Субботний вечер, шесть часов, внутренний двор театрального пространства F40 – площадки в берлинском Кройцберге, которую с 2008 года делят Английский театр и Инклюзивный театр Thikwa. Изучая афишу, понимаю, что пришла слишком рано: премьерная постановка Тыквы Subway to Heaven начнется только в восемь — обычная практика для «альтернативных» сцен альтернативного Берлина.
«Приходите сегодня на меня посмотреть! Я играю в сегодняшнем спектакле, он вообще обо мне. Вы ведь в «Тыкву?» Оборачиваюсь на эту выданную одним залпом тираду. Высокий худой мужчина, по-детски нетерпеливый горящий взгляд никак не сочетается с поседевшим «ежиком» – Торстен Хольцапфель, легенда «Тыквы» собственной персоной. Он здесь играет более 20 лет, фактически с самого основания театра. А сейчас радуется новому зрителю в моем лице и едва не танцует на месте в предвкушении сегодняшнего спектакля. Обещаю ему вернуться позже, жмем друг другу руки уже во взаимном нетерпении. Интересно, открытость и благодарность со стороны актеров – черта, свойственная всем инклюзивным театрам? Во всяком случае, заинтересованность здесь проявляется куда как более непосредственно.
В Германии инклюзивность давно уже не в диковинку ни в лингвистическом, ни в социальном отношении. Речь идет о фактическом включении людей с ограниченными возможностями в жизнь общества. Пандусами и лифтами в любых немецких учреждениях никого не удивишь, а люди с ограниченными возможностями здоровья (как физического, так и психического) здесь не только выключатели собирают. Мастерские, обучающие творческим профессиям, в Европе начали активно появляться с конца 80-х. Берлинская «Тыква» – пионер инклюзивных театральных проектов в Германии – сделал своей маркой совместную работу профессиональных актеров и актеров с ограниченными возможностями. Так называемые ограниченные вoзможности не игнорируются, а, напротив, интерпретируются в творческом ключе.
Тем же вечером пару часов спустя вопрос о норме и нормальности последним пришел бы в голову. В саду, выполняющим роль фойе для публики «Тыквы» и Английского театра, смешанная публика расслабляется за бокалом вина и разговорами о прошедшем отпуске, зрители выкупают зарезервированные билеты – нормальный вечер в театре, о его «особенности» ничего не напонминает.
Пока публика занимает места в зале, Торстен Хольцапфель и Мартин Клаузен – уже внутри сценического действия – расчерчивают на полу сцены «разметку квартиры», ненадолго исчезают, возвращаются и начинают и игру в перевертыши – меняясь именами, одеждой, зеркаля гримасы друг друга. Актеров, судя по всему, абсолютно не волнует вопрос, насколько их детские дурачества интересны зрителям, они кривляются в собственное удовольствие. Периодически буквально вставая на голову и забавляя себя шалтай-болтаевскими ребусами. Герои задаются абсурдными вопросами в духе стоппародовских Розенкранца и Гильденстерна, жонглируя парадоксальными репликами: почему женщины носят юбки? – Ну в Нойкелльне (район Берлина, с наибольшей концентрацией мигрантов, – прим. авт.) многие мужчины тоже носят юбки. Почему три и четыре в сумме дают семь? – Так люди договорились четыре тысячи лет назад.
Эта дзен-разминка настраивает на более гибкое восприятие происходящего. Нет ничего целого и постоянного и у медали, как минимум, две стороны. Воплощаемые двумя актерами на сцене опыт и молодость, интуиция и разум, наивность и рациональность… разумеется, являются гранями одной личности. Все эти внутренние монологи Торстена Хольцапфеля, разложенные по ролям – спектакль, его внутренняя биография.
История, конечно, родом из детства. Нынешний Торстен, наматывая круги вокруг своего второго «Я», расспрашивает «молодого себя» о детских травмах. Родители, запиравшие своих пятерых детей в чулане, «нормальный» фасад для родственников и социальных работников и первая встреча с психиатром в 8-9 лет как следствие; прививка против насилия и проблемы с телесным контактом… Темы просто обозначаются и выставляются перед публикой в своей обыденности.
Обращение к театру в 80-ые оказалось для Торстена буквально спасением. Первую репетицию он помнит детально и точно воспроизводит, как он, Орфей, нарушая запрет, оборачивается к своей Эвридике, следующей за ним в инвалидном кресле (ага, вы не забыли?). Искусство предоставляет единственный выход. Подавляемое в той или иной степени желание выйти за пределы собственной личности, тоска по превращению, почти по Кафке («я как будто не я»), где проходит грань между арт-терапией для «нормальных» и «особенных». Может, она столь же эфемерна, как и граница между театральностью общественной жизни (от политики до похорон) и старым добрым театром в его традиционном смысле? Сегодняшний Торстен очарованно рассказывает о спектакле «Сон смешного человека», где одна уже манера актера произносить текст, четкая артикуляция вовлекает публику в магию Достоевского. «Молодой Торстен» настроен скептически: театр как лох-несское чудовище: чуть покажется над поверхностью, и свидетели спорят: было или не было. Слишком абстрактная материя, чтобы мерить ее длиной аплодисментов.
Диалог о сути искусства завешается виртуозным пинг-понгом реплик, отсылающим к парадоксальному прологу:
– Что есть искусство?
– Договоренность. Ты называешь цену, я ее принимаю (примерно как с формулой «три плюс четыре»).
Затем опять физическое слияние героев через контактную импровизацию. После чего бег по кругу. Перемигивание с зазеркальем переносят зрителя в Берлин 20-х годов прошлого века. С соответствующими звуками и атрибутами, на фоне которых в спектакль вводится основная тема, она же идея и, если хотите, пукнтик Торстена – метрополитен. Пока он рассказывает о своем несколько аутичном хобби – собирать впечатления метро – его более деятельное «Я» протягивает по сцене клубки разноцветных линий, составляя смешанную сеть линий европейской и американской подземки (нашлось место и Юго-западной, и Театральной станциям московского метрополитена). Многочасовые наблюдения за жизнью метро, медитативная умиротворенность в объявлениях динамиков, движении пассажиров, ритмичном хлопании дверей – параллельная реальность, которую люди, как правило, не замечают, соприкасаясь с ним лишь на ходу. А нашего героя отличает умение вглядываться внутрь, даже если для этого нужно выключиться из нормального мира, который его, кстати, не понимает (в метро Будапешта странного Торстена однажды даже приняли за террориста).
А у него своя мечта – чтобы все люди мира стали тратить деньги на строительство новых станций и линий – проложив, таким образом, путь от подземных дворцов Москвы к венгерской системе XIX века, а затем через Атлантику в Нью-Йорк. Такая вот утопия – связать все человечество, независимо от нации и религии. С детским воодушевлением парень с седым ежиком рассказывает о том, как было бы здорово жить в движущемся поезде, и ты уже почти видишь и рыб, и «Титаник» за окнами по пути в Америку и тоже хочешь, чтобы такое метро было построено.
А Торстен проектирует дальше, погружая зрителей в Берлин 2040-ых под звуки minimal wave. Среди той же разноцветной паутины метрополитена высятся виртуальные небоскребы. Все относительно: будущее можно воспринимать как продукт, от которого ждешь определенных качеств, а можно любить уже предвкушение его — как подарок, который разворачиваешь с ожиданием. Понятно, какая позиция оказывается ближе. Спектакль вообще заставляет очароваться героем, показывая его мир через сценографию (рисунки и фото на сцене – тоже работа Хольцапфеля) и под его же пение. Вместе получается очень приятная стилистика – что-то от Вима Вендерса и Ника Кейва, сошедшихся в 80-ые, разумеется, в Берлине.
Режиссер спектакля, Герд Хартманн очень доволен работой Торстена: благодаря непосредственному контакту со своим внутренним миром, он может достать оттуда любую эмоцию для зрителя и сделать это в сотый раз так же аутентично. Eму есть что показать.
Впечатления этого вечера, пожалуй, можно охарактеризовать как «увлекательно и интересно». Это как строить из детского конструктора реальность, только здесь вместо лего – внутренний мир другого человека. «Тыкве», кажется, самой интересно не меньше, команда не ставит целью исключительно удовольствие зрителя, им важен сам процесс совместного поиска новых форм и смыслов, перетряхивания устоявшихся взглядов и вообще всего устойчивого.
И совершенно не хочется знать, какой диагноз значится в больничной карте Торстена Хольцапфеля. Просто радуешься открывшемуся перед тобой богатому миру интересного человека, благодаря которому можно заглянуть в прошлое, помечтать о будущем или взглянуть на собственное настоящее под неожиданным углом.
Фотографии Давида Балтцера
