ИНСТАГРАМ АЛЕКСАНДРА ОСТРОВСКОГО

Юлия Кулагина

Мягкий вечерний свет заливает старый сад, небольшие поленницы, беседку и веранду старого дома с высокими стеклянными дверями.  Здесь чрезвычайно уютно пить чай с пирогами, слушать вечерние трели соловьев и смотреть, как за рекой гаснет закат. На Сцене на Сретенке театра им. Маяковского режиссер Юрий Иоффе красиво и элегично начинает спектакль «Дикарка» по пьесе А.Н. Островского и его соавтора Николая Соловьева. Но довольно быстро эта милота станет объектом откровенной иронии.

Сейчас странно думать, что когда-то эту пьесу запретили для представления в народных театрах за слишком уж непочтительное изображение дворянства, да и аморальности там углядели в количестве. Сейчас, пожалуй, пьеса скорее тянет на банальщину, ведь уже были и Чехов, и Горький, и криминальные сводки и хештеги немогумолчать в социальных сетях,  но не тут-то было. В режиссерской интерпретации стала важна не столько любовная линия – по меркам прошлых веков весьма сомнительная, сейчас же – удручающе предсказуемая, сколько линия социальная.

Спектакль немного неровен – подробно и тщательно сделанные массовые сцены выигрывают у лирических, акценты, смещенные с отношений на настроения, превращают Островского в политического трибуна, нежели в исследователя движений сердца, но, может быть, именно поэтому происходит любопытный перевертыш. Сохраняя сюжетные перипетии, режиссер убирает вопросы морали. Хорошо или плохо поступил скучающий бонвиван с «говорящей» фамилией Ашметьев (Евгений Парамонов) с юной, порывистой, неискушенно девочкой Варей по прозвищу «Дикарка» (Анастасия Дьячук), так или не так ведет он себя с женой и окружающими – ответы на эти вопросы зрители могут придумать себе сами. Для Иоффе важным становятся слова, которые произносят участники событий.  Разговоры о деньгах и политиках оказываются чрезвычайно актуальными, красивые позы и ироничные (и, местами, удивительно точные) замечания Ашметьева похожи на общий собирательный портрет нынешних интернет-знатоков всего на свете. Стриженая под мальчика Варя в безразмерных платьях и грубых ботинках – конечно же, иллюстрация феминизма и разрушения гендерно-социальных границ.  Контрапунктом к ним выступает мать Ашметьева Анна Степановна (Надежда Бутырцева) – в подчеркнуто классических платьях и шалях, со сложной прической, она похожа на худую птицу, у которой никак не получается взлететь. Она рассуждает о прежнем житье-бытье и вновь заставляет вспомнить столь частые в русском сегменте интернета восклицания и стоны о том, как раньше было лучше.  Драматургия девятнадцатого века превращается в срез нынешних соцсетей, где одни клеймят, другие стонут, третьи до бесконечности рассуждают, но никто ничего не делает. Для тех, кого не очень устраивают современные ассоциации, можно без труда разглядеть за героями Островского персонажей будущего «Вишневого сада» и героев Горького. Все литературные будущности режиссер допускает и даже подчеркивает.

Юрий Иоффе послушно следует за автором – жена Ашметьева Марья Петровна (Зоя Кайдановская) послушно появится на сцене три раза – в киберпанковском прикиде деловой женщины с чертежами, потом монашенки и новой предпринимательницы — женщины в строгом, но кокетливом платье. Во втором варианте пьесы у Николая Соловьева жена Ашметьева как раз уходила в монастырь, в третьем — уезжала на ферму.  Режиссеру даже удается соблюсти ремарку Островского, который писал, что жена Ашметьеву не нужна, а нужна как пара к Малькову. Тем более, что Всеволод Макаров играет своего героя немного лощеным больше американцем, нежели русским, но вполне типичным представителем молодых, резких, всезнающих и непрошибаемо уверенных в себе людей. Они оба создают ту новую электрическую дугу, искрящую и генерирующую напряжение в мерном и мирном прежнем укладе. 

Пьеса прекрасно раскладывается на систему амплуа старого театра, и даже играют все немного как бы по-особому: подают текст четко, немного аффектированно, каждый жест подробен и четок,  на исполнителе роли Александра Львовича Ашметьева двойная нагрузка – он и персонаж пьесы и актер, исполняющий в старом театре роль первого премьера: фактически роль в роли. Отсюда и подчеркнутость поз и реплик, и явное внимание к залу. Все ходят по сцене правильно, а массовые сцены выстроены подробнейше и кинематографично.  Актеры с удовольствием носят красивые костюмы и платья (прекрасная работа художника по костюмам Ольги Рябушинской), есть место гриму и парикам.  Режиссер словно хочет усилить архаику архаикой, сценичность пьесы театральностью как приемом. Он будто наслаждается нарочитым замедлением, ведь от этого смысл текста воспринимается лучше.  Бурность событий пьесы резко контрастирует с ритмом спектакля, все будто застыли в смоле вечного закатного вечера, еле-еле переходящего в ночь. Как только схлынула пена политической актуальности, иронизирования двух поколений друг над другом, в спектакле сделалась очевидной тема ухода в фантазию. В искаженное восприятие жизни и времени опять-таки отсылающая к созданию картинки жизни в сети.  Сейчас каждый может придумать свой образ, любую картинку и принять любую позу – для этого есть масса виртуальных возможностей. Другой вопрос – насколько конструкция будет жизнеспособна и самое главное – насколько ты на самом деле можешь ей соответствовать. В большинстве случаев – не очень.

Фотографии Веры Юрокиной

Author

Поделиться: