ДЕФИЦИТ БЛАГОДАТИ КОМПЕНСИРОВАЛА СТОЙКОСТЬ

Роман Шабанов

Сегодня дождь. Мелкий, редкий неравномерный. Арка театра встречает красной бегущей лентой с рекламой, которую непросто разобрать в отблеске мощенного булыжником дворика с припаркованными велосипедами.

  Первое открытие – спектакль на английском языке. «Если что-то пойдет не так, просто поднимите руку» – говорили парни у двух гигантских чемоданов с отделениями для наушников. А что может что-то пойти не так? Наушники откажут… ах, наушники. Ничего, со второго класса на английском «шпрехаю», могу и без, однако не отказываюсь. Вдруг в «Практике» практикуется особый английский, который будет трудно осилить человеку с советским образованием.

  Раиса Фролова, представитель пресс-службы театра, в минуту передала три состояния за три просмотра «Благодати…» – рыдание (Мне ее жалко), смена позиции (Мне жалко его) и холод (Жалость – какое неправильное чувство). Добавив, что маэстро выбрал нужный материал и как важно не уйти после первого действия.

  Книгу с одноименным названием я не читал и, наверное, бы не успел это сделать, но довольствуясь принципом «понравится – прочту», сел на пятый ряд перед лысым человеком, говорящим на английском как на родном. И не просто. Кен Уилбер, точнее история его жены, рассказанная им, собрала в зале на сто мест представителей разных широт.

  Перед самым началом показался сам Иван Вырыпаев, капитан корабля «Практика», рассказавший о том, что нам предстоит; упомянул о том, что если вдруг устанем, подумаем уйти, нужно пересилить себя и остаться; пожелал «Доброго путешествия», обещал переводить текст и понеслось.

  На сцену из белого кабинета со стоящими на нем двумя стульями вышли двое. Он в рыжих брюках и серой рубашке – Казимир Лиске, она в белом ретро-платье в черный горошек, Каролина Грушке.

  Первый родился в Денвере, вторая – в Польше. Она – снималась у Линча, парень – полиглот владеет тремя языками и как режиссер поставил на родине «Американскую стирку».

  Они вышли, у каждого в руках по папке. Первое – зачем? Вы действительно хотите сесть в удобные стулья и читать текст на английском, одним ухом вслушиваясь в перевод художественного руководителя театра? Они погружаются в черные стулья и начинают читать (!), останавливаясь после законченной мысли, чтобы испить воды из стоящих на полу (!) стаканов. Второе – вы будете только читать?

  О том, что такое читать текст и обыгрывать его, что делают в театре в застольный период и чем обычно занимаются актеры в премьерные дни, не оговаривается. За столами – с замусоленными тестами, на сцене – без оных, чтобы контактировать со зрителем. А то зритель уставший (тем более и время начала спектакля не в привычные 19.00, а на час позже) и может уснуть. И спал. И я грешным делом ронял голову вместе с опередившим меня со сном соседом. Но это вовсе не значит, что меня не тронула история борьбы женщины с поставленным недугом: я был в хосписе, в онкологии, видел людей после химиотерапии как никогда хотящих жить, и после посещения не мог долго прийти в себя (если вообще можно когда-либо прийти в себя)… Но тут другое – контакт, точнее его отсутствие, приятный, но больше механический голос Ивана В, и отсутствие действия как такового. Я ничего не имею против литературного театра, когда текст читается, когда актерам достаточно площадки и связок, с помощью которых и происходит затягивание морских узлов, соединяющих зрителей и сценическую материю. А тут получается какой-то слабый узел. На бантик.

  Но это все проза современного театра, его направлений, и я не главный критик, призванный ругать. Моя задача передать ощущение, и я пытаюсь быть объективным.

  Кен Уилбер. Эйнштейн в области человеческого сознания, основатель интегральной психологии, через десять лет поле смерти своей жены Трейи, решил опубликовать ее записи…

  Если взять его как обычного мужчину, не брать в расчет его заслуги перед медициной, психологией и философией и всем человечеством, то его история такова: встретил ту самую женщину, соответственно женился, и несмотря на диагноз рака молочной железы, был с ней до конца. Она писала про свои метаморфозы, смирение, химиотерапию, рецидивы, что возникали и работе над собой; а он умирал с ней, возрождался, радовался маленьким успехам и ненавидел худшее, что вставало на пути.

  Я (как и многие) тоже веду дневники, в них я пишу планы, трудности, изливаю грусть по утраченным иллюзиям. Иногда неделю дневник ждет, пока я в один час не вспоминаю те семь дней, в которые было столько… Но это, конечно, несравнимо: я не собираюсь в ближайшие годы покинуть этот мир (я очень на это надеюсь), напротив, что там дальше – одна неизвестность. У нее же, напротив, точно известно, чем это обернется, что внутри зародилось то, что ведет к неизбежному.

  На пятнадцатой минуте я вспомнил «Бхагавад-Гиду», на тридцатой мне стало стыдно, что я не покрываюсь мурашками и холодным потом, на сорок восьмой я ждал, что стулья под актерами не выдержат и… Мне не было ни смешно, ни слишком грустно. Я не плакал, когда к имеющемуся диагнозу прибавился диабет, а потом болезнь проникла в мозг и легкие, я не заметил во втором действии той причины, что вынудила остаться публику, разве что сама Трейя, что появилась на экране за пять месяцев до рокового дня, сказавшая, что она благодарна этому случаю быть безнадежной.

  Мужчины на улице говорили «ничего себе», женщины на удивление встали на сторону мужчин, а я думал о том, почему актеры не разыграли хотя бы одной сцены, например той самой, когда он не выдержал и избил ее. Ну, хорошо, другой – когда она примиряет на себя рубашку смерти, а он думает о рабочем кабинете, в котором она читает газеты. Или с самого начала: с момента знакомства. Или с конца, в обратном порядке.

  Но есть только два стула, актеры и бормотание. Конечно, когда Басилашвили читает про блокаду, трогает, когда Андроников говорил о Лермонтове в своей непревзойденной манере тоже вызывает толику эмоций, Ефремов читает эпиграммы Быкова тоже не пусто, но когда актеры читают по бумаге, да – выразительно, да – понятно, трижды «да» стараются, но… почему так хочется спать?

  Ничего. Путешествие длиной в несколько лет предполагает, что ты спишь, ешь и снова спишь, ешь…

  И ничего, что на сцене читали сказу на ночь два воспитателя, в которой одна хорошая тетя боролась с демонами, а ее близкий друг вынимал из нее отравленные стрелы, а дети в креслах, роняли головы на плечи соседей, а самые выносливые ждали, когда два тридцать пройдет (правда, в этот раз он шел три с лишним).

  И ничего, что эта история про «ужасную штуку на букву «р» действительно может вызвать шок, слезные процессы, бессонницу, но здесь я внимал и думал, что ничего не изменится, если я выйду и зайду через пятнадцать минут, чтобы прочитать то место, когда она выходила из себя – прочесть с той долей эмоций, которые мне были нужны, чтобы сердце забилось чуточку быстрее.

  Сколько раз я хотел поднять руку? Много. Только я забыл, что можно было поднять, но они бы мне принесли новые наушники, но никак бы не смогли заставить актеров проиграть этот текст. Сколько раз я смотрел на часы – два. Сколько раз я забывал про то, что голоден, что нет никого, кроме Кена и Трейи? Да, интересный видеоряд. Голограмма на стене в моменты ключевых слов. Медосмотр. Еще перед свадьбой мысль – а вдруг у меня рак? Медовый месяц на Гавайях в виде гитарных струн. Две точки, что сперва не могут соединиться, а потом одна заходит в другую, потом их становится больше, пока весь кабинет покрыт черным горошком как платье Трейи.

 «Проблема номер один – информация», – говорила Трейя. И проблема в том, как преобразовать 400 страниц текста в сценическом пространстве на два-три часа. Получилась видеокнига для ленивых, когда тебе не нужно читать самому, а внимательно слушать трио Казимир-Каролина-Иван.

    «Ты не бракованная, ты моя жена», – говорил Кен. Ключевое слово – «бракованная»…

Благодать за то, что попал на премьеру (все же хорошо быть в числе первых), но какая все же нужна стойкость, чтобы это выдержать. 

Фотографии предоставлены пресс-службой театра

Author

Поделиться: