11 и 12 июня в Новом пространстве Театра наций в последний раз покажут перформанс Владислава Наставшева «Я говорю, что люблю тебя». Мы встретились с режиссером теплым майским днем во дворике Нового пространства. Город сочинял свою музыку – шум машин, доносящийся из-за домов, крики жителей двора, птичьи трели… О музыке, Москве, «местах силы» и творчестве беседовала с Владиславом Наставшевым Анастасия Павлова.
Вы родились в Риге, учились в Петербурге и Лондоне, ставите в Москве, Риге и Петербурге. А кем вы себя больше ощущаете?
В Петербурге я особо не ставлю, в основном в Москве и Риге. Раньше я ощущал себя больше рижанином. А сейчас… даже не понимаю, кем больше. Все так закрутилось в Москве, я очень часто бываю здесь, и новые проекты тоже связаны с этим городом. Поэтому сейчас, я, скорее, нахожусь на распутье…
Каждый город вызывает определенные ассоциации. А Москва – это, в первую очередь, что?
Москва у меня ассоциируется с какой-то здоровой энергией. Она меня всегда поднимает, встряхивает, потому что мне свойственно погружаться в сплин, некие метафизические раздумья. Москва приводит меня в чувство, во многом, потому, что меня окружают очень хорошие люди.
Если говорить о каких-то местах в Москве – это, конечно, Гоголь-центр. С него началась моя Москва. Да и обретаюсь я чаще всего в районе метро Курская, Покровки, Чистых прудов…
А места, где вы набираетесь сил, отдыхаете от суеты, есть в нашем городе?
В Москве очень люблю Садовое кольцо. Эти бесконечные полосы, по которым несутся машины, меня завораживают. Для меня это как Ниагара. Хотя я понимаю, что если ты подавлен, от этого можно устать. Но поскольку в Москве я всегда нахожусь недолго, она не успевает мне надоесть. Как только начинаю чувствовать усталость, сразу уезжаю в свою спокойную Ригу, где у меня тихая заводь. Есть, наверно, и какая-то внутренняя география – когда я в самом себе, в своем рижском спокойствии ищу манки, которые дадут новое направление – книги, фильмы… на самом деле, мне комфортно в этом состоянии спокойствия, выходить из него не хочется, и это очень опасно.
В Риге очень люблю передвигаться на велосипеде, могу доехать до Зеленого острова на Даугаве или съездить на море.
Я не очень люблю путешествовать, потому что боюсь летать. Передвигаюсь только по земле. В Москву всегда езжу на поезде. Это самый большой город, находящийся сравнительно недалеко от Риги, куда можно добраться на поезде без ущерба для собственной психики.
В ваших спектаклях музыка – одна из важнейших составляющих: где-то вы пишете ее сам, где-то подбираете. Бывает такое, что именно музыкальный материал становится толчком к поиску или к встрече с литературным материалом?
Да, конечно. Так было, например, в спектакле «Форель разбивает лед». Сначала возникли песни на стихи Михаила Кузмина, а потом уже случился спектакль. Да и «Спасти орхидею» тоже начинался с песен. Они, кстати, звучат в перформансе «Я говорю, что люблю тебя», который мы играем в Новом Пространстве Театра Наций, и именно оттуда перекочевали в спектакль.
Пеформанс «Я говорю, что люблю тебя» задумывался ведь с танцами…
Да, мы рассадили зрителей по периметру сцены, и они образуют как бы танцпол. Выйдет кто-то танцевать или нет, зависит от желания зрителей. Мне, по большому счету, неважно, будут ли танцующие. Мне и так, и так хорошо. Я очень люблю играть пустому танцполу, и идея была именно в этом – музыканты играют на безлюдном танцполе. Не очень понятно, кто они, для кого играют – так для меня интереснее, потому что, если люди танцуют, тогда ты их чуть-чуть обслуживаешь. Мне нравится, когда возникает чувство неловкости — они вроде бы готовы и не готовы…
Классическая музыка не требует перевода, это универсальный язык, а как быть с советской эстрадой, которую вы используете в своих спектаклях? Есть ли способ научить иностранцев понимать ее?
Я думаю, нет. Во-первых, это не столько музыкальная, сколько языковая история. Там есть текст. Я довольно скептически отношусь к тому, что она может быть понятна и интересна иностранцам. На мой взгляд, это довольно локальный продукт. У нас всегда был некий комплекс оторванности от цивилизации, мы то стремимся попасть туда, то вроде и не хотим. А они ничего тут не забыли, им и там хорошо. Есть, конечно, иностранцы, которые вдруг решают, что не могу жить без России… Но это, скорее, исключения.
Мне кажется, невозможно ставить в один ряд, например, Сержа Гинзбура и Леонида Утесова. Это вовсе не значит, что кто-то хуже, нет. Просто это несравнимые величины, так случилось.
Возвращаясь к перформансу «Я говорю, что люблю тебя»… Многие молодые люди, которые приходят на него, даже не отдают себе отчет в том, что это советские песни. Они уверены, что их сочинил я. Так странно все меняется с поколениями.
Я помню, когда учился у Льва Абрамовича Додина, мы перед мастерством делали зачины – на первом курсе это были наблюдения за животными. Я помог сокурснику сделать этюд: в пруду плавают гуси, приходит человек и убивает одного из них. И вдруг что-то происходит с птицами – они испытывают страх и уже не могут так безмятежно плавать. У нас вышел спор с педагогом относительно финала – она говорила, что все забывается. Я не соглашался, потому что прошлое влияет на настоящее. И все же, если рассуждать в масштабе поколений, она, скорее всего, права.
«Спасти орхидею» и «Озеро надежды», по сути, рассказы о вашей жизни. Как возникают названия спектаклей?
Выбирать название для меня всегда мучительно. Очень редко получается попасть с ним. Самое удачное, мне кажется, «Озеро надежды».
Что касается «Орхидеи», там несколько параллелей. Во-первых, в какой-то момент мама начала заниматься орхидеями. Это очень любопытный цветок – красивый, но живущих за счет других, вроде экзотичный, хрупкий, но стойкий… Орхидея, как мой герой, как акт искусства, и в то же время нечто несвойственное нашим широтам. Мама смотрела оба спектакля, но после этого очень расстроилась – увидела, какая у меня нелегкая профессия. В спектакле очень много о творчестве, процессе создания спектакля… После «Спасти орхидею» она сказала, что у меня мучительная работа.
В одном из интервью вы говорили, что ваша реальность – когда тебя отовсюду гонят. Вы по-прежнему ощущаете ее именно так, или все же есть смещения в более позитивную сторону?
Нет, в принципе. Ни в какую радужную сторону она не сместилась. Понимаете, мы все в какой-то момент делаем свой выбор. Это — мой. С одной стороны, все очень неплохо, и я мог бы испытывать радостное ощущение от жизни, видеть все в более светлых тонах, но я склонен впадать в грусть. С другой – я себя ассоциирую с советскими деятелями искусства, которые писали в стол. Возможно, я несколько романтизирую все, но эти люди мне ближе, чем те, что были на слуху, вроде Евтушенко. Это не значит, что он менее талантлив, просто он попал во время, а те, кто привлекает меня – нет. Возможно, они и не стремились быть более популярными… И я ощущаю близость именно с ними, но в то же время у меня есть и амбиции, и желание быть успешным. Так меня и качает между двумя полюсами, и пока я не определился, кто я и куда мне надо.
Одиночество вас не пугает?
Нет, оно не может пугать, потому что свою реальность я создаю сам. В этом нет драмы или трагедии, каждый выбирает себе, как ему удобнее. Я с ужасом представляю себе, как бы я жил в состоянии бесконечного бега и суеты – это тяжело. С одной стороны, хорошо, когда происходит много событий и встреч, но все хорошо в меру. Да я и не строю иллюзий по поводу собственной общительности.
Как происходит встреча с новым материалом? Что ожидается в ближайшем будущем?
На днях в Петербурге будет новая программа. Я написал новый цикл песен на стихи Мандельштама, Пастернака, Блока, Бродского, Тарковского, Бальмонта… Почему-то они вышли в ритмах 1980-х. И, если сравнивать их с циклом Кузмина, они более интровертные. Вообще я программу ту задумал, как терапию, потому что в какой-то момент возникла усталость от театра и артистов, от необходимости кому-то что-то рассказывать… Мы работаем над ней с композитором и аранжировщиком Иваном Лубенниковым, он занимается электронной музыкой. Из того, что у меня вышло, он пытается сделать более современный материал, интересный молодежи. Например, у Блока я взял стихотворение «Хожу, брожу понурый», а Ваня из него сделал такой бодренький синти-поп.
Я попытался проанализировать, почему родилась именно музыка в стиле 1980-х, и понял, что интуитивно выбрал стихи, которые читал ребенком, или в ранней юности, или при поступлении в театральный вуз. А это как раз были 1980-90-е годы. То ли мы чувствуем, что возвращаемся сейчас во времена застоя…
Получается, что спектакли и перформансы – это некое возвращение в прошлое?
Это всегда возвращение. Но еще и история о том, что настоящего не существует, что все это продукт и результат прошлого. То, что мы не помним каких-то вещей, не значит, что этого нет, мы просто можем этого не осознавать, это какое-то стремление убежать, забыть что есть. Это все равно какая-то история о том, что настоящего, возможно, нет, потому что не очень понятно, как про него рефлексировать. Когда возникает вопрос актуальности, я не очень понимаю, что под этим подразумевается, как с этим быть, как отображать на сцене современность…
Вы поэтому не ставите современные тексты?
Возможно… Вы задали вопрос, как происходит сближение с материалом. Это очень личностная история, которая была подготовлена моими юношескими травмами, поэтому так мучительно трудно мне бывает сблизиться с людьми, которые живут здесь и сейчас с ними, и начать что-то делать. Исключение, наверно, – петербургский прозаик Сергей Уханов. У него есть сборник рассказов «Черная молофья». Но рассказы в нем все равно о детстве, и мне было легко с ними работать.
Я уже говорил, что для меня всегда мучительно выбирать название, и мучительно потом не соединиться с материалом. С текстом надо как-то взаимодействовать, а я это не очень умею. Наверно, самое удачное взаимодействие у меня было в работе над Хармсом. Я ставил в Риге «Старуху». Там так органично переплелись собственные страхи и сам Хармс, что в итоге получилось сосем новое произведение. Наверно, попадание было и с Буниным… Но Бунина я читал всю юность, им жил и через него воспринимал реальность. Это какая-то аномалия (улыбается). Сейчас мне тоже предстоит выбрать материал для нового сезона, все уже стоит в планах, а я так и не понимаю, что я толком буду ставить….
