ВИННЫЙ СНЕГ И ДИАНКА

admin

Томас Остермайер сделал так, что шведская пьеса «Фрекен Жюли» Юхана Августа Стриндберга рассказана русским снегом в Театре Наций.

  Когда идет снег – тихо. Но если к нему прислушаться, снег может многое рассказать, потому что все видит, все слышит, везде ложится. Томас Остермайер сделал так, что шведская пьеса «Фрекен Жюли» Юхана Августа Стриндберга рассказана русским снегом в «Театре Наций».

  Снег – это важное действующее лицо спектакля, потому что так же, как и спектакль, идет от начала и до конца. У снега есть собеседница – маленькая собачка фрекен Жюли Дианка, понимающая все, что происходит вокруг. Присутствие Дианки ощущается даже тогда, когда ее убивают.

  Снег идет медленно. Собачка семенит своими коротенькими ножками.

  Дианка. Пока этот оголенный провод Кристина (Юлия Пересильд) приготовит мне куриную бурду, я успею погулять и подышать свежим воздухом. Тем паче, что в кухню приперся Жан (Евгений Миронов), сменивший ливрею на баранку, но оставшийся лакеем. Его я терпеть не могу: так и жди, что убьет, если понадобится. Но пока он тихий. Ведь только что танцевал с моей хозяйкой, с этой фригидной аспиранткой Жюли (Чулпан Хаматова). Почему аспиранткой? Не знаю. Слово красивое.

  Снег. Ты, я смотрю, разные слова знаешь? Некрасивые, наверно, тоже?

  Дианка. А что ж такого? И похабно могу. Ты вот везде падаешь, так тоже, небось, словечек этих столько слышал, что стал белее себя самого, только что не покраснел.

  Снег. Да, сбледнешь с лица с этими людьми. Натерпелась ты от них?

  Дианка. Да вот недавно снюхалась я с хорошим кобелем; ну и все как положено, наше дело собачье. А хозяйка возьми да и устрой скандал по-идиотски. У людей в основном так. Не пойму только, что она из себя строит. Видно же, мужика ей хочется, такого же кобелиного. Был тут один, так она его дрессировать стала. Он взвыл да и сбежал, точно от кастрации.

  Снег. А что ты там насчет куриной бурды говорила?

  Дианка. Это баланда моя. У нас в доме камеры на потолке висят; все снимают и на экран выводят. В спальне тоже есть эти черные прыщи, которые никогда не лопнут. Но то, что в спальне, всем не показывают, это для VIP-персон за отдельную плату. Так вот камеры. Снимают они, значит, как оголенный провод курицу видоизменяет: лапы, крылья отрезает, башку отсекает, внутренности вынимает, соль влагает, перцем пересыпает, в кастрюлю кидает, водой заливает, овощи бросает, крышкой накрывает, на огне припускает.

  Снег. И тебя проклинает.

  Дианка. Во-во, проклинает. До нее дотронься – убьет. Но я не сержусь. Она, как собака, устает, кухарничает; и должна еще готовить для меня, которая устает только от лая. Так что Кристина хорошая, хотя и воровка, но украсть за честный труд, наверно, не воровство, а только средство меньше искрить.

  Снег. Начнешь искрить, если узнаешь, что твой жених Жан спутался с хозяйкой, провел с ней ночь, которую показали, потому экран был темный; теперь бросает тебя и вдобавок в постели фрекен он первый мужчина, так же, как в жизни Жюли – это первая постель.

  Дианка. Вот оно что! Значит, насчет фригидности это я поторопилась. Там все еще, оказывается, только с мертвой точки сдвинулось, годами задавленное, страхом усиленное, морщинами проложенное, мхом заросшее. А Жан, значит, все это всколыхнул, как болото, и пошли испарения, бульканья и тина во все стороны поползла.

  Снег. Это ты верно сказала. У фрекен истерика, бред и раздвоение личности: помесь самки с амазонкой.

  Дианка. Но с другой стороны, жалко мне Жюли. Все же я ее люблю и желаю добра, которого она никогда не увидит. А все почему? Болезненные предрассудки. Начиная с зачатия, когда мама не старалась, а папа не хотел; продолжая детством и отрочеством, когда «не понятно, где лицо, а где рыло, и не понятно, где пряник, где плеть»; и кончая юностью, когда «молиться не учи меня. Не надо! К старому возврата больше нет», и когда мне никто не нужен, хотя нужен он очень-очень.

  Эта самая нужда – это ведь наша природа просится: человеческая, животная, не важно, важно, что живая. И надо ей следовать. Мне кобеля хочется так же, как и моей матери, бабке, и прабабке. Потому и живем мы естественно, уступая природе. А люди все больше наступают на нее. Вот и мучаются и лезут языком в глаз вместо рта, и замораживают друг друга в холодильнике вместо курицы. Да, кстати о птичках. Мне пора есть курицу, которая следовала природе и поплатилась за это жизнью. Но не зарекаюсь – собак нынче тоже едят. Прощай. (Уходит.)

  Снег. Прощай, Дианка. Тебя убьют. Убьют за то, что ты самое близкое существо фрекен в отличие от Жана. Только в кастрюле тебе не плавать, ты будешь лежать в мешке в ведре. Неправ был Иешуа Га-Ноцри, когда сказал Пилату, что нельзя поместить всю свою привязанность в собаку. Еще как можно, если человек этой собаке в подметки не годится, если человек давно уже превратился в «оно», как в романе Стивена Кинга.

  Мой поход на сегодня заканчивается. Сейчас упадут последние мои снежинки. Однако напоследок я скажу, что Стриндберг оказался прав: «не возникла еще новая форма для старого содержания». Только новое вино не взорвало старые бутыли, как считал драматург. Нет, оно взорвало само себя. Вот и падает оно от этого взрыва белым винным снегом, образуя холмики желаний и равнины страха перед попытками нового, в надежде, что этих попыток будет еще много; но белый винный снег уже заносит метелью неумолимых морщинистых лет, быть может, первую и последнюю твою попытку, человек. (Перестает идти.)

Новые формы искал Александр Абрамов
Фотографии Сергея Петрова и Кирилла Иосипенко
предоставлены 
Театром Наций

Author

Поделиться: