Кирилл Серебренников впервые представил спектакль «Мертвые души» по Гоголю в Рижском Национальном театре драмы в 2010 году. Российский зритель увидел его на фестивале NET.
Работа Серебренникова вызвала большой интерес, в программе занимала особое место и, конечно, побила все аншлаги. «Что еще может придумать с классикой адепт современной режиссуры, лидер современного театра?», – примерно так рассуждала критика, предвкушая очередную версию гоголевских «Мертвых душ». В постановке были заняты артисты рижского театра и, возможно, отчасти поэтому действие произвело впечатление сугубо личного, субъективного авторского взгляда на известное классическое произведение. Игра иностранных актеров на российской сцене, да еще и по прозе русского классика вносила что-то свое, присутствовал свой колорит и понимание произведения. Они будто исследовали, пытались понять феномен «загадочной русской души». И как и автор задавались вопросом «куда ж несешься ты?» Поэтому главным в постановке 2010 года стал финальный монолог Чичикова – разбитого, обманутого, отчаянного, где угадывались черты главного героя гоголевского мира – маленького человека. Свои последние слова он произносил, полусогнувшись в деревянной похожей на гроб коробке, под свет одинокой лампы и в кромешной темноте. Мрак… И именно эта сцена стала идейным финалом, на ней обрывался спектакль, после чего актеры с сильным акцентом исполняли хором песню «Русь, чего ты хочешь от меня», будто эстрадный номер, устроившись прямо напротив зрителя. В этой полуабсурдной ситуации, когда на московской сцене играют русскую классику на английском языке и потом ее же переводят на русские субтитры над головой зрителя, по-новому прозвучали «Мертвые души». Как бы свою версию прочтения нам предложил европейский театр.
Оригинальный текст поэмы урезали, что впрочем, понятно, когда речь идет об адаптации прозы для сцены, а само действие ограничили коробкой, обитой дешевым материалом ДСП – это и есть вся декорация. Собственно, в этой коробке, с которой возникает только две ассоциации – гроб да дешевая мебель, и происходил весь спектакль. Как справедливо заметил критик Олег Зинцов: «Россию» Кирилл Серебренников в гробу видал». Все роли исполняли мужчины и актерский ансамбль – главный герой в постановке. Еще там много второстепенных персонажей; они, безусловно, хороши для самого действия, но ничего не решают в сюжете и ничего не дают основному замыслу, разве что отсылают нас к реалиям современной жизни. Функция этих персонажей сводится к тому, чтобы в бешеном темпе гнать спектакль дальше и наполнять его условными символами времени сегодняшнего. Все они перекочуют и обретут еще более натуралистичный вид, живучесть – на сцене уже «Гоголь-центра», который возглавит Кирилл Серебренников. А пока «Мертвые души» в исполнении артистов Латышского Национального театра драмы смотрятся как отдельный экспериментальный продукт «на тему…», визуально имеющий лишь косвенное отношение к Гоголю. Но это и не так важно, возможно потому, что корни интереса иностранного театра к русской литературе кроются в родстве языка, он не является для них национальным, их родной стихией. И европейский театр только пытается ее понять, осознать, осмыслить, найти свой путь к раскрытию мысли Гоголя. «Мертвые души» интересны сами по себе, но не как отголосок в нашем времени. Поэтому и претензий, и разочарований больших в данном случае быть не может, и постановка получилась – правильно будет сказать — аутентичной. Даже на первый взгляд дикое для обычного зрителя воспроизведение всех персонажей мужчинами здесь сглаживается приемами площадного театра.
А теперь вернемся на столичную сцену «Гоголь-центра», который и открылся победными со времен NETа «Мертвыми душами». Актерский состав поменялся, в спектакле заняты преимущественно молодые артисты, в основном выпускники курса Кирилла Серебренникова, роль Коробочки досталась корифею бывшего Театра имени Гоголя – Олегу Гущину. Так сказать две диаметрально противоположные актерские школы на одной сцене. Но главным персонажем по-прежнему остается крепкий хорошо сколоченный актерский ансамбль в исполнении молодежи, благодаря их энергии, безудержной игре действие несется с неимоверной скоростью. Сразу несколько ролей исполняет один актер, не меняется только Чичиков – Семен Штейнберг. Всех персонажей играет именно ансамбль, как единый организм, способный перевоплощаться во что угодно, с чем соприкоснется. И в безумного, доведенного до абсурда Манилова (Илья Ромашенко вместе со своим неуемным семейством в виде бородатой жены и двух детей – настоящих террористов, не дающих прохода); и в бывшего агента спецслужб Собакевича (Антон Васильев, ветеран лихих 90-х, осталось только поменять цвет пиджака с черного на малиновый); и в некрофила Плюшкина с перевязанными ногами полиэтиленовыми пакетами, обвешанного очками городского бомжа, который хранит умерших крестьян прямо у себя дома, не захоронив. Но обличие у этого площадного актерского ансамбля одно, извечные русские типажи – бомжи, пьяницы, а с недавних пор добавились и гопники. И, конечно, не могут не вспомниться подонки из фильма Стенли Кубрика «Заводной апельсин», которых очень напоминает свора псов Ноздрева – в белых костюмах с масками животных на голове; или отрицательные герои голливудской картины «Судная ночь», их лица скрыты подобными масками, облачившись в которые они убивают всех, кто окажется у них не пути. Иными словами, все это образы преступников, и только они, по мнению режиссера, наполняют Россию. В контексте спектакля, ими и полнится земля русская. Таков национальный код современной России. В «Мертвые души» вторгаются совершенно иные ассоциации, и с Гоголем они никак не связаны.
Самое удивительное, что все это, второстепенное, было как-то неважно в латышской постановке. На первый план выходила личность обманутого, раздавленного своей же свитой Чичикова, его взаимоотношения с помещиками. Да, рисовалась неприглядная Россия в лице героев Гоголя, с ее убогостью, взяточничеством, обманом, но вместе с тем и чувствовалась боль автора за судьбу своей родины. И привычный Гоголевский смех здесь отошел или вовсе исчез. Честно сказать, ни одного образа из той постановки сопряженного с советской действительностью мне так и не запомнилось. Смысл дополнялся еще и гоголевскими «Игроками», когда одни обманщики обманывают другого. На родной сцене все это потерялось, а на первый план вылезли дикие образы из советского и перестроечного прошлого: окружение коробочки, в виде скрюченных уборщиц с синими халатами, косынками на голове и тряпками, разудалый холерик по характеру Ноздрев (замечательный Михаил Тройник) в растянутых трениках «адидас» и валенках, да трое ребят, готовых сообразить на троих в шиномонтажке – осовремененный символ «птицы-тройки». Складывается впечатление, что идея постановки и была в том, чтобы посмеяться или даже поиздеваться над действительностью, но в облике гоголевских помещиков. Главным в спектакле оказался стеб над героями. Получился спектакль-скетч, спектакль-трюк, спектакль-зонг, спектакль-балаган, хорошо сделанный, крепкий балаган ради зонга, скетча. Гоголевский текст заглушен, поэтому писатель остался обезличенным как автор.
Сам Чичиков внешне каким был, таким и остался: в поэме дельцом, а в постановке бизнесменом с ноутбуком, сдержанным, циничным; он выглядит почти положительным героем, к нему проникаешься симпатией и сочувствием, даже ловишь себя на мысли «какого человека обидели». А по большому счету его в постановке и не замечаешь, увлекшись игрой в ассоциации с действительностью. Он, как наиболее канонический персонаж из всей братии, выпадает из ансамбля, и за чередой гэгов, трюков, блестящих песенных номеров за ним перестаешь наблюдать. Он теряется на фоне всеобщего стеба.
«Мертвые души» сами по себе самодостаточны и проверены временем. Впрочем, это касается всей классики, и само утверждение очень распространенное сегодня в искусстве, «проверить себя классикой», не совсем верно. Получается масло масленое, потому как классика уже в своем определении содержит факт проверки временем. Только на ее фундаменте можно построить что-то новое, авторское. Только преемственность культурных ценностей, заложенных в ней, трансляция их внесет новую струю в искусство и создаст по-настоящему современное классическое произведение. Наполнение действия образами-однодневками, сошедшими с городских улиц, засоряет идейный смысл, и служат они на сцене только для внешнего эффекта, развлечения публики. И сегодня существуют спектакли, в которых классика звучит актуально, прекрасный тому пример «Мастерская Петра Фоменко», Студия Сергея Женовача, Лев Додин. Лично для меня классика тогда становится современной, когда не ощущаешь дистанции с героями, когда возникает ощущение, что это было недавно, просто люди по ту сторону сцены или экрана носят другие костюмы, ездят в бричках, но говорят так же, проблемы, а главное чувства испытывают те же. Вот в этом и кроется художественная правда и ценность классики. Сегодня на сцене современного театра часто возникает подмена этой правды.
Другой вопрос, что обращаясь к классическим сюжетам и переиначивая их, она беззащитна. Она не может сама себя защитить. Поэтому здесь получилось, что не мы подтягиваемся до образцового, а наоборот, классику «опускаем» до нашего уровня. И, пожалуй, в данном случае главное отличие автора от режиссера в том, что один переживал за то, что происходило в стране, и описал это на страницах своей поэмы, другой вывел главной темой смех и карикатуру на героев. Задачи разные.
Один из известных примеров в истории театра переделки произведений Гоголя для сцены, конечно, «Ревизор» Мейерхольда, поставленный им в 1928 году в ГосТиМе. Тогда критика, за редким исключением, полностью отказалась принимать нового Гоголя, назвав постановку «профанацией», «издевательством» над классикой, «развратом» в лице Анны Андреевны – Зинаиды Райх.
Но речь там шла о совершенно новом прочтении Гоголя, переосмыслении знаменитого произведения, которое до Мейерхольда ставили исключительно как комедию. Режиссер основательно подошел к переделке «Ревизора» и расширил его до масштабов вселенной под названием «Город N», наполнив спектакль теми образами и даже сценами, которых нет в пьесе, но которые перекочевали из других произведений Гоголя. Перед советским зрителем предстала картина уездного, провинциального дна, полумистического, в зелено-коричневых тонах, будто аквариум болотистый, где обитают речные гады, копошатся и размножаются. Эта черта была визуально подчеркнута и в костюмах помещиков соответствующих цветов. В спектакле также присутствовал элемент трюкачества, например, в сцене с офицерами, когда перед страдающей от недостатка мужского и вообще какого либо внимания Анной Андреевной откуда ни возьмись появлялись молодые офицеры – из шкафа, тумбочки, из-под дивана, один даже стрелялся из-за неразделенной любви.
Многие сцены, придуманные Мейерхольдом, появились из других произведений писателя, его повестей, писем. Режиссер добывал детали новой реальности гоголевской из архивов автора, погружая зрителя все больше в неизведанный мир. И в большинстве своем советский зритель не принял видение Мейерхольда, но не потому, что не узнал почерк Гоголя, а потому что не хотел его таким принимать. В сознании публики он остался комиком, автором уморительной комедии под названием «Ревизор» или «Женитьба», но никак не мистической, разросшейся до масштабов вселенной России. Не принимал именно потому, что увидел в этом мракобесии ужас писателя за страну, его лицо, мир, помещиков, которые оказались угрожающе натуралистичными. Стало страшно… Вот на этом авторском фундаменте Мейерхольд создал своего выдающегося «Ревизора», но обошелся введением таких современных типажей как рабочий, крестьянин, представитель буржуазного класса. Все это он испробовал еще в спектакле «Лес» 1924 года, но там и задачи стояли кардинально другие – создать свою систему площадного театра с масками, амплуа, наподобие итальянское комедии дель арте.
Еще дальше пошел режиссер Филипп Григорьян в постановке «Женитьба» в Театре Наций, премьера которой состоялась в марте прошлого года. Жанр, заявленный в программке, «токсичный китч». Справедливости ради стоит заметить, там указано, что постановка «по мотивам произведения Николая Гоголя». Герои спектакля далеки от классического сюжета. Режиссер создает свою галерею типажей. Харизматичный Кочкарев (Виталий Хаев) превращается в заядлого наркомана и тусовщика, разгуливающего с бородатой женой, которую когда-то ему подсунула сваха – Ксения Собчак. Перед воротилой нефтяного бизнеса, одиноким, полным комплексов, девственником, в которого трансформировался в новой реальности чиновник Подколесин (Максим Виторган), она появляется в золотом причудливом костюме в образе смерти с косой. В ее маленькой дамской сумочке всегда лежит пистолет, в случае чего, противника она расстреливает на месте, как это и сделала с недоверчивой к ее услугам теткой невесты Ариной Пантелеймоновной. По мысли режиссера, сваха выполняет роль некого рока, судьбы, решающего момента для главного героя, который оборачивается для него трагедией. Невеста Агафья Тихоновна приторговывает шаурмой в местном кафе. И, наконец, женихи – особая порода. Тут уж фантазии было, где разгуляться. Коллежский асессор Яичница – толстый начальник ОМОНа; отставной офицер Анучкин, помешанный на том, чтобы невеста знала и говорила на французском, и вовсе прибывает прямо в цинковом гробу, а на лице его зеленая краска, что делает его схожим с персонажами голливудской саги о зомби. И только в Жевакине, уже отвергнутом, отдаленно звучит гоголевская тема маленького человека. Сам он появляется в скафандре и костюме космонавта.
Спектакль наполнен трюками, эффектами – все мигает, искрит, взрывается фейерверком. Фон сцены меняет цифровые пейзажи то ночной клубной Москвы, то Парижа на закате. Абсурдность граничит с диким цирком: то Анучкин окажется замурованным в стену, то у Яичницы, от переизбытка чувств, видимо к небогатому имуществу невесты, вывалятся кишки из его большого живота, то оживет единственный друг Подколесина – плюшевый красный мишка. Временами спектакль напоминал один большой нелепый, полный эклектики комикс. Сам решающий прыжок в окно для главного героя обернулся плачевно, так как окно находилось на этаже небоскреба. Вот и придется зрителю гадать то ли это самоубийство, то ли несчастный случай. И в качестве эпилога, мы увидим автозак, где Яичница займется своими должностными обязанностями и будет допрашивать Агафью Тихоновну, Кочкарева в дурманном бреду и сотрудников кафе по делу о несчастном олигархе. На деле гоголевская пьеса, хотя режиссер и сохранил авторский текст, обернулась банальной историей из криминальных сводок новостей. За всей этой мишурой потерялась главная мысль «Женитьбы».
Можно долго разбираться в замысле работы Григорьяна – личности, загубленной миром безудержного потребления, стереотипах массовой культуры и женитьбе, не как воли каждого и логического завершения проявления взаимных чувств, а как получение некого социального статуса, но весь этот кошмарный маскарад имеет мало общего с Гоголем. Да и истинный смысл его теряется, так как режиссер в довольно фривольной и своеобразной форме, но транслирует идеи, заложенные в пьесе, например, о женитьбе, как о деле ничего не имеющем общего с проявлением любви.
Подведем некоторые итоги… Эксперименты над классикой на сцене российского театра зачастую представляют собой наполнение действия реалиями и символами действительности, а потому носят краткосрочный характер, не запоминаются, для самого сюжета ничего не дают и попросту засоряют идею произведения. Утверждение «проверить себя классикой», распространенное в последнее время, изживает себя в корне, в том смысле, как оно понимается. Классика самодостаточна, великие авторы – писатели и драматурги – заложили в свои произведения национальную идею, сегодня представленную в сильном искажении, и выписали характеры, образы, которые прошли не одну проверку временем. Герои настолько реалистичны, что не требуют никакой доработки и не терпят потустороннего вмешательства, наоборот оно ведет к искажению замыслов произведения. Единственный смысл обращаться к ней на сцене – это воплотить ее художественную ценность, правду чувств героев, уловить настроения автора, изучать, исследовать характеры и только на этом фундаменте можно создать действительно авторское современное произведение искусства. В противном случае, имеет смысл создавать свою драматургию и уже ее «проверять временем».
Фото с сайтов театра Наций и Гоголь-центра,
а также сети интернет
