В Ярославле подходит к концу XVIII Международный Волковский фестиваль. На него привезли свои спектакли лучшие театры России, Болгарии, Татарстана и Сербии.
19 сентября свою постановку «Калигула» по пьесе А. Камю представил пермский «Театр-Театр».
Пространство, сочиненное Борисом Мильграмом и художником Ефимом Капелюшем, не является иллюстрацией определенного времени. О Римской империи напоминает, разве что, золотой гонг в центре сцены. Он подвешен на двух тросах, в него будет бить Калигула, отмеряя очередной этап своего падения.
К гонгу спускаются два трамплина. В начале спектакля они развернуты к зрителю и сцена напоминает чашу. Потом император будет пытаться взлететь по ним, достать до невозможного, сделаться подобным богам. Но безуспешно. В какой-то момент их повернут «лицевой» стороной, отгородив часть сцены, и мы увидим прикованных к ним рабов. Сцену в это время будут тщательно отмывать от следов недавнего разгула имератора патриции. Второй акт начнется призывом к оргии, где на «разогреве» будут работать жена Калигула Цезония (Евгения Барашкова) и Геликон (Алексей Каракулов). Конструкцию развернут тыльной стороной к зрителю. И, в лучших традициях советских времен, поставят под ней двух пионеров с горнами.
В противовес музыке записанной — под которую живут и действуют все в государстве, важной составляющей в драме Мильграма становится рок. Рок – как музыка бунтарей, как музыка неравнодушных и как иллюстрация душевного состояния Калигулы.
В первом действии она всегда возникает как бы из недр земли, подобно дьявольскому наваждению. Это грохочущая, разрывающая спокойствие мира обычных людей мелодия. Она сопровождает и Геликона – лучшего друга и беспрекословного исполнителя. Во второй часть спектакля рок-группа уже не прячется в подполье – разрушение вырвалось наружу и уже ничто не остановит его.
Используют в постановке и классику – она возникает как тема успокоения и умиротворения, но оно лживо – неслучайно на его фоне Калигула разыгрывает спектакль для Кереи.
Ключевую роль в спектакле играет свет. Это и лунный луч, который преследует императора. И всполохи красного – как предвестника смерти, и огня преисподней. И мертвенно-синий в сочетании с роком, дающий эффект магического воздействия слов цезаря на толпу.
Безликие и безмолвные патриции сливаются с толпой похожих на них граждан. Они и появляются, словно боятся чего-то: пробежал один, замер, согнулся – руки застыли в неестественной позе, быстро оглянулся, на мгновение посмотрел в зал и снова застыл, за ним второй, третий. Марионетки в руках императора, которые и не пытаются быть людьми.
Калигула заявлен с самого начала не просто как правитель. Кажется, эта ипостась меньше всего занимает режиссера. Он просто не такой как его подданные, и дело тут вовсе не в том, чем прославилась эта историческая личность. Он познал страшную истину: «Люди умирают, и поэтому они несчастны». Именно тогда и рождается идея – достичь невозможного. Сделать всех людей счастливыми. Его стремление овладеть луной – это стремление приблизиться к бессмертию.
Калигула Альберта Макарова появится из глубины сцены, одетый в джинсы и кожаную безрукавку – это внешнее отражение души. Той, которая прорывается в музыке. Его бунт – против существущего миропорядка. Ведь смерть неизбежна, а все поголовно не могут быть счастливы. Герой вообще мало похож на императора 2 в нем нет стати и красоты, силы. Невысокого роста, с нервным, по-детски капризным лицом, намечающимся на животе жирком и часто неприятным голосом. Но в этом кроется странное обаяние – его отчаянно хочется пожалеть.
Сам глубоко несчастный, он и не может сделать счастливым никого. Несчастье порождает боль, настолько сильную, что не знаешь, как избавиться от нее. Калигула у Макарова не ищет путей выхода из этой боли, но как поэт и философ пытается исследовать ее границы. И начинает с ближнего окружения.
Провозгласив смерть равной жизни, он таким образом ставит себя в один ряд с богами, которые могут даровать жизнь или обречь на смерть. Из философа он превращается в практика, которому для подтверждения теории о счастье и бессмертии нужны опыты над смертью.
Логикой абсурда выверяет он вывернутость мира. Казнит сына Лепида (Вячеслав Чуистов) и с интересом наблюдает за реакцией отца — ищет в нем человеческое, ждет протеста. Язвительно замечает: «Как мне нравятся люди, лицо которых скрывает, что у них на душе». Требует веселья от Лепида, но тот не улыбается. Спрашивает, больно ли ему, а в ответ слышит лишь: «Напротив, Гай». Он идет в дом к Муцию (Александр Сизиков) и устраивает там пир.
Длинный стол, застеленный белой скатертью, заставлен фруктами всех сортов и цветов, вино льется рекой. Калигула устравиает свадьбу-жертвоприношение. К столу приводят молодого раба, раздевают его, накинув на плечи белую тогу, украшают голову и плечи виноградными лозами. Усаживают спиной к императору на стол. По другую сторону стола в таком же наряде – жена Муция (Екатерина Романова).
Пир катится к завершению, Калигула выражает желание провести время с женой патриция. Он будто спрашивает его об этом, но тот не противится.
Она выйдет из спальни по узкому помосту, который будет подниматься, медленно и неуклонно. Она будет пытаться удержаться на нем в полный рост, но все время будет падать – сначала на колени, потом плашмя. Ее муж захочет вернуть ее отчаянным выкриком: «Я люблю тебя!» Он будет хвататься на поднимающийся помост, стараться вскарабкаться на него, в какой-о момент она протянет ему руку… Но он не удержится и рухнет на сцену.
Патриции ждут своей участи, но продолжают веселиться, по прихоти императора казнят их детей, продают в лепрозорий жен, с их молчаливого согласия он спит с их женами, не стесняясь говоря им об этом. Он словно исследует природу собственного зла («Добро и Зло одно и то же») и границы терпения и страха.
Но даже самые близкие люди молчат. И только когда Калигула примеряет на себя образ богини Венеры, чаша терпения переполяется. Его давний друг Сципион (Александр Гончарук) – тщедушный мальчишка с взъерошенными волосами – прибежит к нему, пытаясь докричаться до Калигулы-человека. Сципион – это по сути лучшее что есть в Гае, его совесть, которую он загнал так далеко, что ее было не слышно. И совесть-Сципион кричит ему, что он не имеет права так обращаться с богами и верой. Не случайно, цезарь насмешливо заметит, что Сципион сам не верит в богов. Как не верит в них Гай. Но крик совести заглушен насмешками и издевательством.
На протяжении всего действия Калигула отчаянно ищет родстенную душу – такого же сильного противника, способного остановить его. И в какой-то момент ему кажется, что он видит его Керее. Бесстрастный, спокойный, явно не испытывающий страха перед императором, он придет к нему как вестник о смерти.
Гай уже закончит представление на площади, уже сотни людей подчинятся ему, уже скучно ему станет играть в Венеру. Он сбросит с себя и нагрудник, и юбку, переоденется в обычный деловой костюм и будет говорить с патрицием как с равным.
«За что ты меня ненавидишь, Керея?» –- «Я не ненавижу тебя, Гай. Мне жаль тебя» – «Тогда почему ты хочешь меня убить?» – «Ты всем мешаешь».
Калигула то просительно заглядывает у глаза собеседнику, то ласково улыбается, то начинает говорить просто, то внезапно начинает шипеть подобно змею-искусителю. Он выстраивает диалог так, чтобы собеседник смог поверить в его искренность, в его правоту. Керея принимает логику Гая, даже признает, что часто сам хочет того, что нельзя. Но для него это также невозможно, как для Гая – овладеть луной. Потому что невозможно быть счастливым, когда сделал несчастным другого. Но их равенство – призрак. Оба они – и Керея, и Гай – знают, что это очередная игра, очередной эксперимент над границами боли и терпения.
И Гай демонстрирует очередную победу власти: он сжигает табличку с именами заговорщиков и требует у Кереи завершить начатое.
Калигула доводит свой бунт до логического завершения: собственной смерти. Измученный, постаревший, едва волочащий ноги, Калигула идет по сцене, тяжело опускается в кресло. Исследовав границы собственного зла, он принимает смерть как свободу и то самое счастье, которое было недостижимым для него при жизни. Но в последний момент вырвется отчаянный крик: «Я еще жив!» Зло невозможно убить, ибо «что бы делало твое добро, не будь моего зла»…
Исследуя природу человеческого зла, режиссер предлагает нам лишний раз задуматься о том, кто является настоящим его источником – тот, кто облечен властью или каждый из нас.
Во многом, приемы, используемые Мильграмом не новы: и рок, и классика, и световые решения – все это уже не раз опробовано в театре. Узнаваема и стилистика зонгов Брехта в сцене разогрева публики, и плакатные образы Гитлера и пионеров, – но все это смешение жанров и стилей работает на спектакль. Он бьет в самые больные точки, заставляя искать собственные границы боли, терпения и страха.
Фотографии Татьяны Кучариной
