ЮРИЙ БУТОРИН: «ИНТЕРЕСНО ПРОСТО СЛЕДИТЬ ЗА ЧЕЛОВЕКОМ, ЗА ТЕМ, ЧТО ОН УВИДИТ, ЧТО ПОЧУВСТВУЕТ, ЧТО ПОЙМЕТ»

Екатерина Авдеева

Фрэнк в спектакле «Молли Суини». Фото ©Александр Иванишин

Юрий Буторин служит в «Мастерской Петра Фоменко» больше 10 лет. В 2007 его приняли в театр в составе стажерской группы. С тех пор, он сыграл в нескольких спектаклях, успел поработать в других театрах, и попробовать свои силы в качестве автора инсценировки и режиссера. О недавней премьере Ивана Поповски по пьесе ирландского драматурга Брайана Фрила «Молли Суини», в которой он исполнил роль мужа Молли Фрэнка, с актером поговорила Екатерина Авдеева.

Иван Поповски говорил, что в работу над «Молли Суини» его втянули актёры. Расскажите, как все началось, кто предложил поставить эту пьесу?

Кто заварил эту кашу, да? Это довольно сложный вопрос, истоки совершенно непонятны. Есть два варианта: эту пьесу могла предложить Полина Кутепова или Толя Горячев. Это очень богатый и при этом опасный актёрский материал. Можно запросто погрязнуть в бесконечных пластах текста и сделать его пресным, поэтому мы позвали Ивана, чтобы вместе найти подход к пьесе и соответствующий ей визуальный образ.

Правда, сначала я думал, что буду играть Райса. Когда мы собрались на первой репетиции, я уже думал о нем, у меня было абсолютное ощущение, что я Райс. Оказалось, все наоборот, как Фрэнк говорит «какая-то неразбериха». Собралась очень хорошая компания, потому что это наше трио из «Улисса». Опять же ирландцы, много отсылок, связанных с Джойсом, поэтому у нас иногда возникают фантомные боли.

Поскольку это не первая ваша работа с ирландской литературой, можете сформулировать ее специфику? Есть ли в ней что-то особенное?

Главная особенность, которая досталась мне – многослойность и многословие, и какие-то сумасшедшие по количеству смыслов и ассоциаций тексты, что у Джойса, что у Фрила. Что касается ирландцев – это нация пишущих, поющих и пьющих – такие три «п» получились. Это все-таки другая нация, не Россия с её широкой душой и просторами, это особенные и даже обособленные люди, которые живут в удалении, на острове, они очень самобытные. Хотелось попасть в ирландцев, разгадать эту особенность их эмоциональности и менталитета, потому что она заложена в пьесе, нельзя это выбросить. У нас ходит легенда, что на какой-то репетиции Петра Наумовича спросили: «Что это за персонаж, как найти его зерно?», он подумал и ответил – «Француженка!». Поэтому хочется, чтобы сказали: «Ирландцы!».

Еще одна особенность касается определённой музыкальности, хотя в пьесе только один музыкальный момент – вечеринка перед операцией, где много поют и танцуют. Мы сознательно уходили от узнаваемой национальной ирландской музыки, чтобы не погрязнуть в ней, пытались перевести её в более общий контекст. Хотя композитор Андрей Борисов писал музыку, основываясь на ирландской специфической тональности, и мы, пока готовились, много её слушали.

Какое было первое впечатление от Фрэнка?

 Я очень уставал от него, от его говорения, от его бесконечных открытий. Я начинал злиться, потому что невозможно было понять этого человека. Изначально было ощущение постоянных поверхностных разговоров, но в процессе в нём открывались совершенно другие вещи. Если говорить о главном вопросе – зачем он затеял эту историю с операцией, я думаю, он пошел на это от большой любви, но не справился. Хотя есть и другое предположение, что для Фрэнка болезнь Молли – это очередной эксперимент и увлечение – но это все-таки версия Райса.

Он не смог справиться и поэтому уехал в Эфиопию?

Я сам до сих пор не знаю, честно говоря. Знаю только, что два человека бились за Молли до конца – Райс и Фрэнк. Каждый по-своему, но что-то все-таки не сложилось. Последнее его письмо к ней, которое, безусловно, существует, оно даёт надежду, что он вернется, хотя текст этому сильно противится. Полина предполагает, что Молли могла его выдумать, потому что она уже в этот момент находится в психиатрической больнице, и для нее реальность и вымысел соединились. Но хотелось, чтобы не было однозначного ощущения, что они разошлись навсегда.

После спектакля Додина в МДТ (первый спектакль по пьесе «Молли Суини» в России, 2000) кажется, что Фрэнк и Райс очень цинично убили Молли, есть ощущение абсолютного беспросветного мрака. После спектакля Поповски, наоборот, как будто есть надежда на что-то хорошее…

Мы боролись с этой мрачной тональностью, хотя так написано у Фрила. Мы естественно об это все время спотыкались, именно об отсутствие светлого финала. Это жалко, потому что тогда получается, что два мужчины убили женщину, но история все-таки не про это. Тем более что всё идёт через воспоминания, то есть каждый из них заново прокручивает эту историю. Тогда возникает вопрос – зачем вспоминать то, как они её угробили, и что это даст зрителям, это ведь сложно и тяжело воспринимать. Хотя прекрасно пойти путём, который выбрал Лев Абрамович, и сделать спектакль так, чтобы зритель наблюдал именно за тем, как рассказывается история героев – это подвиг и для них, и для актёров. Мы, конечно, немного слукавили и что-то переделали, но именно для того, чтобы оставалось светлое ощущение.

Агнешка — Мария Большова, Дедушка Петер — Андрей Миххалёв, Хуан Бандерас — Юрий Буторин. Спектакль «Завещание Чарльза Адамса». Фото ©Сергей Петров

Что даёт их отстранённость от ситуации, взгляд на нее со стороны по прошествии времени?

Мы много думали о том, как Фрил это писал. Ведь в 1994 это считалось новаторской вещью, это же не монолог, а три параллельных рассказа, как писали ирландские критики – полилог. Три монолога соприкасаются друг с другом, вербально перемешиваются между собой и образуют единую историю. Я думаю, что Фрил хотел создать у зрителя видение истории. Парадокс в том, что не показывается сиюминутное действие, то есть надо заставить зрителя видеть то, что не происходит на сцене здесь и сейчас, сам текст на это заточен.

Иван ввёл такое понятие, которое мы называем «in out». Мы должны погружаться в прошлое вместе с героями и затягивать туда зрителя, вместе с ним углубляться в эту историю. Но какие-то моменты надо проживать здесь и сейчас. Иначе получается так – сидим и рассказываем, мало кому это может быть интересно. Петр Наумович так говорил: «Чем удивлять будем?». Важно, чтобы было интересно, чтобы было за чем следить и куда зрителя втягивать, куда его вести, где поворачивать, где дать ему возможность подумать или, наоборот, заморочить его.

К тому же форма притчи нам дает воздух и отталкивает от приземленности, поэтому история становится более общей и воздушной, от субъективной истории Молли, Фрэнка и Райса она разрастается на весь мир.

Чем Фрэнк привлёк Молли? Кроме своего энтузиазма и страстности, о которых она говорит, было ли что-то еще?

Это большая загадка. Мы много рассуждали об этом, Молли ведь представляла его по-другому, исходя из того, что уже слышала о нем от своих знакомых. Она восприняла Фрэнка через слух, услышала в нём что-то такое на их первой встрече… Искренность его, может быть почувствовала внутреннюю неуверенность как мужчины. Хотя внешне он был довольно напористым, а внутри оказался другим. Конечно, не рассказом про красную рыбу он её впечатлил, хотя и такое могло быть… Мы даже шутили, что он не сразу понял, что Молли слепая, настолько он был ей увлечён. Глупости, конечно, но…

Мы можем только в это поиграть, по-настоящему мы не прочувствуем это, будучи зрячими, но это интересно. Мы говорили о том, как понять, хотя бы попытаться понять, как живёт слепой человек, который привык к своему миру. У него есть свои способы восприятия, которые зрячему недоступны. Они могут слышать такие нюансы, которые мы пропускаем мимо – мы называем это суперспособностью Молли. Ведь даже на вечеринке она всех гостей чувствует по-своему – чувствует, что у одних разлад, у других — тоже какое-то напряжение. Как она это улавливала? Это очень тонкая и необъяснимая вещь.

Фрэнка же тоже что-то зацепило в ней, что именно?

Он же интуитивный человек, хотя все его расчеты проваливаются, но он все-таки чувствует какую-то правду, какую-то точность. Он так воспринимает мир. Есть ведь два разных полюса – с одной стороны, очень понимающие, много знающие, много впитавшие в себя жизненного опыта люди, такие как Райс, который был действительно гением офтальмологии и абсолютная его противоположность – Фрэнк. Он тоже много что знает, но понимает это все не мозгом, не разум его ведёт его по жизни, а сердце и душа. Я думаю, Молли его ошеломила. А уже от зажима он наговорил ей про рыбу. Ему ведь было важно её удивить, поэтому он сразу побежал в библиотеку. Он буквально жил какое-то время этим вопросом – чем он её удивит.

И желание вернуть ей зрение тоже было интуитивным?

Он почувствовал, что есть шанс. Они жили два года вместе в маленьком городе и вдруг в их «захолустном Бэллибэге» появляется гений офтальмологии, один из лучших врачей. Это же судьба, это иногда головой понять невозможно, поэтому он зацепился за эту возможность. Он ведь все время существует в этих интуитивных порывах.

Может быть это их всех и сблизило, интуитивное чувствование мира – у всех разное, но единое в своей сути? Даже если говорить о Райсе, не только ведь расчёт им руководил…

Конечно, нет. Врачи, тем более такого уровня, они еще большие интуиты. Их опыт позволяет работать по наитию. Понятно, что шлейф его предыдущей жизни его сбивал и мешал ему, и это предопределило многое в этой истории. Он, я думаю, чувствовал, что это полная ерунда, но не мог не попробовать. Мне кажется, Фрэнк его заразил. С одной стороны, они холодно друг другу относились, но эти три человека за полгода, пока длилась эта история, сильно сблизились и много что поняли… ну или не поняли.

Но почему Молли не отказалась от операции, когда почувствовала, что что-то идёт не так?

Из-за любви к Фрэнку. Это то, о чем мы говорили, они нашли друг друга на интуитивном уровне. Она ему верила, несмотря на то, что все его планы проваливались и всё говорило о том, что и в этот раз тоже так будет. Но тут ведь речь идёт не о козах или китах, речь идет о его любимом человеке, поэтому это невозможно приписать к такого рода опыту, эксперименту.

Все-таки высшая сила здесь почему-то не помогла или Молли сама не захотела, чтобы так было…Хорошо, что остается много вопросов, потому что есть возможность подумать и поговорить, это, по-моему, прекрасно, что после спектакля есть желание пообщаться.

Почему он все время говорил, что после операции их ждет новая жизнь? Что прозрение Молли могло дать именно ему?

Фрэнк бы посмотрел на мир глазами Молли. Он мог бы увидеть мир заново через её восприятие. Это же так ценно, когда можно идти за любимым человеком, который делает открытия, а ты в этот момент находишься рядом, по-моему, это просто прекрасно. Это же такой восторг, когда твой любимый человек рядом с тобой впервые увидел океан или звездное небо. Ты столько можешь показать ему, и сам по-новому посмотреть на это. Он романтик, конечно. Есть у Фрила правда и момент желания славы, желания, чтобы о них говорили, мы просто не делали на этом акцент. Хотя это нормально, в них все это присутствует, они ведь живые люди из плоти и крови, и здорово, что они такие сложные.

Почему он все равно пошел на это? Просто не мог не использовать этот шанс, это тоже в какой-то степени правильно, хотя о последствиях он совершенно не думал…

Молли Суини — Полина Кутепова, Фрэнк Суини — Юрий Буторин.Фото ©Александр Иванишин

Почему Райс согласился на эту операцию? Он же понимал, что это почти невозможно.

Райс, помимо всего прочего, тоже пошел на это из-за любви. Из-за любви к своей жене, потому что, если бы все получилось, у него была бы возможность вернуть семью. Очень призрачная надежда, но она вдруг появилась в его жизни. У них у всех есть «призрачное желание, фантазия». Это что-то, что маячит перед тобой, что ты не можешь объяснить, но тебя это очень тянет. На каком-то другом уровне. Они друг про друга знают, что желание каждого из них осуществить невозможно, но про себя этого не понимают. В этом они слепы, каждый по-своему. Это даже не совсем слепота, а близорукость – Фрэнк, например, видит только то, что близко, не просчитывает свои действия вперед. Он был слеп, когда не понял странного танца Молли на вечеринке. Хотя там есть такой момент, что после он ей что-то сказал, но Молли не помнит, что именно — действительно ли не помнит или не хочет об этом говорить? Очень много остается недоговоренностей между ними, с которыми мы еще долго будем разбираться. Вопросов, как всегда больше, чем ответов. Фоменко иногда говорил «роль на вырост», я думаю, для нас эти три роли на такую долгую дистанцию по перспективе развития, абсолютно точно на вырост.

Весной уже было несколько прогонов, после чего все ушли на карантин. Что-то дала спектаклю эта вынужденная пауза, помогла или помешала?

Все успело отстояться за это время, потому что тогда мы были в гонке, в зашоре. По моим ощущениям, все, что происходило во втором акте – акте катастрофы, тянуло нас к тому, что все погибли и все плохо. Нам этого не хотелось, мы чувствовали необходимость в светлом финале. За карантин все как-то улеглось и это дало положительный правильный результат, так что нам он в этом плане помог.

Мы шутили, что теперь самые актуальные слова в спектакле – реплика Полины «тесты – тесты – тесты – тесты — тесты». Меня поражает, что Полина за это взялась, потому что совсем непонятно, как сыграть человека, который сорок лет ничего не видел, а потом у него появилось хоть какое-то зрение. Что он увидел, через что он прошел? Это очень любопытно и сложно, потому что непостижимо. Есть фильм на эту же тему «С первого взгляда» с Вэлом Килмером, который основан на эссе невролога Оливера Сакса «Видеть и не видеть». Это была история из реальной жизни, только там мужчина был незрячим. Фрил, собственно, писал по Оливеру Саксу.  Мы читали Сакса, он пишет, что человеческий мозг, его сознание и то, что там происходит – это самое неизведанное. Это настолько индивидуально у каждого…Хотя врачи и исследователи пытаются подвести это под какие-то системы, упорядочить это, но, по-моему, это невозможно. Настолько уникален каждый человек, его восприятие мира, что это просто не поддается никакой систематизации. Это все научные аспекты, а с точки зрения театральной – просто интересно следить за человеком, за тем, что он увидит, что почувствует, что поймет.

Фото с сайта театра

 

 

Author

Поделиться: