В конце XIX века в семье богатого тамбовско-саратовского помещика, имевшего 1200 крепостных душ, родился розовощекий мальчик, умиляющий всех и вся. Лет через тридцать это умиление вступит в Северное тайное общество.
А в 1816 году на совещании членов его заявит, что было бы недурно устроить заговор и убить Александра I на Царскосельской дороге, по которой он обычно ездит без существенной охраны. Для чего достаточно собрать группу камикадзе и одеть их в маски (чтобы свита царя не узнала убийц). Но сей механизм не привели в действие. В 1826 году М.С.Лунин был осужден за план цареубийства 1816 года. Приговорен к пожизненной каторге. 10 июля 1826 года срок каторги скосили до двадцати лет; по манифесту от 22 августа 1826 года – до пятнадцати лет с последующей транспортировкой в Сибирь навечно. В 1832 году срок каторги был сокращен до десяти лет.
Эдвард Радзинский в 1979-м написал пьесу, в которой прочно закрепилось в сознание советского тогда человека, что воображение – это уже спасение. Что у запрятанного в клетку есть надежда – мираж, позволяющий увидеть тех, кого никогда не увидишь, дать отраду глазам, что начинают сокращаться от черно-белых и мутноватых цветных открыток, изображающих церковь, музей, подводный мир, глаза лемура, а то и человека, который что-то для тебя значит.
Автор пьесы в союзе с режиссером Александром Огаревым отправил человечество в погоню за собственным разумом, который у кого-то затуманен телевизионной правдой и газетными утками. Режиссер прочел пьесу под углом не новой действительности, а той еще старой, занятой вопросами, что такое хорошо и что такое плохо, но выбрал для постановки старую форму. Как ставили в восьмидесятые.
Переделанный постамент-трамплин с погребенным под ним реальным зрительным залом, неудобные стулья, тяжелый занавес-клетка. Курится дым. Камера. Белая дверь с окошком. Подиум – сцена в ДК. Маячит «История о семи повешенных» в Табакерке. Только здесь один. И его не собираются вешать. Пока. Но шея пострадает.
Экран, на котором сыплется песок, синеет. Отчаяние в каждом атоме. Как промежуточная погода после осени перед зимой. Что с песком – это материал, чтобы строить или пачкать? Да, именно он выстраивает в памяти картину происходящего. Готическое окно. Начало истории. Лунин на сцене. Знакомец, дразнящий гусей. С клеймом убивца. «Рад вас приветствовать в моем гробу», – говорит Лунин. Не потому ли его так боится Григорьев, пришедший к нему, чтобы исполнить «милосердие»? Две детины, Родионов и Баранов, согласились удавить ЧЕЛОВЕКА, но у «без пяти минут на небе» тоже условие – священник должен закрыть глаза. «Только так вы шею мою получите».
Лунин католик. Для него смерть не пустой звук. Только смелый человек мог увидеть в камере, в этом душном гробу возможность исповеди. А кто как не смелый человек захочет дать водки своим убийцам, чтобы весело исполняли и громко кричали? Только он никого и никогда не боится.
Из песочной бутылки на экране возникает образ женщины. Леди с пышной прической и широкой свадебной юбкой. Женщина в его судьбе будет иметь большое значение. Из этих значений построена жизнь. «За дело!» – осталось совсем немного. В три придут тяжелые мясистые руки и все на этом. Они подарят свободу, но все равно страшно – какой ценой?! А пока есть время, Лунин достает маленькую клетку (из окошка в двери), в которой поет свою лебединую песнь душа, начиная неторопливый переход в прошлое.
Связующим звеном служит произведение Дени Дидро, сторонника теории просвещенного абсолютизма (нельзя доверять народной массе) «Жак-фаталист и его хозяин». История отношения камердинера Жака и его хозяина перекликается с отношениями Лунина и царя Александра.
Молодость. Конечно, маскарады. Балы. Друзья. Маска, кто ты? Время, когда еще никто не был конкретным, контуры только намечались.
С орехового пирога начинается жизнь, а заканчивается тюремным пайком. Первый, второй, третий мундиры – Алешка при государе, Пестель (так верящий в государственные законы), кто-то третий – не люди, потому что они есть народная масса, а Лунин точно не таков. Он запросто берет на себя убийство государя, не задумываясь, идет на дуэль и называет трусом того, кто уже гнет спину при дворе.
«Сколько надо прожить, чтобы умереть молодым?» – спрашивает он себя, друзей, которым не хочется об этом думать. Но Лунин садится за стол к старухе в черном довольно рано, понимая, что его любовь к правде и свободе может быть задушена на корню.
Появляется государь Александр (Сергей Колтаков), он тоже мундир, тоже масса. Встреча Жака с «хозяином» на балу. «Старший» не любит ни одного из своих братьев, что нормально для политического лидера: какая может быть любовь, когда в стране такое. И подобно прокуратору в «Мастере» Булгакова, нашедшему отдушину в Иешуа, он находит ее в Лунине. Сперва сочувствие, потом сами знаете что. Ближе к сорока.
Ему 37. Возраст, когда завершается человек. Опасный возраст в империи. Бал кончился, но он снова мальчик. Всему виной та девушка из песочной бутылки. Она молится за него, хочет подарить ему распятие, уже повешенные куклы маячат на веревках. Место его на Голгофе. Но он ничего не боится, разве что музыки, криком пытаясь заглушить ее. И это даже не музыка – скрипучая дверь, губная гармошка.
Хозяин не смог понять Жака, назвав лекарством аресты, казни и кнут. Нужно арестовывать тех, кто причастен и кто не причастен. В этой империи только так! Чтобы народ не успел ничего почувствовать из того, что может вызвать вспышку воображения.
Три. Приходят двое. Красная вспышка Везувия. Душат рубашку. Крик. Невыносимая губная гармошка – у играющего нет верхней губы. Французская речь в конце подсказывала, что Лунин исповедовался во многих городах Европы. В 79-м Лунина играли на Малой Бронной. Сегодня его исполнили в Доме Культуры.
Его жизнь умещается в несколько часов. Жизнь не раба вовсе, со свободой в каждой клетке, с душой, до которой не дотянешься. Со звучной фамилией – как луна, что появляясь ночью, не греет, не светит, но настолько важна для человечества, что легче представить без солнца.
Дмитрий Певцов подобно тому как он ездит на мотоцикле, быстро и четко обходя все препятствия, маневрирует между мундирами, примеряя их на себя как в ателье. Но заведомо знает, что ничего не подойдет, потому что таких как он нет. А уж если есть, то тоже, как и он, теснятся в камере или уже почивают в тесной миниатюре без окон.
Другой театр действительно создал другой спектакль. Другой в том смысле, что выбирает для материала пьесы, которые не стоят в десятке «для отдыха». Тут больше для ума. Только почему для ума в другом театре?..
Фотографии Ольги Гридиной, Евгения Чеснокова,
Светланы Яковлевой и Алексея Стреляева
