ВЛАДИМИР КОРЕНЕВ: «БИЗНЕС ДАВИТ НА ИСКУССТВО»

admin

Народный артист России Владимир Коренев более 50 лет служит в московском драматическом театре им. К. С. Станиславского. Он создал великое множество образов на сцене и в кино. Мы сидели с артистом за кулисами и говорили обо всем на свете – о любви, дружбе, семье, сцене, судьбах людей, страны и его любимого театра.

В этом разговоре Владимир Коренев открылся не только как человек, бесконечно преданный своему делу, но и как уникальный собеседник, умный тонкий, умеющий, размышляя о реалиях жизни, приподнять любую тему на философскую высоту. Было интересно все, о чем он говорит, что любит, кем восхищается, чем дорожит…

Так случилось, что вашим звездным часом стал первый фильм – «Человек-амфибия», в котором вы сыграли своего самого романтического героя Ихтиандра. Владимир Борисович, как вас нашли для этого фильма?

Мы играли в ГИТИСе дипломный спектакль по пьесе Гольдсмита «Ночь ошибок». У меня была роль младшего Марлоу. Персонаж из анекдота: типичный герой, который настолько наивен, что все время попадает в нелепые ситуации. И там оказалась ассистент режиссера с ленинградской киностудии, которой, видимо, эта наивность запомнилась. Я думаю, что существовала еще и прагматическая цель: герой должен быть незнакомым, не намозолившим глаза. Его не должны видеть до этого: тогда поверят.

  Трудно было сниматься?

  Трудно, когда рядом непрофессиональные люди. А там компания была замечательная: Николай Симонов, Миша Казаков, который в то время был чрезвычайно популярен. Анатолий Смиранин, сыгравший отца Гуттиэре. Настя Вертинская, красавица. Она уже снялась в «Алых парусах», и это была ее вторая роль. Музыку написал композитор Андрей Петров, он тоже начал с этой картины. И, конечно, чудесный оператор Эдуард Розовский. Позже он снял «Белое солнце пустыни», где пустыня никогда не надоедала: она была у него разная.

  А что помогло вам не сойти с ума от популярности?

  Конечно, я прошел через все эти медные трубы. Хорошо, что рядом оказались друзья, объяснили, что к чему. Мой отец знал эту опасность. Ну, а потом ведь и сам обжигаешься. Я помню, как вышел в маленьком эпизодике в спектакле театра Станиславского, когда мы были на гастролях, и в зале началась овация. А на сцене в это время замечательные артисты, которые лучше меня играют. Я понимал, что это не по праву: ты на сцене докажи, чего стоишь, именно здесь настоящий момент истины. Актер, как волк – вон там красные флажки, которые нельзя переходить: опасно. Я это прекрасно понимал и всегда старался вести себя скромно и демократично. И для друзей я был учеником.

  Мы подружились с замечательным человеком Григорием Нерсесовичем Бояджиевым – выдающимся театроведом, умницей, полиглотом. Он из ростовских армян, из Нахичевани. Потом судьба свела меня с другим умницей – Александром Петровичем Свободиным. Он формулировал собой театральную мысль, ее основные тенденции, рассматривая театр, как часть общекультурного процесса. Ведь театр в России больше чем театр. Такие выдающиеся мыслители в области театроведения поднимают театр. Их идеи и просто общение с руководителями театров, – Свободина с Ефремовым, Бояджиева с Любимовым, – оплодотворяло. Они насыщают своими знаниями театр, который переваривает их идеи и потом по-своему выдает на сцене.

  А вы им были интересны или чувствовали себя ниже по уровню?

  Они относились к тем людям, с которыми никогда этого не чувствуешь. Это высший класс! Кстати, Бояджиев был в том постановлении Жданова, в которое попал Шостакович. Это вообще была трагедия. Его лишили работы, обвинили в низкопоклонстве перед западом. А он занимался западным театром. Его профессия: испанский театр эпохи Возрождения. У него есть замечательная книжка «Вечно прекрасный театр эпохи Возрождения». Она читается, как роман. А ведь это сложнейшее и серьезнейшее исследование. Но форма изложения такая роскошная, что ее может читать любой человек – и глубокий профессионал, и просто зритель, обыватель. И в этом ее качество. Когда о сложных вещах говорится просто и образно, не только логически, но и эмоционально, тебя это задевает. Когда Бояджиев рассказывал о Шекспире, создавалось впечатление, что он там был в это время. Как у Булгакова, который написал о встрече Иешуа и Понтия Пилата, где Воланд говорит: «Я это видел». У него библиотека дома была на шести языках! Он был почетным доктором наук многих академий. В Испании читал лекции на испанском языке, в Англии – на английском.

  Что такое красота? Какое значение она имеет для вас в жизни?

  Красота есть Бог. Между этими понятиями можно ставить знак равенства, потому что все прекрасное божественно. Вот мой друг Александр Петрович Свободин не был красавцем, он был человеком среднего роста, с огромным лбом. Но это был лоб Сократа! Он был так умен, так обаятелен, у него было такое блистательное чувство юмора, он был таким великолепным собеседником, с ним было так интересно, что женщины открывались! Вот красота! Настоящий мужчина для меня не тот, кто, пожимая руку, ломает тебе кисти, а тот, кто умеет думать, с кем интересно говорить, за кого не стыдно в компании.

  А спиртное тут играет роль?

  Я никогда им особенно не увлекался, хотя люблю застолье, и выпить люблю, когда свободен. Люблю хорошие вина, дорогие, настоящие, в которых есть искусство. И потом есть вещи, от которых я пьянею больше, чем от вина. Они в моей душе и часто связаны с профессией, с моими размышлениями, встречами с людьми. Если у человека этого нет, он может пить. И я его не осуждаю. Говорят: «Если не можешь помочь алкоголику, не мешай». Ведь люди пьют не от хорошей жизни.

  Вам, наверное, характер помогает в жизни?

  Я человек закрытый, хотя и очень наивный. Я долго не понимал простых житейских истин, до которых мои товарищи дошли раньше. Займись я другим делом, они могли бы мне пригодиться. Но театр – область, связанная с человеческой душой, с понятиями о нравственности, над которыми часто подшучивают. А в результате оказывается, что цинизм рождается в детстве, в семье, из того, что ты смеешься над вещами, которые слишком велики. И когда это в тебя входит, то становится огрехом в душе. Цинизм, как дерево без корней, на нем ничего не растет. Строят только идеалисты. Циники разрушают. Если ты веришь, обязательно что-то создашь. Ты можешь остроумно упражняться в своем неверии, но это на момент. На длительное время лучше человек верующий. И вообще искусство близко к религии. Оно ведь ту же функцию выполняет: развивает человеческую душу, облагораживает ее. По сути, настоящий театр – это светская форма религии. Театр на тысячу лет старше христианства и в большой степени предуготовил общество к восприятию гуманистических идей, в том числе и христианских.

  В какой семье вы родились?

  Отец у меня был военный, из тех морских офицеров, о которых сейчас складывают легенды: окончил три академии, стал контр-адмиралом, прекрасно знал английский язык, играл на всех музыкальных инструментах. Это белая кость была среди морских офицеров. Жизнь на кораблях всегда была кастой, и традиции передавались с тех времен, когда в России только создавался флот по образцу голландского и английского. Там всегда понятие офицерской чести было важнее, чем формальные законы. А моя мама занималась семьей. Она была замечательной, невероятно доброй женщиной. Научила меня, что воспитывать можно только любовью.

  У кого вы учились на курсе в ГИТИСе?

  У народного артиста России Григория Конского. Это был человек огромного роста, очень занятный, с великолепным чувством юмора, англоман. У него была смешная внешность: тяжелая челюсть, вытянутое лицо. Типичный англичанин. Он пригласил к себе педагогом народную артистку СССР Ольгу Андровскую. Это был ее первый курс. Ольга Николаевна Андровская – пример служения искусству. Она никогда не занималась профсоюзами, партийными делами. Была дворянкой, прекрасно знала два языка, была чрезвычайно хорошо образована. Когда художественный театр ездил за границу, всем помогала переводить. И в ней постоянно жила загадка женственности! Уже в старости, играя в спектакле «Соло для часов с боем», она была очаровательна! Чудо!

  А как вы пришли в театр Станиславского?

  Меня пригласил Михаил Яншин. И здесь работала моя жена Алла Константинова. Она раньше меня окончила ГИТИС и играла в театре Станиславского центральные роли. Здесь была блистательная труппа, одна из лучших в стране: Евгений Весник, Евгений Леонов, Евгений Урбанский, Петр Глебов, Лилия Гриценко. Здесь еще были живы ученики Станиславского, той студии, с которой начинался театр. Потом пришла молодая поросль: Юрий Гребенщиков, Лиза Никищихина, Алик Филозов, Жора Бурков. Я был счастлив, что сюда пришел.

  Как вы ощущали себя на первых порах?

  Притом, что все они прекрасные артисты, это еще и чудесные люди. Здесь вообще никогда не случалось подсиживаний. Здесь коллектив, в котором легко работать: никто никого не зажимает, и нет этого актерского каботинства: пошлости в отношениях.

  Вы больше 50 лет в театре, знали разные его периоды. Какое время для вас самое интересное?

  Когда я был принят в труппу, когда появился Львов-Анохин, когда в театре работали Васильев, Морозов, Андрей Попов. Яркое было время Спивака. И, конечно, приход Беляковича.

  Чем вам интересен Валерий Белякович?

  Я считаю его одним из самых крупных режиссеров России. Это легендарная фигура: он из ничего на окраине Москвы создал интереснейший театр «На Юго-западе», который стал одним из лучших в стране, вывез театр за границу, его узнали в Америке, Германии, Японии… Это личность, равная по значению Олегу Ефремову, Петру Фоменко. С приходом Беляковича в наш театр вернулось творчество, высокий профессионализм и полные залы, где много молодежи, чего раньше не было. Мы все полюбила его! У него на каждой репетиции столько интересных предложений, сколько другому режиссеру хватит на год. Он фонтанирует, генерируя художественные идеи. Его талант заразителен, рядом с ним все оживает.

  Почему же именно сейчас, когда театр ожил, вдруг сменили художественного руководителя?

  Мне кажется, здесь чисто финансовая основа. Дело в том, что от ресторана, который в девяностые годы отнял наше фойе, театр решил освободиться. Стал выигрывать суды. И возникло впечатление, что хозяева ресторана начали оказывать на чиновников давление. Иначе эту ситуацию никак объяснить нельзя! Когда-то Христос изгонял торговцев из храма, и они расправились с ним через римского чиновника Понтия Пилата. Я не сравниваю Валерия Романовича с Иисусом Христом, но уж очень похожая возникла ситуация. Считаю, что ей должны заинтересоваться не только общественные, но и антикоррупционные организации.

  Беляковича Департамент культуры пригласил сначала на год, затем еще на год. Его, видимо, сразу рассматривали как запасной вариант?

  К сожалению, это решают случайные люди, временщики. Всем понятно, что за год с театром сделать ничего нельзя. Это вопрос квалификации чиновников. Если бы они любили театр, этого бы не случилось.

  Сколько на вашем творческом пути было подобных перемен?

  Довольно много. Я помню, как убирали из театра замечательного режиссера Бориса Александровича Львова-Анохина, который был одним из немногих в то время беспартийных режиссеров. Его репертуар был не в русле политики партии, его эстетика раздражала чиновников. Раньше идеология давила на искусство, теперь на него давит бизнес, причем, грязный черный бизнес, который связан, мы чувствуем это и по нашему театру и по тому, что происходит в стране, с чиновничьей бюрократией.

  Но разве не творчество – главное во время подобных перемен?

  Конечно, творчество. Но у нас система назначения худруков странная и необъяснимая. Идут какие-то подпольные, подковерные игры, которые в результате дурно сказываются на состоянии театра. Прежде всего, должно быть понятно, почему объявлен конкурс? И как он мог пройти втихаря в виде разыгранного тендера на должность? Кто из критиков похитрее, отказался от обсуждения, ушел в сторону, как Гриша Заславский. А у кого совести поменьше или ума не хватило, принял в нем участие. Я не хочу ни в кого бросать камень и не осуждаю тех, кто хотел прийти в театр, возможно, не зная всей подоплеки. Их можно понять: кто-то без театра, давно мечтал его получить. Это нормальное человеческое желание. Я не могу понять тех, кто организовал это безобразие.

  Лишь после конкурса стало известно, что в нем участвовали критики?

  Да. Но кто эти критики – Белинский, Стасов, Кугель, Наталья Крымова, Свободин? Что они сделали для нашей культуры, чтобы решать судьбу замечательного режиссера Валерия Беляковича?! Не было никаких, даже формальных причин объявлять конкурс. К нам пришел талантливый человек, профессор, народный артист России, лауреат Государственной премии. Он поставил 180 спектаклей. Четыре из них вошли в сотню лучших в стране. Конечно, за этой ситуацией стоят большие деньги. Ведь вся история заварилась после того, как пошли суды за освобождение фойе театра от ресторана. Но об этом молчит Департамент культуры: в девяностые годы преступление совершилось не без подписи людей, которые там сидят. Не мог тогдашний директор театра пойти на этот шаг и без подписи человека из Госкомимущества.

  Что же происходит в современном театральном мире? Почему так мало людей, рождающих идеи, а те, что есть, не на плаву?

  Произошла коммерциализация сознания в связи с чудовищным капитализмом, существующим сегодня в России. В результате изменились ценности, наступил кризис: в школе, в режиссуре. Кризис творческих идей.

  Престижными профессиями стали менеджеры, банкиры, бизнесмены. Раньше были летчики, актеры, музыканты, врачи, педагоги. Все стало измеряться деньгами. Проводили как-то опрос в школах Москвы и старшеклассников спросили: «Чем вы хотите заниматься?» Процентов 80 ответили – бизнесом. Чтобы мальчик или девочка в этом возрасте хотели идти в бизнес? Неправда. Это родители сказали: пойдешь в бизнес, будешь жить прилично. Но сделает ли человек карьеру, если будет заниматься нелюбимым делом? Нет! Он станет неудачником. Произошло изменение менталитета. А это коварная вещь: она уничтожает то замечательное, что было прежде. Мне кажется, есть и социальная опасность, когда деньги становятся выше всех остальных приоритетов. Часто человеку с большими деньгами,кажется, что он может купить все, даже любовь. Но любовь, купленная за деньги, уже не любовь, а товар. И это разрушает душу. В обществе сегодня разочарование из-за отсутствия большой идеи, которая объединила бы всех нас. Раньше была странная невыполнимая идея коммунизма. Сейчас нет ничего, кроме идеи денег. Идет нажим на центральные точки, которые цементируют нацию, – культуру, образование, религию.

  Мы катимся в бездну чиновничьего и денежного произвола?

  Ну, а как иначе объяснить то, что произошло с нашим театром? За этим нет ни логики, ни порядочности, ни честности. Удар нанесен по одному из самых талантливых художников России! А руководители Департамента культуры даже ни разу не пришли к нам в театр, боялись увидеть то, что есть на самом деле: творческую атмосферу, полные залы, восторженный прием зрителей, которые в конце спектаклей кричат «Браво!». Ситуация циничная. Никто не верит, что смена руководства объясняется творческими вещами. Мне стыдно за то, что произошло. Стыдно за Союз театральных деятелей. Для чего он создавался? Разве не для защиты художников? Почему молчит Калягин? Я понимаю, актерам трудно собраться вместе: певчие птицы стаями не летают, лишь вороны сбиваются в кучу… Но если мы это пропустим, будет следующий ход, и еще кого-нибудь задавят!

  У меня странное ощущение. Президент говорит прекрасные вещи: «Страна, которая отрывается от своих корней, от своей культуры, от своей истории, перестает существовать». Эти корни, культура – как раз то, чем занимается театр, искусство. Президент собирает камни, разбросанные в девяностые годы, пытается собрать страну, нацию воедино, сохранить ее культуру. Но на среднем уровне чиновники делают все против того, о чем говорит глава государства. Ужасно, если причина кроется в их непрофессионализме, невежестве. Еще ужаснее, если это сознательная подлость.

  Не боитесь, что после этого интервью вас обвинят во всех грехах?

  Говорить могут все, что угодно, но от этого истина не меняется: ради того, чтобы благополучно существовал кабак, разваливают один из центральных московских театров.

  А вы слышали про идею, что ваш театр, Пушкинский и на Малой Бронной хотели объединить в единый центр – клуб?

  Сейчас столько идиотских идей, что кажется, будто мы в сумасшедшем доме. Когда-то была идея объединить Малый театр и Большой. Или Малый и Художественный под общим названием Малохудожественный. Сталин хотел соединить еврейский театр и цыганский. Так что дерзайте, ребята!

  Во все эпохи короли и генеральные секретари приходили в театр, для них даже специальные ложи оборудовали. Сейчас это так?

  Прежние руководители Комитета по культуре были почти на всех наших премьерах. Были у нас и Ельцин, и Черномырдин. Товстоногов приезжал. Уланова очень любила наш театр. Были все космонавты. Мы дружили с Гагариным… Кстати, Сталин много раз был во МХАТе, на спектакле «Дни Турбинных» раз двадцать. Мне кажется, сегодняшние руководители не понимают значения театра. Любая власть рассматривает театр, как и любое другое объединение художников, в качестве своего идеологического подразделения. Ведь театр – очень мощное воздействие на людей.

  Больше чем телевидение?

  Больше. Телевидение совсем изовралось. Оно настолько стало коммерческим, что люди понимают: ради денег там могут все. Сейчас по телевидению идет тотальное оправдание богатства. И это страшно. Деньги не могут быть целью, они – средство. Вопрос – для чего? Редко кто сегодня занимается благотворительностью. В Евангелии говорится: «Скорее верблюд пролезет в игольное ушко, чем богатый окажется в царствии небесном». У нас и поговорки русские есть: «От трудов праведных не наживешь палат каменных». Может быть, со временем социальные институты и оппозиция добьются того, чтобы общество развернулось, наконец, лицом к труженику. Но пока выполняется социальный заказ того класса, который владеет телевидением и является хозяином жизни. И только театр остается живым местом, где играют классику, которая замешана на вечных человеческих ценностях.

Любовью к Театру
проникалась Наталья Савватеева
Фото Михаила Гутермана,
Ольги Кузнецовой, Екатерины Цветковой,
Сергея Тупталова и из архива театра

 

Author

Поделиться: