Был ли Някрошюс открыт актерским предложениям? Он подавал тебе импульс, и, восприняв его, ты мог сделать многое. Твой организм, твоя психика вели по верной дороге. Импровизируя, ты понимал, что ты идешь по пути, который режиссер наметил коротким словом или жестом.
Его спектакли у нас на подкорке
Ведущий актер Эймунтаса Някрошюса Владас Багдонас — о том, что значит потеря гениального режиссера для театра
Сегодня исполняется девять дней с момента смерти великого режиссера Эймунтаса Някрошюса. Моя первая встреча с ним произошла в конце 1970-х, когда я работал в Молодежном театре Вильнюса, который возглавляла Даля Тамулявичуте, учитель Эймунтаса. Она и отправила его учиться в ГИТИС, где он окончил курс Андрея Гончарова. Някрошюс, тогда молодой парень, вернулся в Вильнюс и поставил в маленьком зале Молодежного театра «Вкус меда», где я сыграл Джеффри. Это был вполне обычный спектакль, не предвосхищавший его новаций, хотя какие-то решения и были для нас, актеров, непривычны. Было понятно, что у Някрошюса хорошая школа, но что он станет гениальным режиссером, никто не мог сказать.
А потом был «Квадрат» по советской документальной прозе, с которым связан редчайший – за мою многолетнюю историю работы с Някрошюсом – случай разногласия с ним. Он решил, что спектакль должен вырасти из писем – актеры должны были писать их друг другу от лица своих персонажей. Я написал одно письмо, второе, третье… написал писем шесть, и все они Някрошюсу не понравились. Он был совсем молодым режиссером, а я в то время ощущал себя уже солидным артистом, тем более я же старше! И мне казалось, что я написал замечательные письма. Поэтому я ушел с репетиции, хлопнув дверью, о чем потом очень пожалел: «Квадрат» получился, и это был один из лучших спектаклей Эймунтаса.
Но тот мой уход никак не повлиял на наши рабочие отношения, и в следующих спектаклях Някрошюса я тоже был занят. Сейчас передо мной проходит целая галерея моих персонажей у него: Сальери в «Маленьких трагедиях», тень отца Гамлета, Отелло, Фауст… безусловно, Пиросмани, а именно со спектакля «Пиросмани, Пиросмани…» началась большая дорога Някрошюса в мир, которая становилась все шире и шире. Дорога, которая вела к абсолютно новому понимаю театра и способу актерского существования. И даже в спектакле Някрошюса «И дольше века длится день…», где я был задними ногами верблюда и стоял под покрывалом, мне нравилось выходить на сцену! В этом спектакле изумительно играл Альгирдас Латенас.
Но, пожалуй, моя самая любимая сцена у Някрошюса – прощание Тузенбаха с Ириной в «Трех сестрах», когда перед дуэлью он просит принести кофе. Режиссер буквально несколькими фразами объяснил мне, что надо делать, и я понял, что это гениально: Тузенбах ест с тарелки, потом вылизывает ее, ставит ее ребром и раскручивает, а сам уходит. Тарелка крутится, крутится, падает – и понятно, что Тузенбаха застрелили. Помню, когда мы сыграли «Трех сестер» на каком-то фестивале, критики просто ошалели от этой сцены… А письмо с указанием, что мне в роли Отелло надо делать в сцене прощания с Дездемоной, я получил от Някрошюса, как только вернулся со съемок. На листочке были расписаны действия героя. Я прочитал первую строку – и залился слезами. Всё, что Някрошюс предлагал актерам, было им самим глубоко прочувствовано и пропущено через себя. И, мне кажется, доходило у него до художественной болезни.
Был ли Някрошюс открыт актерским предложениям? Он подавал тебе импульс, и, восприняв его, ты мог сделать многое. Твой организм, твоя психика вели по верной дороге. Импровизируя, ты понимал, что ты идешь по пути, который режиссер наметил коротким словом или жестом.
Эймунтас терпеть не мог «застольной» работы, она длилась день максимум. Как можно скорее «пробовать текст ногами»! Някрошюс никогда не кричал на артистов. У него не было надобности как-то взвинтить их и себя. Он никогда не стремился сделать спектакль более зрелищным и более легко «читаемым». Допустим, перед премьерой «Фауста» он вырезал, на наш актерский взгляд, удачную и комичную сцену, которая разряжала обстановку. Но, видимо, по стилю эта сцена не соответствовала атмосфере спектакля… Сейчас актеру обязательно нужно на сцене сделать что-то смешное и оголиться, театр без этого уже не может. Някрошюс такими вещами не занимался.
Думаю, у всех театральных людей Литвы его спектакли записаны где-то в подкорке. Иногда можно услышать мнение, что спектакли Някрошюса пользовались популярностью в основном за рубежом, у фестивальной публики. Но и на родине успех Эймунтаса был ошеломляющим. Зрители ночами стояли в очередях, чтобы купить билет. Для показов приходилось даже арендовать спортивную арену. В глазах нескольких поколений зрителей Някрошюс, несомненно, был божеством.
Как божество я Эймунтаса никогда не воспринимал, но после «Пиросмани, Пиросмани…» определенно смотрел на него как на старшего брата. Хотя, повторю, по возрасту старше был я. И при этом я старался держать дистанцию. Мне казалось, что актеру не следует пытаться подружиться с режиссером, скажем, мягко заманив на какой-то задушевный разговор бутылкой или придя с цветами к его супруге. И даже войти в дом Някрошюса я не осмеливался. Какие-то личные встречи и разговоры всегда были по его инициативе.
Последний раз я общался с Эймунтасом за несколько недель до его смерти. Я по какому-то поводу пришел в театр Meno Fortas к директору Аудрюсу Янкаускасу. Някрошюс, репетировавший со своими студентами, в тот момент отдыхал, курил. Может, Аудрюс предупредил его, что я приду. Мы посидели минут сорок, поговорили о том, о сем. Эймунтас сказал: «Ну вот, так хорошо посидели, хорошо поговорили. Слава Богу, что мы живы, здоровы. Ну, пока». И вот его не стало.
Смерть Някрошюса – огромнейшая потеря для Литвы и, думаю, не только для нее. За эти несколько дней многие русские друзья выразили мне соболезнования. Но и я должен выразить свое соболезнование российским зрителям, поскольку ощущаю, что это и для них утрата. Для нашей же родины это настоящая трагедия. И мы до сих пор в смятении…
Автор – актёр вильнюсского театра Meno Fortas, лауреат Государственной премии СССР
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
