ГА-ГА-ГАМЛЕТ!

  Перед этим нужно закрыть глаза и уши, либо смотреть на картины Веласкеса под аккомпанемент рыжего священника из Италии. Шекспир это не Куни, не Поляков и даже не Мольер, тут нужна серьезная подготовка. Но так вышло, что сперва был двойной эспрессо под примитив рифмы и только потом его величество Гамлет. Точнее сперва я увидел его создателя, а еще точнее создателя спектакля. В фойе фисташкового пространства Новой сцены важно расхаживал Марк Розовский, со спины совсем не изменившийся, хромающий на правую ногу. Он с радостью откликался на желание запечалиться со школьниками (не все знающие зачем), китайцами (что точно знают, что где-то его видели), просто девушками, что точно знают, что если все фотографируются, то и они тоже должны это сделать. На фоне рекламы «Экстремиста» и его картонного макета новой книги «Дом, который построил Марк».

  Похож ли он на Гамлета? В свои двадцать пять, когда руководил студией «Наш дом» и хотел того же, что и принц датский – быть услышанным, можно с уверенностью сказать, что да. Через трудности, смены лиц на троне – шутов, присяжных, оставив себе право быть бессменным королем с бессрочным сроком правления.

  Хотел ли он сделать спектакль про свой театр? Про то, что театру нужен новый руководитель и к чему он должен быть готов – пришедший на его смену. Это первое, о чем я подумал перед началом, смотря на сцену, на которой покоились два огромных щита – горизонтальный, разрубленный по частям и вертикальный, прозрачный, с гербом посередине (рыцарские доспехи на фоне знамен напоминающий бессмертный плакат «Родина мать зовет»), смотрящий в зал.

  Скоро, скоро. «Страусиниана»! «Трамвай «Желание»»? Теперь на Новой сцене. Мелькают рекламные проспекты в дрожащих пальцах. Афиша «Гамлета» – необработанная шпаклевка на стене. Неспроста «Гамлет» нынче бренд. Вторая мысль под гаснущий свет.

  «Актеры приехали!» – в первые минуты. Неспроста на сцене кроме красной кулисы и кукольного задника ничего нет. Закулисье – переодеваются, допивают, пересказывают, долюбливают, выплескивают расходившуюся энергию, чтобы красно-желтые цвета сменить на черные могильные, открыв нам мир могильщиков с ухмылкой поглядывающие на нас и покачивая лопатой, как церковным кадилом. Им уже не терпится копать, но еще рано – все живы, но они готовы терпеть, пока не произойдет то, что должно произойти с кем-нибудь точно. Сперва должны появиться герои, повзаимодействовать как-то, погибнуть глупо, мудро, и только потом доверить свои килограммы двум копателям, одинаково относящимися к королю и простолюдину.

  Появляются. Полоний – инженер с тощим дипломатом, Лаэрт напоминает скинхеда, Клавдий – зверя из детской сказки то ли енота, то ли медведя. Гертруда под стать новому королю в черном, она несет мантию скорби, которая ей ничуть не мешает запрыгивать на короля в черной короне из картона, обшитого бархатом.

  Откуда спустится Гамлет? Откуда он только не появлялся, точнее, куда его только не… а тут банально вбежал, в черном – сапоги, куртка, рубашка – аля Шукшин, приехавший к своей Любе. Только алой рубашке не хватает, но поверьте красного здесь предостаточно. «Прогнило что-то в датском королевстве» говорит он в прожектор, который неоднократно помогает ему, ослепляя глаза первым пяти рядам.

  Офелия искусственная, как актриса в советском фильме, получившем сталинские премии.

  Горацио – берет, кожаный рюкзак, книги перевязанные бечевкой, бутылка красненькой. Друг-студент напоминает отвергнутого всеми художника, которому ничего не остается, как следить за призраками и сталкиваться с недовольными лицами.

  Розенкранц и Гильденстерн простые студенты в очках-хамелеонах, ловящие орешки на лету. Юношеский максимализм возносит их на лестницы.

  Актеры, герои драмы – вместе, смешиваются, не боясь оказаться не на своем месте. Сколько актеров в театре не на своем месте – мечтающий получить роль, прыгающих выше себя и в результате ломающих ноги. В этой сумасшедшей игре, напоминающей танцы аборигенов удачно вписываются Клавдий и Гертруда, но никак не находит себе место Гамлет.

«Век расшатался, и я рожден восстановить его». Неустойчивый подиум нижнего щита – апофеоз этого века. Сохранить равновесие у него не сразу получается, а пока приходится показывать сноровку серфингиста, не позволяющего волне проглотить его.

  Гамлет – идеалист, книжный червь, знающий жизнь только по книгам. Он безумен только при Норд-осте, в отличие от создателей, что не думают о времени года – они и летом, и зимой пьют водку с закусью среди коммунальной возни. Как же восстановить то, что когда-то было, как вернуть… и он находит решение – а что если умертвить сегодняшнее? Он же не предполагал, что одно убийство повлечет другое и вскоре сам Гамлет заразится смертельным ядом реалии. Это не значит, что он такой – это просто неизбежно.

 Безумие Гамлета – это первая ступень смерти. В синем парике под грохот небрежных монтировочных рук, ему проще не принимать любовь Офелии, признать в Полонии торговца рыбой. «Я – не вы!» – кричит он. А они не воспринимают его, зная, что он все равно безумен.

  Помнят Смоктуновского в фильме Козинцева, не помнят принца датского Юрия Кары. Как слепить Гамлета такого, чтобы создатель, он же режиссер, смог достучаться до нас? Как совершить невозможное, чтобы придя на «Гамлета», мы увидели знакомое по экрану, соседству стране лицо? Мэл Гибсон у Дзеффирелли, игравший вовсе не Гамлета, а скорее Ромео? Любимов? Да, монолог Высоцкого рвет парус. «Гамлет» Бутусова с попытками сломать штампы. Или театр Луны, нейтрализовавший всех мужчин, оставив женщин в стриптиз-баре? Ответ очевиден — ярко, но пусто. И, наконец, актеры театра «У Никитских Ворот» попытались сделать что-то еще. Толков, играющий самого принца. «Стареющий мальчик» по словам Розовского. Пытается? Да. Кто ему помогает? Шейман в роли Клавдия? «Событие в жизни труппы». Баронина (Гертруда), которой «хочется кричать браво». Щербакова (Офелия) с тремя главными ролями в первый год службы театру. Еще одна мысль (какая по счету?) во время антракта.

  Второе действие – герб на четыре части. Фарса становится больше. Школьники начинают просыпаться и перестают шуршать шоколадными обертками. Места редеть.

  Мать, мать, мать, тьма, тьма, тьма…как эпиграф ко второму действию.

  Офелия сходит с ума – дурной пример великого гуру (ему можно, а мне?) – она бежит за полуголым шутом с цветком розмарина для воспоминаний, он подхватывает ее и приподнимает – нам предстает картина тело принцессы с ногами шута. А потом на гигантском цветке воспоминаний уносится в небытие.

  Великая сцена с могильщиками, напоминающими о себе с самого начала. И неспроста. Мы здесь главные, говорят они, Перед ними маски-черепа. И ищут они Йорика – на такой работе обязательно нужно искать что-то. Если нельзя найти золото, ищешь Йорика. Того найти попроще. Кстати могильщики первые, кто рассмешили зал.

  Школьники помнят еще кое-что из Шекспира. «To be or not to be». Сперва принц оправдывается, – мол далее следует монолог, что он никогда не звучал как надо, и я мол его произнесу… и начинает. Высокопарно, не Высоцкий, не Смоктуновский, а плохой Актер Актерыч со штампом – Библией в центре. Ему решать – оставить этот неспокойный век покоиться с миром или сделать все возможное, чтобы его остановить. Но дело то в том, что над временем мы не властны – оно так и будет вращаться, исключая одну возможность его статики – только в своих гаснущих глазах.

  И на сладкое детям – Фортинбрас, напоминающий Робокопа, является в космическом костюме, кричит «Смерть!», псевдопушки пускают псевдовыстрелы, актеры застывают с кусками подиума в руках – пришел новый повелитель. Гамлет сдирает красную мантию (на этом кровавая война закончена), его оборачивают в нее и уносят.

  Красная кулиса – кровь, месть, сомнение, ошибка, любовь, наконец. На ее фоне появляется отец (призрак), шут, любезничают поначалу, а потом и совершают «то, о чем подумали» Гамлет и его Офелия. Перед ней принц играет на дудке-душе, она же та самая ива, что надломилась, за ней прячется крыса-Полоний, бьет водопад крови, что перемещающийся по тросу. Это прежде всего кровь.

  Дальше тишина. То есть неизвестность. 76-летний режиссер нам дает понять, что не знает, что может быть, если придет Га-га-гамлет.

  У создателя самой длинной из своих пьес Розовский увидел крушение, а Гамлет предстал перед ним – утопичным, без будущего, как и некоторые театры нашего города. Он захотел показать Гамлета-режиссера, Гамлета-червя, которого не должно быть. Он хотел показать пример неправильного театра, где при неправильном командовании все может развалиться. 

Фотографии Надежды Пястоловой