В Гоголь-центре состоялась премьера спектакля Владислава Наставшева «Медея». История о Медее, сошедшей с ума колдунье из Колхиды, появилась еще в глубокой древности.
Медея у Наставшева – та самая сильная женщина, что и «коня на скаку остановит, и в избу горящую войдет», правда, в ее случае это дракон и дворец, все-таки Медея – внучка бога Гелиоса. Сыграла ее в спектакле латышка Гуна Зариня – хрупкая блондинка с неожиданно сильным и волевым голосом – и попала в образ как нельзя лучше. Древнегреческая богиня в постановке Наставшева получилась очень созвучной с образом простой русской женщины. В Медее заложена огромная сила, но в какой-то момент она просто не справляется cэнергией и теряет контроль над своей силой, а позже и над собой.
Медее присуща жертвенность, свойственная всем русским женщинам: почти все ее поступки совершаются не ради жизни или любви, а ради великой жертвы в их честь. Медея не наслаждается жизнью, но все время стремится к этому. Сначала она убивает родного брата во имя любви к мужу, потом и собственных детей – чтобы отомстить ему. Почему Медея так поступает? В греческой философии есть две категории действия: действия как такового и претерпевания (страдания) этого действия. Страдания Медеи – это ее атрибут, она носительница страданий. Отними у нее этот хлеб, и существование самой Медеи будет поставлено под вопрос.
В спектакле может показаться, что Медея – сильная женщина в мире слабых мужчин, такой образ для русского театра нетипичен. Креонт (его сыграл Вячеслав Гилинов), царь Коринфа и отец новой жены ее мужа, гонит ее из своего царства и пытается откупиться от Медеи деньгами. Но разве деньги способны остановить кипящую от страданий женщину? В ярости Медея запрыгивает на него, внушая: еще день на отсрочку, сутки на передых – неважно что, главное сделать хоть что-то исключительно по ее воле. Принести еще одну жертву. Медея сильна в своем безумии, и точно также она с легкостью убеждает других подчиниться ему. Следующая и, пожалуй, самая сильная по эмоциональности сцена всего спектакля – диалог Медеи и ее мужа Ясона. По задумке режиссера в какой-то из моментов на площадке начинает искриться проводка, падает один прожектор, за ним – второй. Сам воздух в зале электризуется под напором неистовых чувств героини.
У Наставшева Ясон – холодный и расчетливый поэт, в момент ссоры он напрямую заявляет жене, что брак с ней построен на выгоде, что это – возможность дать их детям прекрасное будущее, которого сами они лишились. Но сам Ясон не выдерживает проверки реальностью и оказывается слаб – при справедливых упреках Медеи он начинает задыхаться, реплики Медеи заставляют его содрогаться в судорогах. И если его не смогли ранить ее физические нападки, то слово пришлось как удавка. Стоит отметить и невероятную работу хореографа, и всю пластику спектакля. Мужское и женское тела показаны в их совершенстве и в том страдании, которое они испытывают и причиняют друг другу. Языку тела, которое кричит и болит, уделено, пожалуй, наибольшее внимание в постановке. Сам спектакль начинается с беззвучного крика Медеи, с бессильной и яростной борьбы с телом – Гуна Зариня словно сошла с древнегреческой вазы. Звук и пластика – единственное, что удерживает внимание зрителя, так как декорациями служат лишь два стула, а костюмы персонажей абсолютно условны. Музыка в спектакле соответствует мифу о Медее: в мелодии – от высоких детских пронзительных голосов и до общей темы – чувствуется постоянно нарастающая опасность. Тут стоит отметить и решение Наставшева: классический древнегреческий хор он вводит в пьесу через детских хор двух сыновей Медеи. Спектакль начинается с конца, когда Медея совершает детоубийство. Два сына (Елисей Бочаров и Артемий Шаров) пропадают со сцены, однако их пение остается, окаймляя весь спектакль и придавая звучанию трагедии особый эффект.
В своем безумии Медея остается почти патологически заботливой, как бывает заботлива только мать семейства. Срывая с себя отравленный пеплос в дар молодой жене – той, другой любви мужа, она заботливо складывает его. План убийства продуман до мелочей – почти так же, как в мирное время спланирован званый ужин или праздник.
Заключенная в ней сила не дает Медее ощутить ни страха, ни реальности происходящего. По задумке режиссера героиня – сверхчеловек. Переживая всю женскую боль, Медея олицетворяет и все страдания, которая может принести женщина. Наставшева можно упрекнуть за излишний феминистический пафос, но драма без него и не может выглядеть иначе. Ведь миф не только о ней, это миф о Медее и Ясоне, так как сама по себе Медея – чистый резонатор действий другого. Без Ясона-деятеля никогда не получилось бы Медеи-страдателя. Поэтому и концовка остается открытой – Медею не прощают и не осуждают, лишь на нее – нее и Ясона разливается отстраненный голубой свет…
Тяжелую женскую долю изучала Полина Щербакова
Фотографии предоставлены пресс-службой Гоголь-центра
