важно, по-настоящему важно». Персонажи долго были несчастны, болезненно влюблены. А потом Павел произнес монолог. Он случайно спровоцировал два признания в любви, уход Елены из семьи, а Бориса из жизни. Последние два решения приняты в один день, с разницей в пару часов. Несмотря на это, прощальные разговоры идут на сцене параллельно, единая ткань событий распадается на две рассинхронизированные, но зеркальные реальности. В одной комнате Лена собирает вещи и не позволяет себя остановить. В другой Борис находит в себе силы рассказывать анекдоты, шутить и врать, что он просто уедет. Он персонаж Шредингера: и жив, и мертв. На сцене два мира, в одном он еще дышит, а в другом, судя по часам на экране, вешается где-то за сценой.
Со его смертью разрушается привычный уклад жизни, а с ним и мир спектакля. Стены между комнатами исчезают, персонажи растерянно бродят по всему пространству. Оно опустело – в темноте монтировщики вынесли мебель – и стало неуютным. Электронные часы над сценой стали сбоить. Время сломалось. Личное время. Лиза, которая слишком поздно поняла, что любит Бориса, сошла с ума. Часы над ее комнатой тоже: секунды и минуты поменялись местами, среднее число электронных часов меняется быстрее всего. Павел, который не смог принять смерти первого и сумасшествия второй, просто спрятался в мир цифр и продолжил работу над кодом. Его время остановилось, часы пытаются идти, но помехи мешают считать секунды, все отбрасывают назад. Привычным жизням пришел конец, и это важнее конца эпохи.
Фотографии Фрола Подлесного, предоставлено пресс-службой
