ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ ЖИВ…

Анастасия Павлова

Театр Et Cetera обратился к классике и представил публике спектакль «Драма на охоте» по одноименной повести А .П. Чехова. Это произведение относится к раннему периоду творчества писателя, подписано еще псевдонимом А. Чехонте.

  Многие исследователи сходятся на том, что она является пародией на модные в то время уголовные романы, но в ней можно найти и те мотивы, которые будут основными в прозе зрелого Чехова. Сюжет повести довольно прост: судебный следователь Камышев приносит издателю повесть об убийстве молодой женщины, случившемся несколько лет назад. Случайно или специально, автор довольно небрежен при описании своих героев и, словно нарочно, оставляет для читателя маячки, благодаря которым можно вычислить убийцу. В повести Камышев объясняет свое желание написать и опубликовать повесть невозможностью более держать все совершенное в себе. Наделенный невероятной притягательностью, Камышев одновременно вызывает и прямо противоположные чувства. Несоответствие его поведения тому, чем он на самом деле является, вызывает диссонанс. У Чехова он по-настоящему страшен. Страшен, прежде всего, тем, что не раскаивается ни в убийстве Ольги, ни в отправке на каторгу невинного человека. Для него это своеобразная игра в узнавание, а не исповедь, влекущая за собой раскаяние. 

  Антон Яковлев в своей инсценировке отказывается от сюжета с издателем. Он перерабатывает повесть, давая возможность герою больше говорить самому. Спектакль «Драма на охоте » – прежде всего исповедь героя. Исповедь самому себе.  Камышев в спектакле ведет непрерывный диалог с самим собой, пытается достучаться до своей давно умершей души, которую не может воскресить ни чистая любовь Наденьки, ни страсть Оленьки. Режиссер оставляет героя один на один с собой, своими страхами, мучениями и бездной, в которую тот сам себя загнал. 

  Созданное Николаем Слободяником сценическое пространство открыто и мрачно, несмотря на присутствующий белый цвет в оформлении. По бокам сцены колышутся легкие белые занавески,  в центре — высокий деревянный крест, который образуют два помоста — вертикальный и горизонтальный, сколоченные из грубых досок. С колосников свисает несколько рядов не струганых досок. Они почти не двигаются в течение всего действия. Напоминает кладбище — так же мертво и страшно.  Дважды за все время действия доски придут в движение: когда пролетит между ними алым огоньком Оленька (Марина Дубкова), раскачивая их, и поднимутся вверх, словно впуская благодать в душу героя, когда он придет в церковь и соберется поговорить с Наденькой (Анастасия Кормилицына), но тут же упадут вниз. Режиссер делает акцент на алом цвете, то разбавляя его белым (белое с алыми маками платье Оленьки), то усиливая его присутствие в финале: куклы в красном разбросаны по всему периметру сцены. Безликие, несопротивляющиеся, они переходят из рук в руки, их терзают и мучают, а после, бросив на стулья, забывают. Тогда же упадут белые занавески, обнажив черноту сцены. 

  Камышев (Даниил Страхов) появляется откуда-то из глубины сцены, мы даже не сразу понимаем, кто это. Накрывшись с головой тулупом, он медленно ползет по подиуму, словно боясь показаться на свет. В синевато-сером свете он корчится перед нами, пытаясь стряхнуть с себя морок и жуть своей жизни. В голове же настойчиво и монотонно звучат слова из письма графа: «Сережа, дорогой, если ты еще жив… » Это рефрен спектакля. Неоднократно будет повторять их Камышев, мучительно пытаясь понять, жив ли он. Страхов совершенно лишил своего героя привлекательности. Его Камышев еще менее приятен, чем граф Карнеев (Владимир Скворцов) или Урбенин (Вячеслав Захаров). Презрительное выражение практически не сходит с его лица, чуть прищурив глаза, скривив в неприятной гримасе рот, он нехотя, через силу тащится к графу. Граф противен ему, Урбенин смешон. Его Камышев снисходит до этих жалких людей, бездумно растрачивающих свою жизнь. При этом Камышев у Страхова совершенно отдает себе отчет в том, что он, по сути, ничуть не лучше того же графа — именно это осознание и вызывает ненависть к окружающим. Камышев Страхова, словно специально окружает себя людьми никчемными, пустыми, выброшенными из жизни. Благодаря им он может чувствовать себя если не лучше, то выше и сильнее. Страхов играет человека, запутавшегося в самом себе, утратившего человеческие ценности и ориентиры. Его герой и не пытается выбраться из этого замкнутого круга, который затягивает его все сильнее, высасывая из него последние остатки человечности. 

  Страхов признавался, что не мог понять своего героя, сознательно закрывался от него. Эта закрытость чувствуется в исполнении – порой, его Камышев слишком статичен и ровен в выражении каких-либо чувств, однако чаще актеру удается преодолеть барьер между ним и героем. Рисунок роли сложен, иногда создается впечатление, что в нем слишком много внешних моментов: от презрительно кривящихся губ и застывшей на лице маски доброжелательства до имитации пластики паралитика, когда ноги, словно прирастают одна к другой, тело перекашивается на одну сторону, а руки нервно трясутся. Однако в этом внешнем рисунке читается внутреннее страдание героя, и становится по-настоящему страшно, когда после нескольких минут тяжелого молчания Камышев поднимает голову, а в глазах нет ни капли жизни. 

  Камышев в спектакле очень много говорит, то ли пытаясь выговориться, то ли, наоборот, желая умолчать о самом главном. Непрерывный монолог подчас очень утомителен, режиссер же еще более нагнетает обстановку, заставляя других актеров кричать, петь, хохотать до упада. Надрыв, доходящий до исступления, в речах Урбенина (В. Захаров), он не просто кричит – выплевывает слова, почти срываясь в истерику. Шум безудержного нескончаемого веселья в доме у богатого на выдумки графа Карнеева (В. Скворцов), рыдает до истерики и визга Оленька. Камышев среди этого шума, порой, теряется, словно отступает на второй план. 

  Встреча с Оленькой не побуждает его к действию, нет в его отношении страсти к этой девочке, а уж тем более любви. Скорее, это некое чувство собственничества – не случайно первое, о чем он говорит, — ревность. Отгораживаясь от внезапного порыва, он сам обрубает себе путь к возрождению, а потому всякая попытка показать страсть выглядит довольно жалкой. Оттого, видимо, любовные сцены героев невнятны: так и остается непонятным, была ли между ними близость. Оленька в исступлении бросается на помост, раскинувшись на нем, Камышев склоняется над ней, вглядывается в ее лицо,  нечто, отдаленно напоминающее нежность появляется в его глазах, смягчаются черты. Он тянется к ремню на брюках, но внезапно замирает, отвращение и презрение перекашивают красивое лицо. Словно змею, пытается он отбросить Оленьку от себя, а она цепляется за его руки и молит о чем-то. В последней мольбе протянет она к нему руки и из гроба, когда он будет допытываться, кто ее зарезал. 

  Оленька в исполнении Марины Дубковой немного резка, стремительна и отнюдь не наивна. Актриса лишает ее нежного очарования и трогательности. Оленька вылетает навстречу Камышеву, останавливается, схватившись за две доски и сияющими глазами, полными любопытства и озорства смотрит в зал.  Но в этом взгляде есть уже что-то хищное, словно она приценивается, выбирая жертву. 

  Яковлев говорил, что хотел поставить спектакль о том, как «бесы потихоньку заполоняют человека», у меня же возникло ощущение, что во всех персонажах этой странной, местами немного монотонной, местами надрывной истории бесы поселились давно и прочно, а вовсе не заполоняли их потихоньку. То темное, что было в их душах, не только пустило корни, но и бурно разрослось,  не оставляя им даже возможности выбраться из этого порочного круга.

Фотографии Олега Хаимова

Author

Поделиться: